Диссертация (1145159), страница 48
Текст из файла (страница 48)
Для этогоим устанавливается в качестве фундаментального начала познания различиевпечатлений и идей, а также правила ассоциации идей и действие привычки,причем все эти элементы познания связываются работой памяти, посколькуименно память передает живость и силу впечатлений идеям, при этом сохраняяпорядок впечатлений и тем самым гарантируя точность соответствия идейвпечатлениям и, наконец, возможность обратного воздействий идей навпечатления. Далее, именно память обусловливает применение законовассоциации, поскольку придает идеям специфическую маркировку и в конечномитоге объединяет их в единичную цепь впечатлений и идей, определяемую кактождество личности, индивидуальное «я», но, главное, вся эта деятельностьпамяти позволяет координировать множество впечатлений (внешних чувств ирефлексии) и идей с целью истолкования первичных импульсов, илипредрасположений, которые собственно и являются предельнымисвидетельствами человеческой природы.389Там же.
С. 332, 336.2142.5. Суждения памяти2.5.1. Соединение разнородногоВ размышлениях о памяти Декарта, Локка, Лейбница, Юма не трудно найтиположения, восходящие к Аристотелю и Платону, однако, как уже отмечалось, ктрадиционным представлениям прибавляется и совершенно новый подход,связанный с определением места памяти в формации субъекта и принадлежащихему способов обладания истиной. Обретенный в самом субъекте критерийистинности неизбежно изменяет оценку прошлого: выражая недовольствозасильем призраков прошлого, властью авторитетов и инерцией традиции,философы Нового времени видят едва ли не единственное достоинство его в том,что оно прошло, закончилось, больше не существует и тем самым высвобождаетместо новому настоящему.
Таким образом, граница, которую проводит память,отличает теперь не истинное от мнимого или вневременное от преходящего, нопозволяет отелить власть прошлого от власти настоящего. Поскольку настоящееохвачено и одержимо прошлым, пронизано его бесчисленными осколками, силойинерции и властью привычки, восстановление прошлого в памяти помогаетизбавляться от него, отодвигая на безопасную дистанцию воспоминания.Проведение этой границы осуществляет своеобразную артикуляцию опыта,устанавливая меру присутствия в настоящем, всегда актуальную и при этомрассеянную во множестве ее приложений, очевидную, но практическинезаметную в ее тотальном использовании.
Определение такой меры достигаетсяразличными способами, однако наиболее интересным и принципиально новым,определяющим собственно новоевропейскую философию памяти, представляетсяее выражение в форме особого типа суждений памяти, способных дать знание,которое не может быть получено никаким иным путем. Подобные суждения ужевстречались нам в предыдущих главах, и теперь пришло время указать на ихобщую природу особенность, а заодно выявить их существенное сходство с215кантовской формой внутреннего чувства, иначе говоря, представлением временикак последовательности явлений.Вернемся к декартовскому различению телесной и интеллектуальной памяти.Следы прошлых впечатлений могут сплетаться в сколь угодно сложную текстурупамяти, но воспоминание прошлого – это, прежде всего, различение настоящего ипрошлого, а потому, пишет Декарт, те следы достаточны для припоминания,«относительно которых мы, когда они напечатлеваются, замечаем посредствомчистого разумения, что они новы» 390.
Дабы стать затем воспоминанием,восприятие должно быть признано разумом в определенном суждении,утверждающем, что вещь «нова, или не представлялась ему ранее». Особенностьэтого суждения в том, что оно настолько тесно связано с ощущением, что, каккажется, сама душа здесь почти неотличима от тела, и все же в этом слиянии сним остается от него существенно отличной, наделяя нас знанием нового, а темсамым и – знанием прошлого. Когда мы распознаем значение слов, памятьпроводит нас от чувственных образов к обозначаемым универсалиям, посколькувозвращает к тому моменту, когда эти универсалии были впервые узнаны вматериальной оболочке слов, когда мы, усмотрев их сквозь телесный покров,впервые узнали, что знаем их. Нечто подобное происходит и в суждении оновизне, поскольку отличие нового устанавливается вместе с определеннымсоответствием нового хорошо знакомому прошлому, как в том случае, когда мыприветствуем новое стихотворение или новую мелодию, сравнивая ихдостоинства с достоинствами уже нам известных.
Различая специфические чертыпрежнего, отчасти отличные от нового, отчасти с ним общие, раздвоенный взглядрефлексии позволяет Декарту, с одной стороны, увидеть самого себя в конечномоблике настоящего с определенным багажом прошлого; с другой стороны, онпозволяет видеть в собственной конечности меру восприятия мира инеобходимого соответствия этой меры материальной природе, что и составляет390Декарт Р. Сочинения в 2 т. Т. II. М.: Мысль, 1994. С.
564.216принадлежащее памяти рефлексивное знание о знании, существенно отличное отчистой и тождественной себе манифестации Cogito.Предикатом в декартовском суждении памяти является «новизна», однакоочевидно, что подобное суждение невозможно признать определяющим в смыслеКанта, поскольку в нем устанавливается лишь вполне эмпирическое и случайноеотношение, не претендующее на общезначимость. Как и в случае кантовскихсуждений вкуса, мы имеем здесь форму объективного суждения, но основаниемдля суждения выступает индивидуальная эмпирическая тотальность, наличныйопыт, который при всей своей значимости не достаточен для того, чтобы бытьдействительной формой знания. Такой взгляд, однако, противоречит смыслурассуждений Декарта, ведь суждение о новизне – это на самом делеединственный способ знать прошлый опыт, различая следы ощущений ввоспоминании. Иными словами, в этом суждении устанавливается не столькоотношение того или иного события к конкретному субъекту, его удовольствиюили неудовольствию, его прежнему опыту и знаниям, сколько сама возможностьсоотнесения субъекта и мира, внешних воздействий и внутренней работыпревращения этих воздействий в следы и воспоминания прошлого.
Размышленияоб интеллектуальной памяти появляются в связи с вопросом об индивидуальномбессмертии души, и ответить на этот вопрос Декарт может лишь при условии, чтоукажет на возможность соотнесения единичного и общего, субстанциальнойприроды мышления и протяженности тела, на принципиальную осуществимостьтой единичной меры присутствия души в теле, которую называют личностью.
Этаединичная мера присутствия в конечном итоге и есть то знание, котороесообщается нам суждением памяти.Согласно Локку, удержание и сохранение чувственных идей в памяти дает привоспоминании «добавочное восприятие», сообщающее, что эти идеи уже былиизвестны прежде 391. Подобное восприятие прошлого нельзя назвать суждениемпамяти, но мы обращали внимание на тот факт, что чувственные идеи мыслятся391Локк, Джон. Сочинения в трех томах: Т. 1.
М.: Мысль, 1985. С. 199.217Локком как пассивные восприятия, а память, наоборот, пробуждает собственнуюдеятельность ума. Локк не признает спонтанности мышления в смысле Cogito, ноэто не мешает ему в понимании рефлексии как восприятия и действия подойтичрезвычайно близко к декартовской концепции интеллектуальной памяти. Такоетесное сплетение рефлексии и памяти позволяет понять, почему, говоря осознании, Локк практически не отличает его от памяти и определенноотождествляет сознание и память, когда приступает к анализу личнойидентичности, то есть к сознанию «я». Личность есть мера ответственностичеловека за свои действия, способность соизмерять их с будущими наградами илинаказаниями, что предполагает возможность оценивать настоящее действие какпрошлое для будущего.
Вот почему тождество «я» предстает не наборомвоспоминаний, а определенным суждением памяти, которое дает принципиальноновое знание самости, сознание «я».Отчасти принимая, отчасти оспаривая локковскую концепцию тождества,Лейбниц предпочитает не доверяться памяти и искать более надежную опору.Сознание способно обеспечить моральное, но никак не реальное тождество «я», апотому и суждение памяти не может претендовать на установление тождества, егосоздание из ничего, однако оно оказывает бесценную помощь в его выявлении.
Всознании «я» преломляется вся бесконечность присущего монаде содержания:неисчислимых следов прошлого, знаков зарождающегося будущего, бесконечномалых перцепций настоящего. Подобное было бы невозможно, если бы мыпытались подвергнуть рефлексии каждую перцепцию, но раз уж само сознаниерождается из глубины виртуального содержания субстанции, достаточно, чтобыпри пробуждении мы могли вспомнить себя, и это простое узнавание себя будетне чем иным, как суждением о конкретном, собранном из неопределимоймножественности, единстве монады. Если концепция Локка превращает память вспособность, которая фактически учреждает тождество «я», то Лейбниц, каккажется, требует от памяти гораздо меньшего, когда определяет ее в качествепростого свидетельства внутренней непрерывности и единства монады.
Однакопри ближайшем рассмотрении это свидетельство не выглядит таким уж218скромным. Опыт внутренней непрерывности сознания, то есть память и узнаваниесебя, совершенно необходимы для суждения о достаточном основании этойнепрерывности и предустановленном для него месте в порядке вселенной.При всем различии взглядов Лейбница и Юма их, безусловно, сближаетвнимание к внутренней каузальности, убеждение в том, что существенныеположения о внешнем мире диктуются не только перцепциями, но такжевнутренними импульсами и предрасположенностями души. Чувственныевпечатления у Юма запускают механизм порождения идей, позволяющийперенаправить жизненность и силу этих впечатлений в порядок памяти ипривычки; таким образом, разрешается основной парадокс Юма – парадокссуждения причинности.
Философ определяет суждение как некую веру, илисогласие, в отношении впечатления, иначе говоря, как субъективациювпечатления, которая вводит его в порядок памяти, чтобы снять копию,произвести идею и подчинить свободе ассоциаций, причем описанный механизмсубъективации потому и позволяет объяснить суждение о причинности, что самдействует как внутренняя причинность, производя идеи и их связи, суждения идаже новые впечатления.