Диссертация (1145123), страница 8
Текст из файла (страница 8)
11].1637обязанностях. Основные труды суть вдумчивая, принципиально полная ипоследовательная попытка представить этику во Христе» [Wagner 1968: 260].Согласно А. Иттеру, «Строматы» представляют собой третью частьтрилогии, «Дидаскалос» [Itter 2009: 221]. Б. Г. Букур считает, что наиболеевероятный кандидат на роль «Дидаскала» – «Гипотипозы» [Bucur 2009: 27]. Внаши цели не входит, однако, выяснять, какое сочинение рассматривалосьКлиментом как завершающее его трилогию и было ли оно написано вообще.Мы рассмотрим, на что хотел указать или намекнуть александрийский авторпри помощи заголовков трёх названных работ.Названия «Протрептик» и «Строматы» вызывают в памяти работыантичных философов.
О «Протрептиках» будет сказано ниже. Словоστρωματεύς (мн. ч. στρωματεῖς) со значением «patchwork», согласно LSJ,использовалосьвкачественазваниялитературногопроизведениясмешанного содержания. Авл Геллий сообщает: «Есть те, которыеозаглавили <свои сочинения> “Светильники”, есть также озаглавившие“Строматы”» (Aul. Gel. Noct. Att. Praef.
7). По свидетельству ЕвсевияКессарийского, работа с таким названием имелась у Плутарха (Eus. Praep. Eu.1, 7, 16). А. Меа считает жанр, к которому относятся «Строматы», оченьраспространённым (très répandu) [Méhat 1966: 101]. Входящее в полноеназвание «Стромат» слово ὑπομνήματα «воспоминания, памятные записки»также вызывает ассоциации с (под)заголовками произведений античнойлитературы [Ibid.: 106–107]. Название «Гипотипозы» также не являетсяоригинальным. «Заметки к учению Пиррона (Ἡ εἰς Πυῤῥώνεια ὑποτύπωσις)»были у Энесидема (Diog. Laert. IX, 78).
«Гипотипозы» некоторых своихпредшественников упоминает Гален (Galen. De libr. propr. Vol. 19. P. 11). Этоназвание использовал также современник Климента Секст Эмпирик, жившийодно время в Александрии.Ещё одним важным элементом сочинений, который должен былнастроить читателей на нужный лад, было вступление. «Протрептик»начинается рассказом о цикаде: «Я, пожалуй, расскажу тебе ещё один миф о38певце, похожем на этих (речь шла о Амфионе, Арионе и Орфее, прим. наше.– А.
Б.), – о локрийце Евноме и о дельфийской цикаде. В Дельфах грекиустраивали празднество в память о мёртвом змее, надгробное слово которомупел Евном. <…> Проводилось состязание, и Евном играл на кифаре в часзноя, когда цикады пели (οἱ τέττιγες ᾖδον) под листьями, согретые (θερόμενοι)на горах солнцем. Пели же они не мёртвому пифийскому змею, нопремудрому Богу песнь свободную от правил, лучше мелодий Евнома.Рвётся струна у локрийца, слетает цикада на накольню и начинает петь наинструменте, как на ветви.
И певец, настроившись, заменил недостающуюструну песней цикады» (Protr. 1, 1, 2). Этот изысканный отрывок должен былсоздать атмосферу платоновского диалога, заставив читателей почувствоватьаромат аттической рощи. Сократ говорит: «Этот платан такой развесистый ивысокий, а разросшаяся, тенистая верба великолепна: она в полном цвету, всекругом благоухает. <…> по-летнему (θερινόν) звонко оглашается все хоромцикад (τῷ τῶν τεττίγων χορῷ)» (Plat.
Phaedr. 230 b–c; здесь и ниже – пер.А. Н. Егунова, ред. Ю. А. Шичалина).18 Влияние диалогов Платона иособенно его «Федра» на Климента отмечал Дж. У. Баттерворф [Butterworth1916б: 202].Не меньшую изысканность демонстрирует и начало «Педагога»: «Длявас, о, дети, утверждено основание (συγκεκρότηται κρηπίς) истины (ἀληθείας)»(Paed. I, 1, 1, 1). Эти слова вызывают в памяти строки Пиндара (чьё имя всочинениях Климента появляется 15 раз): «Положена (κεκρότηται) золотаяоснова (κρηπίς) для священных песен: воздвигнем же теперь украшенныеузорами благозвучные стены слов» (Pind. Fr. 194 Schröder).
Далее следуют18Ср.: «Досуг у нас, правда, есть. К тому же цикады над нашей головой поют (οἱτέττιγες ᾄδοντες), разговаривают между собой, как это обычно в самый зной, да, по-моему,и смотрят на нас. Если они увидят, что и мы, подобно людям из толпы, не ведём беседы вполдень, а из-за нашей умственной лени дремлем, убаюканные ими, они справедливоосмеют нас, думая, что это рабы какие-то пришли к ним в это убежище и, словно овцы вполдень, спят у родника. Если же они увидят, что мы, беседуя, не поддаёмся ихочарованию и проплываем мимо них, словно мимо сирен, они в восхищении, пожалуй,уделят нам тот почётный дар, который они получили от богов для раздачи людям» (Plat.Phaedr.
258e–259b).39новозаветные реминисценции: «несокрушимый святого храма великого Бога(ἁγίου νεὼ μεγάλου Θεοῦ) (ср.: 1 Кор. 3:17) фундамент (θεμέλιος) (ср.: 2 Тим.2:19) познания, прекрасное побуждение, брошенное в разумную почвустремление к вечной жизни через благоразумное послушание» (Paed. I, 1, 1,1). О. Пруне замечает: «Термин θεμέλιος здесь привлечён или, по крайнеймере, введён умело (habilement) – не забудем, что Климент только чтообратился к языческой литературе – посредством речения Пиндара <…>,которое усиливает идею θεμέλιος и показывает её важность.
Это вступление к“Педагогу” может быть рассмотрено как заключение “Протрептика”» [Prunet1966: 213]. О значении появления в начале «Педагога» фрагмента из стиховпрославленного творца эпиникиев говорит А. Меа: «Аллюзия на Пиндара,различные сходства в способе выражения и в замысле с вступлениемПлутарха побуждают видеть здесь напоминание о другом известномвступлении, связанном с “протрептической” литературой (может быть, с περὶφιλοσοφίας Аристотеля, продолжением его “Протрептика”). Следовательно,наш отрывок нужно связывать именно с философской экзотерическойлитературой» [Méhat 1966: 72].
Отметим также, что Климент не толькосоединяет пиндаровское словосочетание с библейскими речениями, но иизменяет то и другое.Итак, Климент начинает свои творения с обращений к знаковымтекстам классической древности, ясно показывая этим своё желаниевыступить продолжателем не только библейской, но и античной традиции.Переплетение заимствованных из них образов делает излагаемое имхристианскоеучение,получающеетакимобразомновоесловесноеоформление, неким продолжением и завершением прозрений греческихфилософов и поэтов.Начало «Стромат» до нас не дошло, и мы не знаем, присутствовали лив нем классические реминисценции.
Как было сказано, открываются«Строматы» отрывком из «Пастыря» Ермы (Herm. 25, 5): «<…> чтобы тысразу читал их и мог соблюсти их» (Strom. I, 1, 1, 1). Поскольку, как мы40видели, в науке нет единого мнения относительно того, занимает ли этосочинение место последнего звена в цепочке «Протрептик» – «Педагог» –«Дидаскал», мы можем предположить, что «Строматы», если они по замыслуавтора не входили в эту трилогию, и не должны были начинаться так, как двепервых её части – с классической реминисценции.1.1.3. Полемическое название апологетического труда ТертуллианаТертуллиан не баловал читателей разнообразием заглавий своихсочинений: названия четырёх из сохранившихся трудов начинаютсяпредлогом «К…» (Ad…), пять – предлогом «Против…» (Adversus…),двадцать – предлогом «О…» (De…).
В этом отношении оригинальны двеработы – адресованный язычникам «Апологетик» и обращённый противгностиков «Скорпиак»19 («О средствах против укусов скорпионов»).Первое сохранившееся сочинение Тертуллиана было озаглавлено «Кязычникам» (Ad nat., изд. в 197 г.). Сходное название имело «Слово кэллинам» Татиана (Ὁ πρὸς Ἕλληνας λόγος). Апологии Тертуллиана и Татиана,кроме названия, имеют и другие похожие черты: крайне малое количествоцитат из Священного Писания, привлечение риторических примеров,отвержение философии.
Похожа и судьба самих этих авторов. Оба они современем отошли от ортодоксального христианства: Татиан основалгностическую секту энкратиатов, Тертуллиан, как уже отмечалось, побывмонтанистом,создалУ. Х. К. Френдназываетригористическуюпоследнегообщинузападнымтертуллианистов.двойником(Westerncounterpart) Татиана [Frend 1965: 285], на чьё «Слово к эллинам» Тертуллиан,вероятно, и ориентировался, работая над своей первой апологией («Кязычникам»), стиль которой Ж. Фонтен характеризует как стиль диатрибы[Fontaine 1968: 53].Учёные по-разному объясняют незавершённость двух её книг.Поскольку это сочинение, как почти все тертуллиановские работы этого19Название морфологически напоминает дидактическую поэму Никандра «Осредствах против укусов ядовитых животных» (Θηριακά).41периода, заканчивается намёком на Страшный суд, мы не можемпредполагать наличие лакуны в конце текста [Fredouille 1972: 85.]. П.
Монсосчитал, что заключение трактата столь естественно вытекает из сказанногоранее, «что было лишним выражать его словами» [Monceaux 1901: 215].Но о незавершённости этого сочинения мы можем говорить не столькоиз-за отсутствия в нем заключения, сколько из-за отсутствия изложенияхристианского учения. Жан-Клод Фредюй, не соглашаясь с оценкойК. Беккером первого труда Тертуллиана как эскиза к «Апологетику»,отстаивает оригинальность двух книг «К язычникам», которую, по егословам, не достаточно акцентирует А. Шнайдер, видящий в этой работе лишь«памфлет» [Fredouille 1972: 86, n.
73]. Французский учёный пишет:«Соотношение между “Апологетиком” и “К язычникам” сравнимо ссоотношением между “Апологетиком” и “О свидетельстве души”. В “Кязычникам”, как и в “О свидетельстве души”, Тертуллиан выбрал частныйаспект: философский с нравственным и юридическим элементами в первомсочинении и исключительно философский во втором. “Апологетик” жевключаетвсебяматериалобоихтрудов»[Fredouille1972:86].Оригинальность сочинения «К язычникам» Фредюй видит в приспособленииТертуллианом для нужд своей полемики с язычниками философскогопонятия первоначала и допускает возможность того, что настоящимназванием трактата было De ignorantia nationum «О неведении язычников»[Fredouille 1972: 87–88].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
