Диссертация (1145162), страница 54
Текст из файла (страница 54)
В. Тарле, ибо постепенно «становился над-общественным, уже не упускал прислучае подчеркнуть свой взгляд на все сословия, как нечто, имеющее, так сказать,лишь пьедестальное значение. Павел Петрович заявлял, что у него знатен тот, накого он смотрит, и до тех пор, пока он на него смотрит. "Вы видите, дети, что слюдьми следует обходиться, как с собаками", – внушал Павел своим детям, и беспристрастный историк всегда признает, что тут слово редко расходилось сделом» 143. Конечно, утрата царизмом сословного характера была видимостью,ибо царское правительство до конца осталось правительством помещиков и банкиров, но видимостью настолько непреложной, что вызванное ею убеждение вовсемогуществе трона определяло как его собственные действия, так и действияего противников. Мнимая безосновность и реальное самовластие абсолютизманашли своё выражение, с одной стороны, в конституционных надеждахА.
Н. Радищева и республиканском монархизме декабристов, а с другой – в пато143Тарле Е. В. Падение абсолютизма в Западной Европе и России. – Петроград, 1924. С. 79.241логической контрреволюционности русского императорского деспотизма, в егопаническом страхе перед вольнодумством, который сделал почти невозможнойоппозиционную деятельность в России, особенно после потрясшего самодержавие восстания 1825 года. В силу этого обстоятельства сознательному протестубыло суждено замкнуться в узкие рамки кружков и принять вид отчасти теоретической, отчасти литературной полемики, но и философские кружки нередко объявлялись тайными обществами, а журнальные споры, даже усечённые дамокловым мечом цензуры, могли послужить воротами если не на каторгу, то в ссылку.Анализ этой бегло очерченной эпохи диктует следующий вывод.
Единствоисторического развития России и Европы сообщило русскому радикализму XIXвека форму революционной демократии, ибо перед нашей страной в иных, специфически-российских условиях вставала та же задача, что и перед ведущими европейскими странами. Различие же между Россией и Европой сказалось в том, чтоко времени постановки этой задачи перед Россией движение, которое вызвалоФранцузскую революцию и было затем стимулировано ею, уже выявило свою политическую ограниченность, а направлявшее его демократическое мировоззрениеутратило свой революционный характер, став средством для консервации достигнутой ступени исторического процесса. Поэтому русская революционная мысльне могла быть ни простым повторением, ни русским вариантом французскогоПросвещения и классической немецкой философии – она должна была противопоставить себя не только старому феодальному порядку, но и пришедшему ему вЕвропе на смену порядку вещей и идей.
Русские радикалы шли по необходимостисвоимособымпутём,зановосоздаваяпоходуделареволюционно-демократическое мировоззрение, что и объясняет неожиданно определённую социалистическую тональность их программ.Кроме того, необходимо учесть, что эпоха, когда в Европе пролетарскаяреволюционность сменяла буржуазную, была в России эпохой начала революционности вообще – временем появления первых революционеров и их организаций. Начало действительной революции, в которой весь прежний способ жизнинарода был бы подвергнут отрицанию и преодолён движением самого народа,242ещё не назрело. Страна, конечно, не находилась в покое, что обнаруживалось вовспыхивавших то тут, то там крестьянских бунтах, но эти локальные и спорадические искры отчаяния бесследно меркли, не ведя к каким-либо переменам косногонародного быта. По точному определению Герцена, революционное начало у наспредставляло собою тогда ещё только «сознание положения и стремление выйтииз него» 144.
В процесс сознательного развития вошла лишь малая часть народа,его интеллигенция, а в целом он пока оставался исторически пассивен. Однако ипервое пробуждение сознания стихийного бытия принесло с собой немало проблем, труднейшей из которых была проблема образования этого сознания и разрешения возникающего вместе с ним противоречия между стремлением тончайшего образованного слоя и инертной стихией патриархальной народной жизни.Разложение наивной веры декабристов в возможность введения в России просвещённого либерализма и прогресса, через десять лет после их поражения высказанное знаменитым скептическим письмом Чаадаева, дало толчок к осмыслениюдиалектики всеобщего и особенного в мировом историческом процессе.
Подспудная умственная работа конца тридцатых годов XIX века привела в начале сороковых к формированию различных точек зрения на прошлое, настоящее и будущееРоссии и Европы, но, поскольку мысль в них только завязывалась и лишь резонировала на реальное положение дел, рефлексия об этой диалектике быстро свернулась в рассудочную противоположность национальности и цивилизации. Схоластический спор сторонников славянофильской доктрины, обильно приправленнойподогретой православной риторикой, и представителей критического западнического направления не решил, а только до крайности обострил основной вопросвсей полемики, сформулированный Герценом следующим образом: «Где доказательства того, что русский народ может воспрянуть, и каковы доказательства противного?» 145.
Необходимость преодоления этого раскола на особенные точки зрения, ни одна из которых не была истинной, побудила Герцена искать единый144Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // А. И. Герцен. Сочинения в 9-ти т. –Т. 3. М., 1956. С. 503.145Там же. С. 477.243принцип отношения к мировой и русской истории. Бесконечный поиск всеобщегооснования для определённого суждения об исторических судьбах народов запечатлелся в способе его мышления и сделал Герцена писателем, сыгравшим, пословам Ленина, «великую роль в подготовке русской революции» 146.Герцен мыслит себя не внутри эпохи, устроенной или устраивающейся поизвестным законам, а на рубеже эпох, в процессе их перехода, перемены законов.Мир круто меняется, и человек, осознав это, тоже должен измениться.
Отсюда –радостная открытость Герцена иным взглядам и представлениям, непримиримоеотвержение им всякого догматизма и доктринёрства, его недоверие ко мнениям,принимаемым за знание, вышедшим из борьбы друг с другом и влачащим своёпризрачное существование в герметическом одиночестве. Неповторимый афористический стиль Искандера выражает внутреннюю незавершённость его мысли,её постоянную готовность откликнуться на развитие событий. Многие темы переходят у него из произведения в произведение, переплетаясь с другими темами иполучая различные акценты. Любимый литературный жанр издателя "Колокола",на титульном листе каждого номера которого стоял латинский эпиграф Vivosvoco! («Зову живых!») – письма к товарищам и противникам, одушевлённые искренним желанием вызвать на спор противоположные позиции, поощрить искание истины.
Убеждения русского мыслителя формируются в свободном разговорес крупнейшими философами, теологами, художниками, историками, политикамисовременности и прошлых столетий. На страницах работ Герцена берут слово Гегель и Сен-Симон, Тацит и Хомяков, Пушкин и Аристотель, Наполеон и Фейербах, Маркс и Тертуллиан, Сенека и Карамзин, Свифт и Прудон, Августин и Гоголь, Робеспьер, Гёте, Руссо и многие другие; в его мыслящем духе их положениясталкиваются друг с другом и благодаря этому раскрывают ещё нераскрытыевозможности.
Так Герцен вырабатывает своё мировоззрение, превосходящее мечтательный средневековый романтизм и прозаический классицизм нового времени,чьи элементы в той или иной комбинации составляли установки властителей думего времени. Поэтому без какой-либо натяжки можно сказать, что оно является146Ленин В. И. Памяти Герцена // В.
И. Ленин. Полн. собр. соч. – Т. 21. М., 1968. С. 255.244вполне оригинальным, хотя ещё только становящимся, насквозь диалогическимединством, за которым стоит зрелая философская потребность и полная энергиинезависимость от любых авторитетов.Со страстной и остроумной серьёзностью выступает Герцен против кажущихся упрямыми фактов и освящённых традицией предрассудков, выдаваемых запринципы. Однако, растворяя всё единичное и особенное во всеобщности мысли,русский мыслитель возвышается только до диалектической, или отрицательнойразумности.
Всеобщее есть для него лишь результат разложения наукой конечного, но ещё не начало познания истины в ней самой – в конкретном тождестве собственных определений понятия как такового. «Наука не только осознала свою самозаконность, но себя осознала законом мира; переведя его в мысль, она отреклась от него как от сущего, улетучила его своим отрицанием, против дыхания которого ничто фактическое не состоятельно», – заявляет Герцен 147.
Едва достигнутое первым усилием разума, всеобщее кажется ему неопределённым, а потому –абстрактной противоположностью особенного и единичного, отчего приходитсяпризнать, что, несмотря на усвоение диалектических уроков классической немецкой философии, абсолютное достижение Гегеля, логический метод в исчерпаннойполноте его моментов, Герценом понят не был. Автор столь же блестящих поформе, сколь и глубоких по содержанию статей "Дилетантизм в науке" и "Писемоб изучении природы", бесспорно, вышел за пределы рассудочной обособленности моментов понятия логического в их отрицательно-разумное, диалектическоеразличие, но до положительно-разумного снятия этого различия в самом понятиине дошёл 148. Поэтому Герцен и воспринял гегелевскую логику исключительно как147Герцен А.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
