Диссертация (1102191), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Смерть ЖанаБатиста избавила Сартра от подавления авторитарным патриархом, вывела его запределы организующей общество иерархической логики: «Отсюда и проистекает,вне всяких сомнений, моя невероятная легковесность (légèreté). Я не вождь и нехочу им становиться. Командовать и подчиняться — в сущности, одно и то же.Авторитарная личность командует от лица другого священного паразита —своего отца — транслируя абстрактное насилие, которому подверглась сама» [8,p. 973]. Кроме того, фигуру отца в истории писателя можно рассматривать и какэквивалент бога, детерминирующего «сущность», характер: смерть бога влечет засобой отсутствие какой бы то ни было философско-психологической парадигмы.«Жан Безземельный» представляет собой скорее психологическую драмудезадаптации, подаваемую в ключе экзистенциального переживания «гнетасмыслоутраты» (по С.
И. Великовкому) на фоне потрясений XX века. Приотсутствии отца семейная комедия защищает ребенка лишь недолгое время, онвскоре начинает осознавать ее сфабрикованность, испытывая неуверенность воснованиях собственной личности и поведения.Смысловым эпизодом становится в этом варианте истории происшествие с«папашей Барро» — учителем начальных классов с дурным запахом изо рта.143Однажды Сартр обнаруживает написанные на двери школьного туалетаругательства в адрес авторитетного человека и бесцеремонное обращение«папаша», что воспринимается мальчиком как святотатство.
После этогопроисшествия мифология, поддерживающая незыблемость субординации, веру врациональное мироустройство и стабильность своего места в нем начинаетразрушаться: «Не достаточно ли просто прочесть кощунственную надпись, чтобыстать соучастником преступления? <…> Я вновь обрел почтение к господинуБарро, его целлулоидному воротничку и галстуку-бабочке. Но когда он склонялсянад моей тетрадью, я отворачивал голову и задерживал дыхание. В то времяФранция умирала от асфиксии: я был послушным ребенком, живущим в векблагомыслия.
К счастью, век прорезали трещины; он скоро должен былрасколоться. И ребенок раскалывался с ним вместе» [8, p. 983]. Именно в этотмомент Сартр сталкивается с тем, что Дж. Пиллинг называет «невыносимойбеспорядочностью» («intolerable disorders»), которая обыкновенно маскируетсяиллюзией порядка [183, p. 112].
В данной версии эпизод становится столь жеважным, как наблюдение Рокантена за бросающими в воду гальку мальчишками:случайность ломает привычную размеренность повседневной жизни, заставляявстретиться лицом к лицу с абсурдом.При этом заметим, что Сартр связывает собственную судьбу и особенностиличной психологической травмы с травмой исторической. В качестве связующегокомпонента он берет именно внутреннее беспокойство, возникшее вследствиепотери ориентиров: все общество остается без «отцов», когда рушатся опоры,обеспечивающие надежность века.Дальнейшая логика повествования раскрывает противоречие между игрой идействительностью, в результате чего Сартр приобретает неуверенность,реальность собственной идентичности начинает его пугать: возникает пониманиетого, что действительное «я» распадается на отдельные реакции, онопротивостоит картине идентичности, навязываемой взрослым миром.
Умершийотец не успевает внушить Сартру принципы, определить характер и смысл жизни,поэтому он остается один на один с самим собой: «Жан-Батист знал мое144предназначение, я в этом уверен, но он унес в могилу этот секрет; с того дня, какон умер, никто, включая и меня самого, не знал, за каким чертом я живу на земле»[8,p.994].Единственнымспособомзащититьсяотабсурдностиинеопределенности собственного «я» становится уже осознанное актерство: «Всетак, ангел обернулся изумленным зверем. Чтобы вырваться из привычной тины, явращался по сторонам с самого раннего моего детства, быстро и на виду у всех;скорость означала мое величие, я практически в это верил. Но когда волчокспотыкался о препятствие, движение прерывалось, и я вновь впадал в животныйступор» [8, p. 993].Эти темы по-своему актуальны и для «Слов». Справедливо замечаниеЛежёна о том, что Сартр «не забросил работу над текстом, как утверждал сам, аскорее переработал его» [8, p.
5]. Однако на фоне «Жана Безземельного» в«Словах» вместе с переменой названия изменились и расставленные акценты.Сартр на некоторое время оставляет работу над автобиографией, после чегоделает выбор в пользу осмысления собственного литературного призвания и егоистоков. Такая позиция позволяла показать невротическую природу творчества ивоображения, исследовать то, что интересовало его в Бодлере и Жене.Обозначенный выше эпизод с учителем становится частным проявлениемдетского комедиантства, на него уже не возлагается функции ключевойэкзистенциальной ситуации, переломного момента в истории личности.
Вописании отсутствует метаисторическая рефлексия, как отсутствует и метафора«трещины в бытии». Фигура отца также играет в важную роль, однако отходит навторой план, служит вспомогательным элементом, создающим более крупныйсмысловойконструкт.Идейнымфундаментомпроизведениястановитсяпрослеживание того, как защитное актерство испуганного ребенка перерастает в«одержимость словами»: «Он инвестирует в иллюзию стабильного “я”,базирующуюся на чтении, затем на писательстве, исключающем все остальныепроявления субъективности; это и будет вскармливать его грандиозное “я”» [111,p. 18].145Однако заметим, что, согласно Лежёну, двухчастная схема «Слов» являетсялишь фасадом, за которым скрывается более детализированный процессличностного развития, демонстрирующий переход от одного состояния к другому(от изначальной пустоты и неопределенности к «неврозу писательства»).
Ученыйпредлагает разделить «Слова» на пять частей, которые он называет условными«актами», проводя аналогию с четким членением действий в театральномпредставлении. Последовательная смена актов и отображает диалектичностьневротизации.Отталкиваясь от этих идей, мы обратимся к сюжетной структуре «Слов»,указывая на ее важные различия с концепцией первой версии. Так, первый «акт»является собственно предысторией ребенка, повторяющей описание перипетий в«Жане Безземельном».Второй «акт» дает читателю представление о разнообразных детских«играх», в которые Сартр играл под влиянием родственников и которые замыкалиего в ловушке идеализма, образе «воображаемого ребенка».
Описание этих жесцен в «Жане Безземельном» носит весьма разнообразный характер: здесь ипопытки ребенка изобразить примерного образцового внука, желание нравиться иугождать, помимо знакомства с книгами здесь фигурируют также театр икинематограф (эпизоды, которые в «Словах» упоминаются значительно позднее).Автор акцентирует внимание на своей неискренности и хрупкости создаваемогообраза, который может вот-вот разрушиться.В «Словах» разыгрываемые «комедии» концентрируются вокруг единойидеи, которая будет развиваться на протяжении всего текста — историиприобщения Сартра к книгам и художественному творчеству. Именно к эпизодам,связанным с освоением алфавита и чтением, подводит игра в «прорицающего»или «возвышенного ребенка»: научившись играть эти роли, мальчик готов к тому,чтобы стать «читающим», «развитым не по годам», а затем — «пишущим».
Болеетого, актерство, неподлинность сами по себе родственниками приравниваются квосприятию искусства: «Слушают ли они мою болтовню или фуги Баха — нагубах у взрослых та же многозначительная улыбка гурманов и соучастников. А146стало быть, по сути своей я — культурная ценность. Культура пропитала менянасквозь, и я посредством излучения возвращаю ее своей семье, как прудвозвращает по вечерам солнечное тепло. Я начал свою жизнь, как, по всейвероятности, и кончу ее — среди книг» [77, с. 26].Значимой фигурой, которой заменяется в «Словах» исчезнувший отец,становится дед. Книжный культ поддерживается мужчиной, патриархом,наделяемым статусом мифологического «стража культуры».
М. Кауфманнуказывает на то, что книги Швейцера, противопоставленные легким романамЛуизы, почитались как символы «мужественности, благородства, серьезности исвященства» [152, p. 2].Однако если настоящий отец мог властью авторитета укоренить ребенка вреальности, то постаревший Швейцер со страстью к позерству совершает прямопротивоположное — навсегда заключает внука в мире символов. ЛичностьШвейцера значима на всех этапах истории, он выступает в ней как образец дляподражания, как ментор и наставник, а также как проводник в мир «слов».Именно пример деда способствует тому, что «комедия культуры» завладевает иСартром: «Я еще не умел читать, но был уже настолько заражен снобизмом, чтопожелал иметь собственные книги» [77, с.
29]. Именно Шарль приносит Сартрупервые книги, он знакомит ребенка с выдающимися авторами, разъясняет смысл изначение творчества, одновременно он же становится тем, кто толкает внука написательское поприще.Швейцер представляет собой в произведении Сартра собирательный образ,прорисовывающий облик мелкобуржуазного интеллигента той эпохи.
Классовыеубеждения диктуют ему антицерковную позицию, однако взамен одной религиион изобретает другую. Ф. Моретти в своей работе, посвященной формамсамовыражениябуржуазии,определяетсущностьклассакак«встречусобственности и культуры» [56, с. 14], сочетание идеализма и светскости: тягабуржуа к культуре объясняется возможностью ее практического использования.Отсюда вытекает и характерная противоречивость убеждений. В образе Швейцеравыражается, таким образом, глубинное противоречие внутри целого класса.147Швейцер, как демонстрирует Лекарм, «под соусом республиканства ловкооставался консерватором» [158, p. 1053].Показательна сцена чтения сказок Анн Мари, когда мальчик впервыеиспытывает на себе эффекты печатного слова: «И вдруг эта маска заговорилагипсовым голосом.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
