Диссертация (1145123), страница 21
Текст из файла (страница 21)
В рассказе о поисках скорбной Деметрой её дочери,Климент вместо Ямбы, рассмешившей богиню непристойными шутками,упоминает Баубо [Nilsson 1967: 657], которая, когда печальная Деметраотказалась выпить кикеон, задрала подол и показала богине срам. «Деметраже радуется зрелищу и отведывает напиток, насладившись увиденным. Это иесть мистерии афинян. Это и Орфей описывает» (Protr. 2, 20, 3). Таким71Транслитерация в работе Р.
Ю. Виппера.101образом, Климент для разоблачения знаменитых элевсинских таинствпомещает в них связанную с орфическим мистериям Баубо [Nilsson 1967:657–658. Anm. 2]. По мнению Альфреда Луаси, миф о ней являетсяритуальным мифом [Loisy 1930: 68, note 1].Автормифических«Протрептика»участниковвноситизмененияэлевсинскихнеобрядов,нотолькоиввсоставформулу,произносимую посвящёнными.
По словам христианского богослова, мистякобы говорил: «<…> я постился, пил кикеон, взял из корзины (ἐκ κίστην),потрудившись, отложил в лукошко (εἰς κάλαθον), и из лукошка в корзину»(Protr. 2, 21, 2). М. П. Нильссон замечает по этому поводу, что κίστη частовстречалась в элевсинских мистериях, κάλαθος же, использовавшийся взависящем от элевсинского культа александрийском, – никогда, из чегоследует,чтоприводимаяКлиментомсакраментальнаяфразабылазаимствована из элевсинских таинств, но приспособлена к александрийским[Nilsson 1967: 659]. Ставя под вопрос факт посвящения Климента в мистерии,М.
П. Нильссон считает, что церковные авторы не стремились к точностиописаний обрядов и не проверяли, к каким именно мистериям эти обрядыотносятся.Цельюхристианскихписателейбылопоказатьпредосудительность мистерий. Читатели практически ничего не знали обэтом предмете и не могли проверить верность сообщаемой информации[Нильссон 1998: 60].По нашему мнению, слова М. П.
Нильссона о пренебрежениихристианских писателей к точности при описании обрядов нельзя отнести кценителю мелочей и деталей Клименту, который не мог позволить себеигнорировать мнение знатоков. Его фраза «если вы посвящены, то будетесмеяться более других над этими чтимыми у вас мифами» (Protr. 2, 14, 1)показывает, что посвящённые в принципе могли быть среди его читателей.Не погрешая против истины, он мог говорить либо о малоизвестныхалександрийских мистериях, либо о вымышленных, сконструированных имтаинствах, в которых имелись черты известных обрядов. В таком случае мы102имеем дело с литературным приёмом автора, который его читатели были всостоянии оценить.В пользу последней гипотезы говорят следующие факты.
Во-первых,александрийский богослов и в других местах позволял себе объединять водну группу разные мистерии, имеющие, по его мнению, одинаковоесодержание. Он утверждал, например, что таинства, посвящённые Зевсу иДеметре, подобны таинствам в честь Аттиса, Кибелы и корибантов (Protr. 2,15, 1), и, подобно Лукиановскому схолиасту [Deubner 1956: 40 ff.; Robert1885: 367 ff.], сопоставлял Тесмофории, Скирофории и Арретофории (Protr.2, 17, 1).
Во-вторых, эклектика в мифах и культах была естественной для егосовременников: Э. Хэтч упоминает «роспись в нехристианских катакомбах вРиме, в которой элементы греческих мистерий Деметры смешиваются сэлементамимистерийСабазияиМитрытакимобразом,которыйпредполагает, что и культы их также были смешаны» [Hatch 1957: 290].Учитывая сказанное, при значительном объёме содержащейся в«Протрептике» информации о всевозможных обрядах мы можем допустить,чтоалександрийскийбогословпринаписанииэтогосочиненияориентировался, в том числе, на людей, интересующихся таинствами или ужепосвящённых в них.Значительное место в сочинениях Климента занимают экскурсы вегипетскую мифологию, историю, культуру.
Он замечает: «Египтяне, окоторых я упомянул, разделились по своим культам: жители Сиеныпоклоняются лещу, населяющие Элефантину – меоте (это другая рыба),оксиринхиты рыбе, давшей название их краю – осетру; кроме того,гераклеополиты – ихневмону, жители Саиса и Фив – барану, ликополиты –волку, кинополиты – собаке, <священному быку> Апису – жители Мемфиса,мендесцы – козлу» (Protr. 2, 39, 5). Ниже читаем: «Сами демоны признаютсвоё чревоугодие, говоря: “Жертвенный чад, возлиянья – нам дар сейдостался на долю”. Что иное изрекли бы египетские боги, такие как коты илиласки, обладай они способностью говорить, как не этот гомеровский стих, в103котором содержится признание в любви к дыму от сжигаемых приношений ик поваренному искусству?!» (Ibid.
2, 41, 3–4) Климент используетпопулярную, очевидно, в Египте поговорку о тмуитском козле (Ibid. 2, 32, 4),излагает несколько версий появления в Египте статуи бога Сараписа (Ibid. 4,48, 1–6), говорит о введении в Египте императором Адрианом культаАнтиноя (Ibid. 4, 49, 1–3), приводит пророчество Сивиллы о храме Исиды иСараписа (Ibid. 4, 50, 3), упоминает об убийстве Камбисом священного быкаАписа (Ibid. 4, 52, 6).Примечательно, что, разделяя язычников на эллинов, египтян ифилософов (первые обожествили дерево и камни, вторые — ибисов иихневмонов, третьи – огонь и воду [Ibid.
5, 65, 2]), Климент, иронизируя,большее снисхождение проявляет именно к верованиям египтян: «Инасколько лучше египтяне,72 которые по деревням и городам воздалибожественныепочестибессловеснымживотным,чемэллины,поклоняющиеся таким вот богам?! Боги египтян, пусть звери, но неразвратны, не похотливы. Ни один из них не стремится к наслаждениям,противным природе. О том, каковы боги эллинов, зачем ещё говорить, когдауже сказано достаточно?» (Ibid. 2, 39, 4). Подробный рассказ Климента в«Строматах» о трёх типах египетских знаков (Strom.
V, 4, 20–21) побудилЭ. А. У. Баджазаключить,чтоКлиментАлександрийскийправильноопределяет три вида египетского письма [Бадж 2001: 106]. Со знанием делаКлимент описывает и египетское ритуальное шествие (Strom. VI, 4, 35–37).Подводя итог, скажем, что в своих творениях Климент показывает себяавтором, ориентировавшимся на философски образованных, зажиточныхалександрийцев, способных оценить его литературные изыски, описаниямистерий и египетских реалий. В отличие от более ранних апологетов он неограничивался при критике богов «общими местами», а обращался к72Похвалу египетской мудрости можно обнаружить, например, в сопоставлениимудрейших из египетских жрецов и евреев ( Strom. V, 5, 28, 6) и в указании на то, чтозаимствованное Платоном учение Пифагора о бессмертии души последний взял у египтян(Ibid. VI, 2, 27, 2).104конкретным примерам, которые для достижения большего эффекта позволялсебе видоизменять.
Подобную методику преобразовывать свои источник,сближающую его с классическими авторами, мы рассмотрим в следующейглаве на материале поэтических цитат.1.4.2. Демократизм ТертуллианаТертуллиан жил в эпоху, когда сопротивление язычества христианствувыражалось не только в гонениях, но и в литературной полемике.Опровержению язычества и иудаизма73 и защите христианства посвящены,как было сказано выше, сочинения «К язычникам», «Апологетик», «Освидетельстве души», «К Скапуле», «Против иудеев».
Помимо опасностивнешней,существовалавнутренняя.НедавновозникшейЦерквиприходилось доказывать своё исключительное право на истину средибольшого количества гностических сект. Поэтому около трети сочиненийТертуллиана посвящено полемике с еретиками. За чистоту христианскойжизни Тертуллиан ведёт борьбу в своих практико-аскетических трудах («Кмученикам», «О зрелищах», «О молитве» и др.).
Таким образом, аудитория, ккоторой обращался Тертуллиан, включала представителей практически всехрелигиозных направлений того времени – язычников, еретиков, иудеев иединоверцев. Полемизируя с первыми, Тертуллиан стремился изменитьобщественное мнение в пользу новой религии.Подобно греческим апологетам, создававшим свои труды «в формахгреческойлитературнойтрадиции, предлагающей адекватное эллинуиспользование греческого литературного языка, принципиально отличногоот языка сочинений иудейского профетизма» [Вдовиченко 2002: 74], первыйлатинский христианский автор должен был пользоваться языком, невызывавшимотторженияуобразованныхязычников,ккоторымпринадлежал по своему происхождению и воспитанию. Этот язык былукрашен классическими аллюзиями и реминисценциями. Т.
Д. Барнес,73В Карфагене во времена Тертуллиана существовала большая, активная ипроцветающая иудейская община [Frend 1970: 291–292].105отметив,что«влияниеантичныхписателейбыломощнымипродолжительным», заключает: «антикварное знание образовывало частьснаряжения (equipment) любого оратора того времени, и Тертуллиан едва лиможет быть понят без ссылки на движение Второй софистики <...>» [Barnes1976: 3, 19–20].
В контекст этого движения английский учёный помещаеттрактат «О плаще» [Ibid.: 14]74 и полагает, что Тертуллиан намеревался вэтой книге «присоединить римскую культуру к христианству» [Ibid.: 18] идемонстрировал на своём примере «интеллектуальную респектабельностьновой веры» [Ibid.: 19]. По словам Ж. Фонтена, сочинение «О плаще» болеевсего свидетельствует о дремавшем в Тертуллиане Апулее [Fontaine 1968:46].Влиянием этого движения можно объяснить пассажи, подобные тому, вкотором описываются взаимоотношения христианских супругов:Neuter alterum celat, «Никто друг от друга не таится,»neuter alterum vitat, «Никто друг друга не избегает,»neuter alteri gravis est. «Никто друг другу не в тягость,»Libere aeger visitatur, «<Каждого, когда он> болен, свободно посещают,»indigens sustentatur «<Каждому, когда он> нуждается, поддержку оказывают»(Tert.
Ad uxor. II, 8, 8).75Такое оформление текста невозможно найти у апологетов, полагавших,что истина должна быть облечена в простые одежды. По словамМ. фон Альбрехта, «азианская манера, ставшая модной в его <Тертуллиана>эпоху, предпочитает короткие, афористичные фразы и украшает ихаллитерациями, гомотелевтами, игрой слов» [Альбрехт 2005:1676].Тертуллиан в своих сочинениях учитывал интересы не только среднегои высшего класса, представители которого присутствовали среди христиан в74По мнению М.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
