Диссертация (1102167), страница 25

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 25)

Забавлялись женщины и дети. Стал слабеть он разумом и волей;

Жители ходили в острых шапках, Что велит Джемали, - то и скажет,

Красили и бороды и ногти, Что захочет дочка, то и будет.

(«Сказка о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной», IV, 35) Использование фольклорной стилистики в сочетании с неприятием темной стороны народной жизни и незнанием светлой придавало «русским мотивам» Лох­вицкий специфический и несколько искусственный характер. Подчеркнуто роман­тическое содержание не всегда гармонировало с формой - или, по крайней мере, не соответствовало общепринятым представлениям о духе народной поэзии. Об этом, в частности, писал. А. Коринфский - приятель Лохвицкой и большой поклонник ее таланта. По его мнению, «в этих пиесах, при всей их красоте, не слышно внутрен­него голоса народности».²⁶³ Религиозные взгляды Лохвицкой обусловили ее обра­щение к жанру русского духовного стиха. Примеры из стихотворений «Чары люб­ви» и «Небесный сад» уже приводились выше.

Со временем Лохвицкая несколько переосмыслила свое демонстративное от-
торжение от темы «народных страданий». На ее творческую манеру это не повлия-
ло, но, в стихотворении «Голоса зовущих» слышатся покаянные ноты:
Когда я слабой женщиной была Бежала я их слез, их мук, их ран!

И в этом мире горечи и зла Я верила, что раны их - обман,

Мне доносился неустанный зов Что муки - бред, что слезы их - роса.

Север, 1897, № 44, с. 1395.

Неведомых, но близких голосов, - Но громче, громче звали голоса.

И отравлял властительный их стон Он звал меня. - И я пошла на зов,

Мою печаль, мой смех, мой день, мой сон. На скорбный зов безвестных голосов. (IV, 83)

Основной темой ее позднего творчества стали страдания не социально обу­словленные и социально ограниченные, но общечеловеческие. Что же касается формальных приемов русского народного творчества, то многие из них органично вошли в стиль Лохвицкой, безотносительно к содержанию. Особо следует отметить возрождение у поэтессы интереса к стилистике народного творчества в последние годы жизни - причем на новом, более высоком уровне. Такие стихотворения, как «Злые вихри» или «Сон» (как и цитированная «Сказка о принце Измаиле.») пока­зывают виртуозное владение стилистическими приемами русского фольклора.

в) Восток - библейский, мусульманский, языческий.

Наиболее характерные, запоминающиеся образцы манеры Лохвицкой связа­ны, прежде всего, с ее восточной тематикой. При этом, пожалуй, самым главным, неисчерпаемым источником вдохновения была для нее библейская книга Песни Песней. Эта книга отвечала ее собственному характеру, совмещавшему религиоз­ность и чувственность, жажду земной радости и устремленность за пределы земной жизни. Аллегорическое толкование Песни Песней как описания порыва души к Бо­гу было ей не менее близко, чем буквальное понимание.

Обращение к восточной тематике относится ко времени 1894 - 1895 гг., когда начал определяться индивидуальный стиль Лохвицкой, и это, несомненно, была ее находка. В изображении Востока довольно мало конкретных исторических черт, поэтессу интересует главным образом сама экзотика. Тематически у нее можно вы­делить круг легенд, связанных с царем Соломоном: история царицы Савской, ва­риации на тему Песни Песней, причем чаще Лохвицкая разрабатывает мусульман­ские, а не христианские предания, связанные с персонажами Библии. Это стихотво­рения «Царица Савская», «Между лилий», драма «На пути к Востоку».

Отразились в ее творчестве и более ранние семитские предания: библейская история Агари, и древний миф о Лилит.

Другой круг восточных сюжетов - более нового времени, связан с темой га­рема, психологии гаремных затворниц. Это стихотворения «Джамиле», «Энис-эль-

Джеллис», цикл «В лучах восточных звезд». Тематически к ним примыкает «Сказка о Принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной».

Есть и стихотворения неопределенно-восточного колорита: «Гимн возлюб­ленному», «Полуденные чары», «Песнь разлуки», «Восточные облака», «Джан-Агир», «В пустыне», «Союз магов». Этнографических черт в них немного, истори­ческих примет нет вообще, но пейзаж изящно обрисован, использованы некоторые стилистические приемы, если не подлинно восточные, то традиционно приписы­ваемые восточной поэзии, и над всем доминирует «восточная» сила чувства. При этом большинство таких стихотворений носит ярко выраженный автобиографиче­ский характер.

Восточные мотивы Лохвицкой объединяет изображенное в них сильное и цельное чувство любви, чуждое рефлексии и сомнений. Именно с ним связывается поверхностное представление о творчестве Лохвицкой, именно к этой, сравнитель­но немногочисленной группе стихотворений нередко пытаются свести весь смысл ее творчества. Об этом писал А. Измайлов:

«То, что центрально, что наиболее характерно у Лохвицкой, - все это было одной беско­нечной, женственно-грациозной вариацией известной майковской «Fortunata»:

Ах, люби меня без размышлений,

Без тоски, без думы роковой,

Без упреков, без пустых сомнений!

Измайлов А. Указ. соч. Иванов Вяч. Указ. соч.

Что тут думать: я - твоя, ты - мой». Хотя именно эти особенности воспеваемого Лохвицкой чувства неоднократ­но осмеивались, в ее «восточных» стихотворениях, быть может, более всего чувст­вуется «что-то подкупающее» (выражение В. Маркова). Хотя в этих стихах нет по-настоящему глубокого проникновения в конкретную историческую эпоху, поэтессе удалось правдоподобно передать в них мироощущение древних поэтов. «Роль» бы­ла сыграна Лохвицкой настолько убедительно, что критикам в ней самой почуди­лась «древняя душа, страстная и простая, не страдающая расколом духа и плоти».²⁶⁵

Немногочисленную, но весьма значительную по смыслу группу составляют стихотворения тиро-карфагенской тематики. В них наиболее ясно выразились ре­лигиозные убеждения Лохвицкой. Темные культы библейских языческих племен, где божества солнца и любви оказываются кровожадными идолами, требующими человеческих жертв, является наиболее грубым, но и наиболее правдивым выраже­нием сути всякого язычества - древнего и нового. «Вси бози язык бесове суть» -языческая свобода оборачиваются вечной неволей. Эта мысль доминирует в стихо­творении «В час полуденный», которое можно рассматривать как краткую духов­ную автобиографию поэтессы.

К первоисточникам Лохвицкая не обращалась: сведения черпались в основ­ном из романа Флобера «Саламбо», однако образы осмыслялись с учетом собст­венного жизненного и духовного опыта. Определенно существует связь между ее стихотворениями, посвященными культам Молоха и Ваала и «культом Солнца» - у Бальмонта, мифами об Истар - у Брюсова.

К 1893 - 1895 гг. относятся стихотворения, в которых запечатлелся след по­верхностного увлечения культурой Индии - это стихотворения «К Солнцу» и «Майя», в которых, скорее, отразился интерес к учению Блаватской, чем к подлин­ной культуре Индии.

Обозначен в ее поэзии также интерес к Египту, но он едва ли не ограничивает­ся упоминанием Изиды в раннем сонете «В святилище богов прокравшийся как тать...», где Изида - не столько конкретное божество египетского пантеона, сколько опять-таки теософско-гностический символ тайного знания. Другое, касающееся Египта, стихотворение - «Родопис» (ок. 1898 г.), - все же не чисто египетской, а эл­линистической тематики. Оно состоит из двух частей. В первой излагается хрестома­тийная, известная от Страбона, легенда о пленнице-гречанке, ставшей женой фарао­на - античный вариант сказки о Золушке.

Во второй части действует уже не сама героиня эллинистической легенды, а ее
призрак, в котором ясно угадывается ролевая маска:
Скучно женщине прекрасной, Спать в холодном саркофаге

Полной чарами былого Из базальта голубого.

Ведь ее души могучей, Не сломили б десять жизней,

Жажды счастья и познанья Не пресытили б желанья. (III, 61)

Общий смысл двух стихотворений сводится опять-таки к идее религиозной: имя Родопис живет в легендах, но «душа ее мятется / Над пустынею безгласной», поскольку ни мечта, ни языческие системы верований не дают человеку бессмер­тия.

г) Средневековье

Из всех культурологических пристрастий Лохвицкой наиболее глубоким и продолжительным было увлечение средневековьем, почти исключительно - фран­цузским. В этой области ее познания были достаточно глубоки и почти профессио­нальны, ей были доступны источники на языке оригинала, вследствие чего она лег­ко перенимала стилистические приемы подлинной средневековой поэзии и владела достаточно полной исторической информацией «из первых рук», без посредников. Во всяком случае, даже краткий перечень источников, которые поэтесса приводит в предисловии к своей последней драме «In nomine Domini» выходит за рамки обще­образовательного чтения.²⁶⁶ Однако ее общее понимание средневековья соответст­вует взгляду Нового времени: это эпоха «ночная», таинственная, ирреальная.²⁶⁷ -что и привлекает Лохвицкую. С другой стороны, ей близко средневековое понима­ние мира в категориях добра и зла, всеохватная нравственная оценка.

²⁶⁶ В качестве основного источника своей драмы Лохвицкая называет издание записок инквизито-
ра Михаэлиса: «Histoire admirable de la possesion et conversion d' une penitente seduite par un
magicien», («Удивительная история одержимости и обращения кающейся, совращенной магом»),
Lyon 1614. Попутно она упоминает Ж. Мишле, автора многотомной «Истории Франции» и не-
сколько источников об оккультизме: известного теоретика и историка магии Элифаса Леви, есте-
ствоиспытателя и историка алхимии Л. Фигье, и двух других авторов книг об оккультизме - Бес-
сака и Леканю.

²⁶⁷ Соответственно, этим определяются для нее хронологические рамки средневековья, в которое
попадает и инквизиционный процесс Луи Гофриди, относящийся уже к рубежу XVI - XVII вв.

Возникновению интереса способствовало само происхождение и воспитание Лохвицкой. По свидетельству Тэффи, мать «увлекалась поэзией, хорошо знала рус­скую и особенно западноевропейскую литературу». Соответственно, в жизнь де­тей французская литература входила как родная. Муж Лохвицкой, Е.Э. Жибер, тоже был французом по происхождению, и в быту она обычно подписывалась фамилией мужа. Так что ощущение исконной причастности к французской культуре было для

нее естественно.

Как изначальные воспоминания детства присутствуют в ее поэзии образы ска­зок - именно французского извода: Сандрильона, Жиль-де-Рэ, Спящая красавица. «Французом» выглядит и принц ее детских грез:

Мне чудился замок высокий И в розах ползучих балкон, Там ждал меня принц черноокий Как в сказке хорош и влюблен.

Стоит он и смотрит так нежно,

Весь в бархат и шелк разодет, На темные кудри небрежно Широкий надвинут берет... («Идеалы», I, 121)

Отголоски западноевропейской сказки слышатся во многих произведениях Лохвицкой.

Помимо чисто сказочных сюжетов Лохвицкую интересует средневековая мифология. Здесь несомненным является источник не французского, а английского происхождения: комедия Шекспира «Сон в летнюю ночь». Образ феи в русской по­эзии конца XIX в. встречается настолько часто, что должен бы восприниматься как дежурный и банальный. Однако что-то было в нем притягательное для всех, отчего его не избежали не только Фет, Фофанов или Бальмонт, но даже и чуждые сенти­ментальности Брюсов и Сологуб. В отличие от всех названных поэтов у Лохвицкой уникально то, что она примеряет маску феи на себя, и не без успеха. Как и многие другие, эта маска была ей «к лицу». Не случайно Немирович-Данченко по собст­венному почину, еще безотносительно к стихам, называл ее «маленькой сказочной феей». Определенно автобиографичен образ королевы фей Титании.

Фантазией на темы сказок и средневековых мифов звучит драматическая по­эма «Вандэлин». Феи и эльфы преобладают в стихах до 1895 г., в дальнейшем же

исчезают совершенно. На смену им являются более таинственные и мрачные пер-

сонажи средневековой мифологии: саламандры, ларвы, вампиры. Они знаменуют собой начало гибельного для Лохвицкой обращения к оккультной тематике. Общая мистическая настроенность в сочетании с прогрессирующим болезненным со­стоянием заставляла видеть что-то оккультное в собственных переживаниях. Ре­альные ночные кошмары сплетались с вычитанными у Леви описаниями шабаша и выливались в стихотворную форму. Даже безотносительно к «лирическим ролям» Лохвицкую интересовала психология ведьм и одержимых, она пыталась нащупать ту грань, за которой невольный грех человека, попавшего под чье-то пагубное влия­ние, переходит в грех осознанный и вольный. Портретная галерея ее колдуний охватывает почти все возможные ступени. Одна группа - случайные жертвы об­стоятельств: женщина, беспричинно страшащаяся, что ее обвинят в колдовстве («В вечном страхе»), и богобоязненная жена, желавшая хоть как-то разнообразить мо­нотонное течение жизни и завлеченная подругой на шабаш («Праздник забвения»), и тоскующая Агнеса, по наущению сестры обратившаяся за помощью к старухе-ведьме («Бессмертная любовь»). Другая группа - те, кто сознательно избрал служе­ние злу: здесь и юная девушка, почти ребенок, способная, однако, вызвать бурю («Колдунья»), - и красавица Мюргит, презирающая «рабов жалкого мира», - и се­стра Агнесы, Фаустина, превращениями в волчицу реализующая свое стремление к свободе, - и властная узница темницы, призывающая на помощь сатану («Ночь пе­ред пыткой»), наконец, зловещая старуха-ведьма с адскими присловьями: «Тьфу, в печку хвост! Пали свои рога!» - или «Тьфу, снизу вверх! Грызи свои копыта.. .» ²⁶⁸ Где-то посредине между этими двумя группами стоит героиня драмы «In nomine Domini» Мадлен, более эпатирующая своей испорченностью, чем испорченная.

²⁶⁸ В романе Мережковского «Леонардо да Винчи» встречаются те же выражения, но у него они звучат специальными терминами, у Лохвицкой же - органично вписываются в грубоватое просто­речие, на котором говорит ведьма. Поэтесса хорошо понимает смысл народных поверий. Ведьма у нее все время отплевывается - в то время, как плюнуть на землю в народе считалось грехом, - ос­татки этого табу сохранялись еще в середине XX века.

Лохвицкой удавалось живо передавать колорит изображаемой эпохи, хотя в ее произведениях почти нет ни исторических дат, ни упоминаний исторических лиц, ни перечней современной описываемым событиям литературы (прием, очень любимый Брюсовым), ни многочисленных варваризмов (таких, как «кубикул», «карпента», «лектика»), которыми изобилуют романы Брюсова и Мережковского. Тем не менее она свободно обращается с богословскими и юридическими терми­нами, названиями монашеских орденов и т.д.

Как и в других случаях, проблемы, которые Лохвицкая ставит и решает в своих произведениях - скорее духовно-нравственного, чем историко-философского характера.

Характеристики

Список файлов диссертации