Диссертация (1102191), страница 28
Текст из файла (страница 28)
362].Ирония вводится в текст и более сложным образом. Автор высмеиваетдетские представления о мироустройстве, построенные на почерпнутых отвзрослых максимах: «То было райское жилье. По утрам я просыпался в радостномизумлении, ликуя, что мне так неслыханно повезло и я родился в самой дружнойна свете семье, в самой лучшей под солнцем стране. Недовольные шокировалименя: на что им было роптать? Смутьяны, да и только. В частности, роднаябабушка внушала мне живейшую тревогу: я с грустью должен был отметить, чтоона недостаточно восторгается мной. Луиза и в самом деле видела меня насквозь»[77, с.
23]. Отрывок показывает, как Сартр воссоздает на страницах романа точкузренияребенка,вупрощеннойнаивно-детскойискаженнойформетранслирующую вульгарно-патриотические внушения Швейцера, но затем в них134вмешивается интерпретирующий происходящее автор, благодаря чему изменяетсясубъективно-оценочная модальность повествования. Их контрастность и создаетиронический смысл, акцентирует разрыв между персонажем и биографическимавтором «Слов».Эту особенность также можно считать текстообразующим принципомпроизведения. Сартр очень редко использует здесь прямую речь, все его вниманиесосредоточено на восстановлении характеризующих личность мировоззренческихособенностей с тем, чтобы, иронизируя, тут же их опровергать.
По словам В.Бромбера, эту «двусмысленность мы можем обнаружить на всех уровнях текста,так как для Сартра каждое событие в произведении — есть сепарация отпрошлого» [113, с. 156]. Описывая эпизод с составлением письма Куртелину,писатель демонстрирует детское пристрастие к панибратству со знаменитымиавторами и одновременно комментирует происходящее: «Несколько лет назадписьмо было напечатано в газетах, и я прочитал его не без злости. Оно былоподписано “Ваш будущий друг” — это казалось мне вполне естественным: я былна короткой ноге с Вольтером и Корнелем, с чего бы вдруг живой писательвздумал отказывать мне в дружбе. Куртелин отказал и поступил умно: если бы онответил внуку, ему пришлось бы иметь дело с дедом» [77, с.
44]. Присутствиеразличных точек зрения в тексте не приводит к их слиянию, диалогу: Сартрповествователь и Сартр-ребенок отчетливо различимы, противостоят друг другу.Бюизин подмечает, что писатель, реконструируя детские переживания, вынужденстановиться «мертвым ребенком», но лишь затем, чтобы «снова его убить» [115,p. 32].Иногда это противоборство точек зрения возникает благодаря обнажениюпарадоксальной абсурдности детских суждений: «У меня было две причиныуважать своего учителя: он желал мне добра и у него дурно пахло изо рта.Взрослым полагалось быть морщинистыми неаппетитными уродами» [77, с. 51].Иронический эффект достигается благодаря стыковке несогласующихся понятий,что акцентирует алогичность фразы, ее нереалистичность.
Сартр воспроизводитмифологичность детского мышления, прорисовывает его фантастическую135нелепость: «Внук служителя культа, я жил на крыше мира, на шестом этаже, насамой верхней ветви священного древа: его стволом была шахта лифта» [77, с.39].Иронический смысл создается также при помощи курсива. Сартр частоупотребляет такое средство, как выделение определенных слов, на которыхставится логическое ударение: «Каждую пятницу бабушка, надев пальто, уходиласо словами: “Пойду верну их”.
Возвратившись, она снимала черную шляпу свуалеткой и извлекала их из своей муфты, а я недоумевал: “Опять те же?”» [77, с.27–28]. Преувеличенно возвышенное отношение к книгам как к религиознымобъектам, принятым в семье Швейцеров, которое перенимает и Сартр, в «Словах»высмеивается при помощи выделения намекающего на книги приглагольногоместоименияles,чтоподчеркиваетихзагадочностьинепостижимуюпритягательность для детского сознания, комичные в контексте повседневнойсцены.Интертекстуальная ирония возникает в моменты, когда автор описываетособенности своего приобщения к чтению: выбор книг осуществлялся на основеавторитетности того или иного писателя с целью угодить деду-филологу.
В итогекруг читаемых Сартром авторов противоречил интересам и потребностямиребенка: «Я жил не по возрасту, как живут не по средствам: пыхтя, тужась, черезсилу, напоказ» [77, с. 45]. Поэтому чтение также превращалось в актерство,исполнение ритуалов: «Выставленный на обозрение, я видел, как я читаю,подобно тому как люди слышат себя, когда говорят. <…> я начинал плутовать —вскочив одним прыжком, я ставил на место Мюссе и, приподнявшись на цыпочки,тянулся за увесистым Корнелем; мои увлечения измерялись моими потугами, яслышал за спиной восторженный шепот: “До чего же он любит Корнеля!” Я егоне любил: александрийский стих нагонял на меня тоску» [77, с. 46].
Глагол«aimer» у Сартра также выделен курсивом, что подчеркивает абсурдностьситуации; тут же он изобличает ребенка-позера, признаваясь, что на самом деленеполучалникакогонаслажденияклассицистического стиля Корнеля.отвосприятиявысокопарного136Однако сам процесс чтения «великих» книг подается при этом двояко.Иронично естественное непонимание ребенка, пытающегося читать «взрослые»книги: «Я двадцать раз перечитал последние страницы “Госпожи Бовари”, подконец я выучил наизусть целые абзацы, но поведение несчастного вдовца не сталомне понятнее: он нашел письма, с какой стати из-за этого отпускать бороду?» [77,с. 36]. Тем не менее, писатель замечает, что удовольствие ему доставляло самонепонимание сложных мест: «Мне нравилось это упорное сопротивление, котороея так и не мог преодолеть до конца; я терялся, изнемогал и вкушал тревожноенаслаждение — понимать, не понимая: это была толща бытия» [77, с.
36]. Ф. Ниподмечает, что ирония в «Словах» заключается в «неявном признании “пирровойпобеды”, которая лежит одновременно в основаниях вытесненного невроза и еговыражения в литературе» [155, p. 71–72]. Временами Сартр действительнонеподдельно увлекался чтением, вникал в смысл непонятного, что в итоге имелопарадоксальный эффект: «В конечном счете Комедия культуры приобщала меня ккультуре» [77, с. 47]. Эта амбивалентность роднит иронию «Слов» с идейнымзамыслом психобиографий. Неестественное раннее окультуривание вылилось всобственное писательство, психопатология, приобретенная вследствие семейноготеатра, стала фундаментом всего его творчества, вымысел заблуждений обернулсяв итоге вымыслом художника: «Раз никто всерьез не нуждается во мне, я решилстать необходимым всему миру.
Что может быть прекраснее? Что может бытьглупее?» [77, с. 71].При этом заметим, что текстообразующая ирония в «Словах» имеет идругую задачу — она внушает читателю неуверенность в самой достоверностиповествования как таковой. Неподлинность самопознания при помощи средствлитературыСартр замечал ив«Дневникахстраннойвойны», однакоретроспективный романный текст предельно заостряет эту проблему. Вспомним,что прошлое осмысляется и в контексте сартровской теории воображения. Вчастности, автор утверждал, что память не отделяет реальное от ирреального:«Ирреальные объекты и объекты реальные предстают перед ней в качествевоспоминаний, то есть как прошедшие» [2, с. 239]. Память, таким образом,137обнаруживает сходство с творческой активностью, художественным освоениеммира.Неожиданно в текст врывается авторский голос, заявляющий: «То, что янаписал сейчас, ложь.
Правда. Ни ложь и ни правда, как все, что пишется обезумцах, о людях. Я воспроизвел факты с максимальной точностью, насколькомне позволила память. Но в какой мере я сам верил в свой бред? Это самыйглавный вопрос, меж тем я не знаю, как на него ответить» [77, с. 45]. Ироническаярефлексия над текстом свидетельствует о важном отличии «Слов» от военныхдневников: при помощи автобиографического письма автор принципиально непытается выявить подлинность своего «я», отказываясь от этой задачи как отзаведомо невозможной. Целью самопознания в «Словах» не является получениеистинного знания о самом себе, скорее это некое допущение, измышление,концепция обнаруживаемых в детских проблемах фундаментальных основанийсобственной жизни, которые могут оказаться далекими от правды.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
