Диссертация (1145234), страница 57
Текст из файла (страница 57)
На стенах или где-то еще,например, в комбинации пятна над умывальником с вешалкой, лежащей на шкафу, или вщелях и царапинах пола… На один случайно расшифрованный знак сколько могло бытьнезамеченных, укрытых в обычном порядке вещей?».2Вечная комбинаторика телесных форм, помноженная на юношескую маниакальностьвлюбленного, приводит героя на грань преступления: задушив и повесив кота женщины, ккоторой герой чувствует навязчивое и непреодолимое эротическое влечение (мотив мягких,невинных губ Лены, постоянно сравниваемыми с искареженными аварией и порочнымигубами служанки, проходит через все произведение), он оказывается перед ярко ощущаемойвозможностью убийства человека.
Связи, ассоциации, линии движения смутной логикиподсознательного образуют главную ткань романа. Страстные, импульсивные интенцииявляютсязакономповеденияглавногогероя,являющегосямарионеткойсвоегобессознательного. В «глобальном», «всеобщем» и «хоральном» шуме этого мираразмышления о том, что кажется невероятным и невозможным, о том, что по словамМ.К. Мамардашвили «нельзя помыслить», а именно, может ли любимая женщина статьдетоубийцей, вроде бы и не вызывает ужаса: «Могла ли она убить маленького ребенка? Стаким кротким взглядом? Но если бы и убила, то это сразу же сплавилось с ее взглядом всовершенное целое, оказалось бы, что у детоубийцы может быть кроткий взгляд… Что тутпоймешь? Пробка.
Бутылка».3 Скученная липкая вязкая телесность скученного космосаперманентно выдавливает из себя Бога… Космос без Бога – вот, пожалуй, главное резюме,самый страшный вывод романа Гомбровича.Впоискахсамопонимания,самоидентификации,главныйгеройфиксируетрассеянность своего состояния, невозможность выявить некий стержень, основнуютональность: «Но рассеянность, не только моя, внутренняя, но и наползающая извне, отмногообразия и чрезмерности, от хаоса и мешанины, не позволяла ни на чемсосредоточиться, одна мелочь отрывалась от другой, все было одинаково серьезным инесерьезным. Я приближался и отдалялся… Кот. Почему я задушил кота?».
41Там же. – С. 36.2Там же. – С. 64.3Там же. – С. 120.4Там же. – С. 123.216Как легкое и ненавязчивое напоминание о грехе появляется иронически выписаннаяфигура ксендза.Апофеозом грубой телесной скученности мира стала сцена застолья: «Через минутупосле того, как одна лампа была поставлена на полку, а другая на шкаф, они разгорелисьпоярче, и тогда косые лучи усугубили скученность телесности нашей вокруг стола ифантастичность картины, дрожащие облака огромных теней метались по потолку, лучи резковысвечивали фрагменты лиц и торсов, а остальное терялось, и от этого теснота и толчеяусиливались, это была гуща, да, именно так, густо и еще гуще, в нашествии и торжестве рук,рукавов, шей, брали мясо, наливали водку, и все реальнее казалась фантасмагория сгиппопотамами.
С мастодонтами. Лампы вызывали и усиление темноты на дворе, и ееполное одичание».1Пейзаж, на фоне которого герой увидел повешенного, – нет, не воробья, не кота, – нона этот раз человека, являет нам мрачный образ мертвого, оставленного Богом Космоса.Тема неестественности, безжизненности, бездыханности мира – в описании этого пейзажа.Перед нами ландшафт метафизически мертвого Космоса: «Я огляделся… Да, зрелище! Горы,мертвенно вздымающиеся в гладь небес с вышитыми на огромном пространстве кентаврами,лебедями, ладьями, львами со сверкающими гривами, внизу Шахразада лугов и куртин,скованных мерцающей белизной, ох, мертвая планета в сиянии заемного света, – и этовторичное, ослабленное, ночное сияние заражало и отравляло, как болезнь. И созвездия,неестественные, надуманные, навязанные, idee fixe сверкающих небес!Но не луна была центральным трупом, а Людвиг – труп на дереве, как кошачья падальна стене!»2 Мертвый, тупой, густо насыщенный телесностью, скученный, неестественный,злой – оставленный Богом Космос…Таким предстаёт космос в произведении современного славянского писателя.12Там же.
– С. 198.Там же. – С. 218–219.217ГЛАВА 4. Космизм в образах и смыслах искусства Серебряного века4.1. Мифопоэтика и оптика космизма в русской художественной культуреСеребряного векаИдеи русского космизма нашли отражение в различных течениях литературной ипоэтической мысли Серебряного века, в различных вариантах теории коэволюции человека ивселенной, в органицизме. Идеи космизма обнаруживаются в творчестве даже тех писателей,которых мы никогда не относили к этому направлению.Космистское мироощущение или его отдельные грани можно обнаружить в самыхнеожиданных местах.
Оптику космизма удалось найти в произведении, где это понятие ниразу не употребляется, – в повести Антона Павловича Чехова (1860 – 1904) «Степь (историяодной поездки)». По словам М. Горького, А.П. Чехов так отзывался о России: «Такаянелепая, неуклюжая страна – эта наша Россия».1 Каким образом в этой нелепой неуклюжестивоспроизводится тема космизма? В повести Чехова, традиционно начинающейся супоминания города N, «уездного города Z- ой губернии», из которого выехала«безрессорная, ошарпанная бричка», да еще с привязанным к задку ведром, казалось бы,ничто не предвещало раскрытия торжественных тем.
Традиционный для русской литературыXVIII –XIX вв. прием путешествия оказывается важной формой преображения сознания,познания широты русской души. Степь с ее бескрайней протяженностью, становитсяобразом противоречивой и антиномичной русской души. Дело в том, что история однойпоездки увидена глазами Егорушки – мальчика «лет девяти, с темным от загара и мокрым отслез лицом».2 Бричка проезжает остроги, кладбища, где спят предки Егорушки, кирпичныезаводы, одинокие могилы, поля и реки… Унылый пейзаж с бесконечным горизонтом, тоска имонотонная скука, – описание равнины у Чехова сравнимо с описанием пейзажа русскойдуши у Н.А. Бердяева.
Действительно, бескрайние горизонты – это то, что окружаетрусского человека с самого детства: «Между тем перед глазами ехавших расстилалась ужеширокая, бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг изза друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самогогоризонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинаетсяи где кончается…»3. Уныние и монотонность лишь показные, – зоркость А.П.
Чеховапозволяет разглядеть мельчайшие перемены в природе, разглядеть каждую травинку наГорький М. А.П. Чехов / Чехов А.П. Избранное. – Л.: Лениздат, 1982. – С. 2.Чехов А.П. Избранное. Л.: Лениздат, 1982. С. 189.3Там же. – С. 191.12218земле, – уж автору-то никак не скучно: «Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля – все,побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое росою и обласканное солнцем,оживало, чтоб вновь зацвести».1 Степь является одним из главных героев повести Чехова,она обладает своим характером: изменчивым и широким, понимаешь, что она не толькосоставляет основную декорацию происходящего, но и сама наполняет жизнь особойэнергетикой.Описания степи неоднократно заканчиваются описаниями неба: «Загорелые холмы,буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманнойдалью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажетсястрашно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими оттоски…».2 Описание неба в русской литературе, вспомним Л.Н.
Толстого, тесно связано сморальными исканиями человека, именно небо есть постоянное напоминание о вечном, овысшем и бескрайнем. А.П. Чехов также неоднократно обращает свой взгляд на небо:«Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной дали, если долговсматриваться в нее, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы…Немножко жутко. А взглянешь на бледно-зеленое, усыпанное звездами небо, на котором ниоблачка, ни пятна, и поймешь, почему теплый воздух недвижим, почему природа насторожеи боится шевельнуться: ей жутко и жаль утерять одно мгновение жизни. О необъятнойглубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светитлуна.
Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружитсяголова».3 Полнота жизни в природе противопоставлена у Чехова судьбе отдельногочеловека, судьбе зачастую изломанной, как бы частичной. Путешествие по степи сводитЕгорушку с разными людьми, многих ему понять трудно, и он делает свое детскоеобобщение: «…все они были люди с прекрасным прошлым и с очень нехорошим настоящим;о своем прошлом они, все до одного, говорили с восторгом, к настоящему же относилисьпочти с презрением».
Чехов тонко заметил, что «Русский человек любит вспоминать, но нелюбит жить».4 Некая утрата настоящего, необустроенность, жизнь – как пробел междупрошлым и будущим…Видение неба все время меняется, но смыслы располагаются где-то междуодиночеством человека и вечной загадкой природы. Взгляд на небо ребенка явно насыщенхристианскими коннотациями: «Егорушка лежал на спине и, заложив руки под голову,Там же. – С. 192.Там же.
– С. 192.3Там же. – С. 220.4Там же. – С. 237.12219глядел вверх на небо. Он видел, как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелыхранители, застилая горизонт своими золотыми крыльями, располагались на ночлег; деньпрошел благополучно, наступила тихая, благополучная ночь, и они могли спокойно сидеть усебя дома на небе…».1 Взгляд взрослого – это взгляд одинокого человека, А.П. Чеховуудалось тонко почувствовать саму динамику небесного взгляда, обозначить оптику, показатьее последствия: «Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-томысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимоодиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким ине имеющим цены».2 Ценностный мир пульсирует в русле дихотомии «далекое–близкое»,проблема этики любви к дальнему занимала русский ум.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
