Диссертация (1145153), страница 84
Текст из файла (страница 84)
Справедливости радизаметим, что многие из рассмотренных ранее произведений не позволяют слегкостью определить жанр. Возьмем «Книгу Благой Любви» – произведениеуникальное, жанровый коктейль, или более простой пример – «Граф Луканор»:сборник притч, новелл или, наконец, роман? И то, и другое, и третье. А какувязать форму ученого трактата с тем ярким стилистическо-«антижанровым»своеобразием, которое мы отметили в «Архипресвитере из Талаверы»? Однако вобоих случаях бесспорно хотя бы то, что перед нами – образцы прозаическихжанров: на драматическую форму, заявленную в заглавии «Селестины», ни одноиз них не претендует.Обратимся к истории вопроса. Если современники Рохаса не подвергалисомнению право автора именовать свое творение трагикомедией, то уже в XVIII в.возникли предположения о иной родовой принадлежности сочинения бакалавраРохаса.
Тот факт, что «Селестина» имеет отдаленную содержательную и ещеменьшую формальную (по протяженности) близость с придворным жанромсентиментальной повести (roman courtois), весьма распространенным в XV в.,позволил наделить это сочинение гибридным титулом «драматической повести»,или«романа-драмы».Началонаучнымпоискамжанровогопрототипа«Селестины» положил М. Менендес-и-Пелайо. Испанский ученый предположил,что определенно не сценический (что не означает не драматический!) характер«Трагикомедии» указывает на ее родство с итальянской гуманистическойкомедией в духе Петрарки, которая предназначалась не столько для разыгрыванияв театре, сколько для чтения вслух в ограниченном кругу образованных людей[MenéndezyPelayo1963c:220-221].Но,какотмечаетотечественнаяисследовательница А.
Г. Османова, «совершенно очевидно, что “Селестина” неменее отличается от своего жанрового прототипа, чем “Дон Кихот” от рыцарского406романа» [Османова 1985: 44]. Действительно, гуманистическая комедия Петраркиписалась на латыни, отличалась простотой сюжета (любовная интрига, успехкоторой обеспечивал посредник), предполагала счастливую развязку, трагическогоисхода этот жанр не знал, как не знал его и прототип гуманистической комедии –латинская комедия в духе Теренция и Плавта.
Как заметила аргентинскаяисследовательница М. Р. Лида де Малкиэль, «ядро “Трагикомедии” заключается влюбови ее героев, в интересах и страстях, которые это чувство разжигает» [Lidade Malkiel 1968: 65] (курсив наш. – И. Ш.), причем страстей и интересов отнюдьне условных, создающих «правдоподобный реализм» (realismo verosímil) [ibid: 82]сочинения Рохаса и, по мысли Э. де Мигеля, «психологическую достоверность»его персонажей, «с совершенством вписанных в социоэкономическую реальностьXV в.» [Miguel 2006: X]. Именно это свойство «Селестины», создаваемоесредствами языка (как будет показано ниже), не позволяет привязать ее ни кодному из существовавших традиционных жанров.
Отсюда тезис об литературнойоригинальности«Трагикомедии»,которогопридерживаетсяабсолютноебольшинство исследователей.Развитием этого тезиса является положение о внежанровости, уникальности«Селестины», не имеющей в истории мировой литературы продолжения,выдвинутое и аргументированное американским филологом С. Джилманом[Gilman 1956]. Поскольку в основе жанровой уникальности, как неоднократноподчеркивает автор, – «полная подчиненность диалогу» [ibid: 206], отечественнаяисследовательница А.
Г. Османова [Османова 1982; 1985] предлагает именоватьэту форму «диалогом». В этом определении отражена попытка отмежевать«Селестину» и от романа как нарративного жанра, и от драмы как литературногорода, в котором диалоги, будучи подчиненными сюжету, порой отличаютсяискусственностью [Lida de Malkiel 1968: 80-81]. В «Селестине» же сюжетнаялиния, действие зачастую дублируется в репликах персонажей, что служит«полному отражению насыщенности реальности» [ibid: 96]. Кроме того, самиперсонажи лишены условности, типичности, подчиненности сюжетной схеме.407Наша задача не будет заключаться в том, чтобы установить жанровуюсоотнесенность этого произведения или решить какой-либо другой из «вечныхвопросов»,сопровождающих«Селестину»напротяженииисторииееисследования.
Полностью разделяя мнение о том, что «Селестина» – это преждевсего «триумф слова» [Miguel 2006: LXI], обратимся к языку этого произведения,точнее к анализу его имплицитных средств. (См. также [Шалудько 2013].)4.2. Лингвистический анализ «Селестины»: имплицитные средстваИмплицитность как характеристика модальной структурыНачнем наш анализ с простейшего проявления диалогичности – цитатности,многоголосия реплик, принадлежащих одному персонажу.Sempronio.
¡O desventura, o súbito mal! ¿Quál fue tan contrario acontecimientoque ansí tan presto robó el alegría deste hombre, y lo que peor es, junto con ella el seso?¿Dexarle he solo, o entraré allá? Si le dexo matarse ha; si entra allá, matarme ha.Quédese, no me curo. Más vale que muera aquél a quien es enojosa la vida, que no yo,que huelgo con ella. Aunque por ál no deseasse bivir sino por ver mi Elicia, me deberíaguardar de peligros. Pero si se mata sin otro testigo, yo quedo obligado a dar cuenta desu vida. Quiero entrar. Mas puesto que entre, no quiere consolación ni consejo.
Assaz esseñal mortal no querer sanar. Con todo quiérole dexar un poco desbrave, madure, queoýdo he decir que es peligro abrir o apremiar las postemas duras, porque más seenconan. Esté un poco, dexemos llorar al que dolor tiene, que las lágrimas y suspirosmucho desenconan el corazón dolorido. Y aun si delante me tiene, más conmigo seencenderá, que el sol más arde donde puede reverberar. La vista a quien objecto no seantepone cansa, y quando aquél es cerca, agúzase.
Por esso quiérome soffrir un poco, sientretanto se matare, muera. Quiçá con algo me quedaré que otro no sabe, con que mudeel pelo malo. Aunque malo es esperar salud en muerte ajena. Y quiçá me engaña eldiablo, y si muere, matarme han, y yrán allá la soga y el calderón. Por otra parte, dizenlos sabios que es grande descanso a los afligidos tener con quien puedan sus cuytasllorar, y que la llaga interior más empece. Pues en estos extremos en que stoy perplexo,lo más sano es entrar y sofrirle y consolarle, porque si posible es sanar sin arte niaparejo, más ligero es guarecer por arte y por cura. (Celestina, p. 89-91)В этом коротком фрагменте из первого акта, реплике слуги Калисто поимени Семпронио, обращенной к самому себе, отмечается обилие реминисценций408из разнообразных источников, что создает многоголосие, соотносимое снерешительностьюэтогомалодушного,эгоистичногоперсонажа,егоколебаниями.
Аргументация в пользу того или иного решения (входить или невходить к хозяину) построена диалогически. К примеру, фраза: Assaz es señalmortal no querer sanar («Нежелание выздоравливать – верный знак смерти») иследующая за ней являются реминисценцией из Сенеки, ср.: Itaque pars magnabonitatis est velle fieri bonum: así que gran parte es de bondad querer ser bueno [цит.по: Fernández Vázquez 1984: 78] («Так большое дело в доброте – это желание бытьдобрым»).
За ними следует противоположная по смыслу сентенция, соотносимая спаремией, зафиксированной в словаре Г. Корреаса1: dexemos llorar al que dolortiene que lágrimas y suspiros mucho desenconan el corazón dolorido («позволимвыплакаться тому, кому больно, ведь слезы и вздохи очень облегчают сердечныемуки»), ср. lágrimas i suspiros, mucho desenkonan el korazón dolorido (Correas,213b). Следующая фраза не зафиксирована в словарях, однако по своемуобразному, предметному содержанию напоминает паремию: el sol más arde dondepuede reverberar («солнце сильнее припекает там, где может отражаться»). За нейследует реминисценция из Аристотеля (О небе, кн. 2, гл. 8): La vista a quien objectono se antepone cansa («Взор без предмета устает»), ср.
Visum enim longe seseextendens versatur ab imbecillitatem [цит. по: Fernández Vázquez 1984: 39] («Ведьвзгляд, далеко от себя простирающийся, становится слабым»). Аллюзию нагреческого философа, что предсказуемо, сменяет серия паремий: mudar el pelomalo “dízese de los ke están más medrados ke antes” (Correas, 750b) («менять старуюкожу»), esperar salud en muerte axena, se kondena (Correas, 150a) («искать выгоды вчужой смерти наказуемо»), allá irá la soga tras kalderón (Correas, 79a) («пропадайверевка вслед за ведром»).
Заключительной фразе, в которой Семпрониопрекращает колебаться и принимает решение, предшествует реминисценция из1Принадлежность к паремиям мы определяем зафиксированностью в словарях Гонсало Корреаса (Correas G.Vocabulario de refranes y frases proverbiales (1627)) и Себастьяна Коваррубиаса (Covarrubias Orozco S. Tesoro de lalengua castellana, o española (1611)).409«Диалога любви и старика» Родриго Кота: Qu’el furor qu’es encerrado/ do seencierra más empesce («Ведь гнев, когда он заперт, где заперт, там и разрушает»).Итак, имплицитность фрагмента состоит, во-первых, в скрытой цитации. Ноеще бóльшим импликационным потенциалом обладает структурная аранжировкареплики, а именно чередование пропозиций абстрактной и конкретной семантики,в чем, на наш взгляд, и заключается главное своеобразие приведенного фрагмента,передающегоразмышления,колебанияперсонажа.Крометого,логичнопредположить, что именно принцип чередования в построении этой репликиисключает возможность ее традиционной риторической организации.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
