Диссертация (1145177), страница 29
Текст из файла (страница 29)
Дарвина, что вполнесоответствует духу эпохи. У Б. Рассела встречается следующая оценка трудов именитогобиолога: «Чем Галилей и Ньютон были для XVII века, тем же Дарвин был для XIX века»[335, с. 869]. Борьба за существование, естественный отбор и т.
д. – вот категории,перенесенные из биологической науки в пространство социальных наук.В целом аналогия с природными процессами в интерпретационных моделяхцелогоряданаукбылаочевидной.Этои«Физиологияпромышленности»Дж. А. Гобсона, и работы основоположника тектологии А. А. Богданова, в которых онписал о законе «физиологических» затрат энергии и многие другие.
А также теорияестественного права, концепция естественного происхождения государства – списокможет быть продолжен.При этом стоит обратить внимание, что естественнонаучная терминологическаямодель, как это ни странно прозвучит, в снятом виде разрешала вопрос вразвернувшейся в XIX веке дискуссии о нормативности и позитивности научного знаниявообще и экономического знания, в частности, в пользу нормативного подхода. Внешнепозиционируя себя как позитивное знание, внутренне – через специфическуюэкономическую лингвистику – экономическая теория апеллировала к тому, что «должнобыть», а не тому, «что есть на самом деле».Такие термины как «совершенная конкуренция», «равновесие», «свободныйрынок», «оптимальный валютный курс» и многие другие, используют потенциал техидей, которые уже получили культурную легитимность со стороны общества: ониотсылают к социальным просвещенческим идеалам свободы, рациональности (понятойкак сочетание желательной практичности и логичности – оптимальность), эталонногосоциального действия (указание на возможность совершенного социального иэкономического устройства – «совершенная конкуренция») и т.
д..Данную проблему осознают и современные экономисты. Д. Макклоски в своейработе «Риторика экономической науки» (1985) утверждал, что экономическая наука —127это, прежде всего, риторика, т. е. наука убеждать [252]. Г. Мюрдаль писал, что «силаслова формирует мысль» [184, с. 753].Российские экономисты В. Автономов, О. Ананьин, Н. Макашева и другие,пытаясь осмыслить проблему влияния языка экономики на общественное сознание,указывают, что многие экономические термины «неявно привносят положительнуюоценку соответствующих явлений» [184, с. 753]. В частности, они указываютследующее: «...
формальный смысл понятия равновесия как оптимального вопределенном смысле состояния часто уступает место представлению о нем как охорошем,желательномсостояниивообще.Соответственно,равновесныеценыприобретают «свойства» правильных, хороших цен» [184, с. 753]. Далее они рассуждаютследующим образом: «Отдельного упоминания заслуживают термины, включающиеприлагательное«естественный».Самоиспользованиеподобныхтерминовсвидетельствует о том, что экономическая наука исходно была тесно связана сфилософией естественного закона, в которой норма воспринималась как основанная наприроде вещей.
Сегодня происходит нечто обратное. Мы встречаемся со словом«естественный» в смысле «неизбежный» и «желательный», причем часто одновременно.Таков смысл терминов «естественная норма безработицы» или «естественный уровеньинфляции». Когда этот термин употребляется, мало кто помнит о предпосылках модели,в рамках которой это понятие было формально введено (курсив здесь и далее в цитатенаш. – С. С.), а именно, что это тот уровень безработицы, снижение ниже которогометодами стимулирования агрегированного спроса приводит к ускорению инфляции.«Естественная» безработица воспринимается как неизбежная, но не в модели, а вреальной жизни» [184, с. 753].Здесь уместно обратить внимание на еще одно обстоятельство. Экономическаятеория, сосредоточившись на предметах собственного интереса (получение богатства),за названной уплощенной логикой не только не желает быть причастной ксоциокультурной полноте общественной жизни, но и в собственно хозяйственной жизнипредпочитает реализовывать дискретный подход, остановив свое внимание наинтересующем ее объекте.
Например, это хорошо видно из решения проблемы факторовпроизводства. К числу таких факторов, начиная от Д. Рикардо, экономисты стремилисьпричислить лишь видимые, дающие непосредственные и осязаемые результаты,поддающиеся количественному учету объекты (например, такие как труд, земля и128капитал), но то факт, что вопрос о факторах производства может быть рассмотреннамного шире, хорошо иллюстрируют, к примеру, размышления по данному вопросуклассика русской литературы Л. Н. Толстого. В своем произведении «Так что же намделать?» Лев Николаевич рассуждает: «Вот вокруг меня, в то время как я пишу это,совершается производство сена. Из чего слагается это производство? Мне говорят: изземли, которая вырастила сено, из капитала – кос, граблей, вил, телег, нужных дляуборки сена, и из труда.
Но я вижу, что это неправда. Кроме земли принимают участие впроизводстве сена солнце, вода, общественное устройство, оберегавшее эти луга итравы, знания рабочих, их умение говорить и понимать слова и еще много другихфакторов производства, которые почему-то не признаются политической экономией»[389].Другими словами, писатель усматривает в факте создания некоторой товарнойединицы целостный процесс хозяйственной деятельности, разворачивающийся нетолько в собственно экономической сфере, но тесно сопрягающийся с широкимспектром природных условий (природно-климатических, географических и т. п.), атакже с культурой человеческого сообщества. Такой широкий подход, безусловно,затрудняетсозданиеабстрактныхпоказателей,способныхукладыватьсявматематические схемы экономических исчислений, зато он предполагает комплексноевидение реальных объектов во всем многообразии их связей с окружающим миром.
Втоже время логика построения собственно экономических теорий западно-европейскогообразца неизменно была направлена на выявление и конструирование теорий,дистанцирующихся от реального многообразия и сложности мира, поскольку впротивном случае необходимо было бы учитывать все те резонансные воздействия,которые оказывает накопительная деятельность на самые разнообразные сторонычеловеческого и природного мира. Во многих случаях она носит деструктивныйхарактер, поскольку, как показывал еще Аристотель, непрерывность и бесконечностьнакопительной деятельности противоречит реальным запросам хозяйствования, сроднибезумию. Она не созидает, а разрушает социальность и хозяйство [25].
Тем не менее,ориентация на накопительство, стремление к получению капитала, значительнопревышающегоразмердохода,необходимогодляудовлетворенияжизненныхпотребностей, заставляет исследователей исходить из таких теоретических допущений,которые могли бы в максимально выгодном свете отражать идею накопительства и129соответственным образом интерпретировать систему экономических отношенийобщества как деонтологизированных, конструируемых, согласно экономическимимперативам.Значительный вклад в дело социокультурного утверждения деонтологизированых(нарушающих ориентацию на связь с реальным бытием) теорий внесла и собственнофилософия.Вчастности,фальсификационизмавоспринятыйширокоК. Поппера,научнымтиражируемыйблагосклонносообществомвXXнебольшим(закачествеввекепринциписключением)методологическогооснованиясобственного теоретизирования, был направлен на то, чтобы снизить «градус» «каноновинтеллектуальной честности» [230, с.
15], легитимировать процесс продуцированияирреальных по своей сути теорий, назначение тиражирования которых – «сокрыть»(М. Хайдеггер), а не открыть истину. Один из наиболее последовательных учениковК. Поппера – Имре Лакатош – следующим образом обобщает генеральную интенциюразработок своего учителя: «Путь, по которому следует наука, прежде всегоопределяетсятворческимокружающимего.воображениемТворческоечеловека,воображение,аневероятно,универсумомспособнонайтифактов,новыеподкрепляющие данные даже для самых «абсурдных» программ, если поиск ведется сдостаточным рвением» [230; с. 166].Условия данного «рвения» вскользь оговариваются в следующем абзаце:«Блестящая плеяда ученых, получая финансовую поддержку процветающего обществадля проведения хорошо продуманных экспериментальных проверок (курсив здесь и далеев цитате наш.