Диссертация (1102191), страница 19
Текст из файла (страница 19)
С. Пушкина по-французски: «Pétri de vanité il avaitencore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions,suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire (Tiré d’une lettre particulière) [65, с. 186]790канонада. Вероятно, со стороны Виссембурга» [70, с. 159]. Сразу за ней следуетаналитический фрагмент, в котором автор размышляет о своей неспособностиотстраниться от событий, переживая войну, как стоик: «Невозможно не думать онемецком наступлении, оно несомненно разворачивается в этот момент. Ячувствую, что связан с этим миром, который хотят разрушить. <…> Этот мир,который разрушают, этот мирный мир — это в нем я был человеком, каждоечастичное его разрушение в некотором роде есть разрушение меня» [70, с.
159].При этом в сартровских дневниках присутствует множество условных«персонажей». Автор воспринимает себя через призму взаимоотношений с ними—как отдельную личность, окруженную людьми, которые точно так жеподвергаются влиянию исторического момента. «Фальшивая» война повлекла засобой ожидание истинной войны без возможности воевать. Сослуживцы автора,уставшие от предчувствия призрачного наступления, скорее играли в войну дотого, как разразилась настоящая трагедия. «Сартр-солдат, — пишет Ж. Деги, —теряет всякий контроль над событиями.
Все, что ему остается, — собственныйвзгляд, который он направляет на своих товарищей, офицеров и гражданских вместах, где проходит службу» [128, p. 164]. Дневники содержат в себе множествонаблюдений, которые могли бы послужить материалом для еще одноговозможного произведения. Сартр говорит об этом, размышляя о назначениидневника:«Неоспоримаяпользадневника:онизбавляетменяотднясегодняшнего. Без него я бы соблазнился, наверное, писать не роман, а что-тодругое. Но уже того, что я бросаю туда совершенно сырые, первые впечатления,достаточно для того, чтобы роман оставался главным моим занятием» [70, с. 112].Мир войны — это и мир «других», навязывающий себя, заставляющийприсмотреться к себе внимательнее.В дневниках упоминаются сослуживцы Сартра Поль, Петер, Мистлер,Келлер, Ноден и др.
Хотя с некоторыми автор и сохранил приятельскиеотношения, в дневниках он не скрывает своей неприязни, постоянно выхватываясвязанные с компаньонами отталкивающие моменты (то, как они едят, говорят,действуют): «Поль и Келлер, когда едят, не могут открыть рта без того, чтобы91брови не налезли на самый лоб» [70, с.
53]. Петера, Келлера и капрала Поляписатель называет «аколитами»8, проводя аналогию с романными персонажамиКафки: «Toujours freiné naturellement par les acolytes (on dirait les Aides du Château[de] Kafka) et peut-être bien content d’être freiné» [10, p. 205]9.Портреты выстраиваются из фрагментарных зарисовок на протяжении всеготекста дневников. Каждый из товарищей автора обладает собственной историей,которая могла бы быть описана в отдельном романе, однако в дневниках ониприсутствуют лишь в форме набросков, свидетельств увиденного и услышанного.Сартр смотрит на поведение товарищей скорее взглядом новеллиста, чемдиариста, сосредоточенного на собственном существовании, объясняет ихповедение, выводя характеры. Например, записав в дневник рассказаннуюНоденом байку о том, как два французских солдата вдвоем расстрелялинемецкого офицера на другом берегу Рейна, писатель начинает анализироватьсослуживца: «Нодену свойственен мелочный пессимизм, который идет от какойто наивности, неосознанной обиды на войну, желания прощупать эту неуловимуювойну, спасти свое безделье разными мифами, наконец от его плаксивойкрестьянской важности» [70, с.
238].Наблюдение за солдатами позволяет проанализировать и тот выбор,который каждый из них совершает в сложившейся ситуации, их точки зрения навойну, благодаря чему актуализируются размышления о собственной позиции.Можно привести фрагмент, посвященный отказу Поля от фотографирования.Сартр документирует свой разговор с товарищем: «Я говорю ему: “Яфотографируюсь, чтобы посмешить друзей”.
Он с упреком и превосходством вголосе: “Уверяю тебя, что моей жене и матери было бы не смешно. Этот отрезокмоей жизни я хотел бы забыть как можно быстрее, если я вернусь”» [70, с. 144].После чего резюмирует: «Дело именно в этом: он не хочет позволить себе житьэтой войной, реализовать ее. Но он не способен и отвергнуть ее <…> Поль —вдовец нашего Мирного времени» [70, с. 144]. Фигура Поля в связи с егоВ переводе С.
Л. Фокина – «приспешники»В переводе С. Л. Фокина: «Естественно, мне по-прежнему мешали приспешники (можно было бы сказать,Помощники по Кафке), хотя, наверное, я был даже доволен, что они мне мешали» [70, с. 98]8992принципом самоустранения ассоциативно привязывается к рассуждениям о войнекак об обрушивающемся на каждого экзистенциальном уделе, переживаниекоторого зависит от довоенной позиции: «У того, кто отвергал войну, как Поль,будет своя война, он будет брошен в отвергнутую войну. <…> И тот, кто, как я,опасался ее, не сумев ни отвергнуть ее по-настоящему, ни предугадать ее, будетброшен в войну-катаклизм, а потом будет открывать мало-помалу истину и станетрассматривать войну как человеческую ошибку, как свою собственную ошибку»[70, с.
149].Заметим, что наблюдения за солдатами не носят характера однобокости:участником многих связанных с сослуживцами эпизодов в роли рядового солдатаявляется сам автор. Это также позволяет Сартру увидеть свою вовлеченность всоциальную действительность, делающую его не только свидетелем, но и внекотором роде участником события.Дневниковые наблюдения демонстрируют постепенное вливание писателя всолдатский мир, замену индивидуальных привычек коллективными: «Петернаклоняется над ним, читает через плечо и кричит мне: “Вот это да! Двадцатьпять процентов немецких солдат на линии Зигфрида больны”. Я (обычнодовольно доверчивый) откликаюсь на эту “утку”: “Да слушай их!” После чегоСавонарола, до того ничего не говоривший, бросает на меня дружелюбный иуважительный взгляд, завязывает разговор» [70, с.
50]. Сартр фиксирует не толькосвое видение «других», но и то, каким «другие» видят его: солдатам онпредставляется комичным интеллектуалом, оказавшимся на войне, вырванным изсвоего уютного мира академической деятельности. «Благодаря этой комическойтональности, — пишет Ж.-Ф. Луэтт, — Сартр все дальше удаляется от личногодневника, легко допускающего жалобы и стенания» [167, p. XXXIII]. В«Злоключениях одного стоика» писатель сравнивает себя с сослуживцами изамечает, что их намерения мало чем отличаются друг от друга, комично тофилософское оформление, которое он сам придает своему стремлениюотгородиться от войны: «Очутился среди тех, кто по сути думает так же, как я,правда, без всякой литературы и философской подливки из стоицизма.
Они хотят93спасти свою шкуру и по простоте душевной этого не скрывают. Я тоже хочуспасти свою шкуру, но вместе с тем мне хочется “открыть прения” — вот они,издержки профессии» [70, с. 15].Симптоматичным примером того, как принадлежность к военному миру«социализма»фундируетавторскийсамоанализ,можносчитатьпроанализированную в первой тетради ссору с Ноденом, в грубой формепотребовавшего от Сартра привести в порядок снаряжение: «Перепалка.Приспешники против меня. Заметив за собой, что я расстроен всеобщимосуждением, я настраиваюсь на то, чтобы покаяться и вследствие этого различитьв своем поведении и поведении Нодена мотивы и движущие силы» [70, с. 186].Под мотивом Сартр понимает изначально имеющийся идеальный образ, длявоплощения которого прикладываются усилия, «интуитивное постижение некоегопреднамеченного в вещах порядка, который должен быть наведен техническичерез какую-то человеческую деятельность» [70, с.
188]. Движущая сила — естьоптика, при помощи которой постигается мотив, субъективная точка зрения,определяющая отношение с реальностью. Движущей силой Сартра в случае сНоденом было улавливание в его интонациях придирчивости и страха, которые истали причиной его возмущения, несмотря на согласие с мотивом. Исходя из этихразмышлений, Сартр выводит схему собственной рефлексии: «Чем я располагаюдля расшифровки? Своим прошлым, мнениями обо мне других людей (Гилль,Бобр) и также пересмотром ситуации в какой-то более поздний момент. Этотпересмотр предоставит мне голый мотив — правда, уже мертвый <…> Разрывмежду мотивом, который я рассматриваю хладнокровно, и тем, чем он был дляменя, когда я его проживал, может и должен показать мне движущую силу» [70, с.194].
В третьем дневнике он предпринимает ретроспективный самоанализ,основанный на данных положениях.Кроме того, конструктивную функцию в дневниках выполняют самиреплики сослуживцев: их последующее осмысление, реагирование на чье-либовысказывание также становится частью авторского самоанализа. Этот вопростесно связан с сартровской теорией отношений с «другим», обусловившей его94внимание к чужому слову. Заметим, что в «Бытии и Ничто» коммуникативныйаспект также определяется негативистской логикой. Встреча с «другим»представляется философу объективацией, порождающей конфликт: каждыйстремится к тому, чтобы «захватить» «другого», превратив в объект, в результатепознания «другим» телесности возникают робость и стыд. Но при этом внешнийсвидетель представляет необходимость социологического характера.
В виденииСартра любому человеку необходим собеседник: он является «испытаниемсвободы», мы можем либо отвергнуть, либо ассимилировать «другого» и егообъективирующий взгляд. «Другого» в контексте самоопределения и, какследствие, дневникового самоисследования можно рассматривать как инстанцию,структурирующую самопознание и самовыражение. Р. Болдюк, рассуждая одиалогичности дневников Сартра, акцентирует: «В своем желании “тотальнойпрозрачности” <философ> никоим образом не стремится разорвать связи сдругими. Человеческое существо, будучи существом диалогичным, выстраиваетсвою идентичность посредством согласия или несогласия с “другим”» [109, p.160].Иногда чья-то брошенная фраза помогает писателю отыскать удачнуюметафору, которая используется при анализе своего поведения со ссылкой наоригинального автора: «Я окапываюсь, как говорит Мистлер.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
