Диссертация (1145153), страница 49
Текст из файла (страница 49)
Как отмечает О. И. Москальская, «художественный текстотличается от нехудожественных текстов сложностью модального рисунка. Этообъясняется, прежде всего, частой сменой модальных ключей при взаимодействииавторской речи и речи персонажей» [Москальская 1981: 120]. Очевидно, что точказрения как модальный ключ имеет самое прямое отношение к стилю текста.
Какуказывалось ранее (см. п. 1.2 настоящей главы), модальная структура текстаотносится не только к его денотату, но и к коннотату. Теперь мы можемутверждать, что модальная структура имеет прямое отношение к стилистическимприемам текста. (Отметим, что подобное утверждение полностью согласуется спредставлением стиля в работах К. А. Долинина, утверждающего, что стиль«начинается там, где имеет место отбор означающих…, и предопределенавторскими решениями, касающимися образа субъекта речи» [Долинин 1985:223]. (Подробнее о содержательной структуре стиля см. [там же: 221-258].)В этой связи представляется логичным, что многие традиционные категориистилистики и ее предшественницы риторики имеют модальное значение.
Так,хорошо известное в риторическом искусстве понятие фигур мысли также тесносвязано с модальностью. Каждая из выделяемых исследователями четырех группфигур мысли: уточняющих позицию оратора, уточняющих смысл предмета,уточняющих отношение к предмету и уточняющих контакт со слушателями,выражает тот или иной аспект точки зрения [Гаспаров 2000: 447]. К примеру,238простое уточнение позиции оратора – приготовление (praeparatio) связано сэкспликациеймодальногоключа,присвоениемговорящемусубъектуопределенного модального статуса, предполагающего его пространственновременную локализацию, ролевую перспективу и идеологическую позицию: “ядокажу вам то-то, то-то и то-то”, “Sé que me acusan de soberbia, y tal vez demisantropía, y tal vez de locura” (Borges, El Aleph, p.
79).Модальная структура текста и литературный жанрЖанрообразующую функцию точек зрения проследим на несколькихпримерах, для чего воспользуемся историческими формами, описанными вспециальной литературе. Показательным в этом отношении является жанрбиографии,представленныйнесколькимиосновнымиформами,детальноизученными М. М. Бахтиным.
Как показал автор, прародительница жанра –античная биография в одной из своих разновидностей, так называемомплатоновском типе, представляет собой «жизненный путь ищущего истинногопознания» [Бахтин 2000в: 58], т. е. эволюцию эпистемической составляющейидеологической точки зрения. Этапы этого пути, в своей целостностисоставляющие жизнь «ищущего», отражают развитие соответствующей точкизрения в тернарной оппозиции: «через самоуверенное невежество, черезсамокритический скепсис и через познание самого себя к истинному познанию»[тамже].Эпистемическоймодальностисопутствуетаксиологическаясоставляющая, обусловливающая поворот в жизненном пути, кризис, следствиемкоторого является духовное перерождение, метаморфоза [там же: 59]. Этот мотивбыл успешно освоен христианской литературой как мотив обращения, причемместо оракула, фигурировавшего в классической античной биографии, здесьзаняло божественное откровение (ср.
«Исповедь» Блаженного Августина илиавтобиографию Святой Тересы Авильской).239Другой классический тип биографического повествования, публичнориторический, восходит к энкомиону – гражданской надгробной и поминальнойречи. Как указывает М. М. Бахтин, эта форма предполагает непременный учетхронотопической локализации субъекта: реальным местом гражданского актапубличного представления жизни человека, ее прославления является площадь –агора. Этот хронотоп обусловливал публичность греческого сознания исамосознания и, как следствие, открытость, сплошную «овнешненность»человека, включая выражение его эмоций: «различные степени чувств могут бытьпереданы лишь путем указания различных степеней их внешнего выражения»[там же: 62]. (Именно с этой сплошной овнешненностью публичного сознания исвязано бурное проявление чувств гомеровскими героями.) Однако, при всейзначимости указанных черт, жанрообразующим признаком энкомиона, вероятно,следует считать слияние идеала и образа человека [там же: 64], т.
е. явную иопределенную аксиологическую модальность. В испанской литературе этот типбиографического повествования был блестяще воплощен Хорхе Манрике в егознаменитых «Стансах на смерть отца» (Coplas a la muerte de su padre). Отметим,однако, что у испанского автора указанная схема является не единственной,насыщение «Стансов» глубоким философским содержанием, авторская разработкамножестватрадиционныхмотивов,делаютихвеликолепнымобразцомсредневековой философской лирики.Публичностьгреческогосамосознанияпозволиланепротиворечивымобразом заменить в энкомионе прославление самоотчетом и самозащитой.
Апотому нет ничего удивительного в том, что, как отмечает М. М. Бахтин, «формаэнкомиона определила и первую античную автобиографию – защитительную речьИсократа» [там же: 59]. Жанровая форма одного из коротких рассказовХ. Л. Борхеса, «Дом Астерия», представляющего собой авторскую версиюантичного мифа о Минотавре, в котором роль рассказчика выполняет сампротагонист, может рассматриваться как свидетельство того, что автор был знаком240не только с формальными приемами создания риторического дискурса, но ипрекрасно ориентировался в его жанрах.Другой яркий пример участия модальности в формировании жанровогосвоеобразия текста представляет эпопея – наиболее крупная и монументальнаяформа эпоса [СЛТ 1974: 472].
Изучение этого литературного рода имеет весьмадавнюю традицию. В своей знаменитой переписке два литературных гения Гете иШиллер вплотную подошли к формулировке так называемого «эпическогозакона», который, по мысли немецкого филолога В. Кайзера, заключается в том,что эпический рассказчик всеведущ и, как следствие, является полным хозяиномситуации [Weinrich 1974: 102]. «Позже в истории литературы наступает время,когда рассказчик сознательно отвергает все атрибуты, позволяющие емугосподствовать над ситуацией.
Он отвергает всякую перспективу, лишеннуюочевидцев, – пишет Х. Вайнрих. – Рассказчик знает не более того, что известноперсонажам романа, и так же, как и они, он может руководствоваться лишьдогадками. Со времен реализма мы также привыкли к этому не гомеровскомуповествованию, превратившему повествовательную литературу в нечто новое, таккак для повествования небезразлично, кем является рассказчик: богом, человекомили… автором» [ibid: 103].М. М. Бахтин ввел значительные уточнения в формулировку «эпическогозакона», представив его в трех конститутивных признаках жанра эпопеи:«1) предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое, “абсолютноепрошлое” по терминологии Гете и Шиллера; 2) источником эпопеи служитнациональное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основевымысел); 3) эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца(автора и его слушателей), абсолютной эпической дистанцией» [Бахтин 2000в:204].
Не менее важным, чем выделение данных признаков, является указание ихвыраженногоспецифическаямодальногоценностнаясвойства.«Абсолютное(иерархическая)прошлоекатегория.Для–этоестьэпическогомировоззрения “начало”, “первый”, “зачинатель”, “предок”, “бывший раньше” и241т.
п. – не чисто временные, а ценностно-временные категории, это ценностновременная превосходная степень, которая реализуется как в отношении людей, таки в отношении всех вещей и явлений эпического мира: в этом прошлом всехорошо, и все существенно хорошее (“первое”) – только в этом прошлом» [там же:206]. Столь же модально незыблем, как предмет, и источник эпопеи – «предание,священноеинепререкаемое,инвольвирующееобщезначимуюоценкуитребующее пиететного к себе отношения» [там же: 208]. И, наконец, в отношениитретьего конститутивного признака следует отметить, что внешняя точка зренияна пространство, отличающая эпос от мифа с его внутренней точкой зрения[Стеблин-Каменский 2003: 249], имеет важную особенность: «благодаряэпическойдистанции,исключающейвсякуювозможностьактивностииизменения, эпический мир и приобретает свою исключительную завершенностьне только с точки зрения содержания, но и с точки зрения его смысла и ценности»[Бахтин 2000в: 209].
Таким образом, эпическое «господство над ситуацией» наделе обеспечивает рассказчику единственную степень свободы, а именно,освобождает его от необходимости иметь личную точку зрения. Нелишненапомнить, что объективность повествования действительно может пониматьсякак свобода рассказчика в психологическом плане: неслучайно рассказ о событии,т.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
