Диссертация (1102167), страница 21

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 21)

Так в вечности угаснут наши дни.

Короток путь земной, но друг мой, друг любимый,

Его мы не пройдем вдвоем, рука с рукой.

К чему ж вся эта ложь любви, поработимой

Безумием и завистью людской!<.>

О, друг мой, мы - песок, смываемый волнами,

Мы - след росы под пламенем луча».

Сказать хотела я. Но тень была меж нами.

А нива двигалась, вздыхая и шепча,

А вечер догорал бледнеющим закатом,

И сыростью ночной повеяло с реки.

Чуть слышно, тонким ароматом

вала его где-нибудь в литературном обществе <.> казался ангельски чистым и целомудренным пресмыкающимся». (См. И. Ясинский. Роман моей жизни. М., 1926, с. 260).

²³⁹ А. Ханзен-Леве выделяет мотив «объятий со злом» в качестве отдельного общесимволи-
стского мотива. (см.: Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов.
СПб., 1999, с. 327) Стихотворение Лохвицкой, по-видимому, было первым в ряду подобных
опытов.

²⁴⁰ Любви и страданию посвящается.

Благоухали васильки. («Во ржи» - II, 21)

И песок, и нива, и васильки найдут отклик в поэзии Бальмонта.

В опубликованных стихах 1896 - 1897 гг. Лохвицкая довольно часто старает­ся показать, что ее чувство к новому герою не слишком сильно, что это легкое ув­лечение, с которым она быстро справится. Взамен любви она предлагает дружбу, отношения «сестры» и «брата». Прежний черноокий герой по-прежнему не выхо­дит из поля зрения. Эротические стихи обращены то к одному, то к другому, каж­дый именуется «Единственным», и постороннему взгляду трудно понять, есть ли у героя ее стихов хоть один реальный прототип.

В неопубликованных стихах того же времени акценты расставлены яснее. То, что Лохвицкая пользуется одним из имен бальмонтовского лирического героя, за­имствованным у Шелли - Лионель, было замечено давно. Но помимо известного стихотворения «Лионель», вошедшего во II том стихотворений Лохвицкой, суще-

₂₄₂

ствовало другое, похожее по названию - «Мой Лионель». Оно появилось в печа­ти почти через десять лет после смерти Лохвицкой - в иллюстрированном прило­жении к газете «Новое время» (1914, 19 июля), - и, как любая газетная публикация, внимания на себя почти не обратило. Между тем в нем с абсолютной ясностью вы­ражено то, о чем сказать в печати поэтесса не решалась.

Ср. стихотворения Бальмонта «На разных языках» (сб. «Будем как солнце») и «Сны» (сб. «Марево»).

²⁴² Автограф стихотворения - в записной книжке Лохвицкой 1896 - 1897 гг. (РО ИРЛИ, ф. 486, № 3, л. 89 об. - 90). - см. Приложение.

В поэме «Два слова», о которой уже было сказано, обрисован любовный тре­угольник. Тот же треугольник присутствует в драме «Бессмертная любовь»: граф Роберт («черноокий герой»), его жена, графиня Агнеса, и юноша Эдгар, младший брат Роберта. Имя Эдгар, вызывающее ассоциации с Эдгаром По, указывает на Бальмонта не менее определенно, чем статус «юноши», в которого поверхностно влюбилась героиня. Однако совершенно очевидно и то, что Эдгар - двойник Робер­та. В этой связи интересна трактовка самого Бальмонта, содержащаяся в его про­заической драме «Три расцвета». Героиня драмы, Елена, вспоминает:

«Близко-близко от меня было чье-то лицо, я помню золотистые волосы и светлые глаза, которые менялись. Они были совсем как морская волна, голубовато-зеленые. Но когда лицо при­ближалось ко мне, они темнели. И они казались совсем черными, когда лицо наклонялось ко

243

мне ».

У Лохвицкой сознание невозможности быть вместе в земной жизни усилило акцент на мистической стороне любви. Счастье откроется лишь за гробом, героине остается только ждать пробуждения от жизненного сна.²⁴⁴

В позднем творчестве образ возлюбленного постепенно размывается. Свет­лый образ «Единственного» лишается каких бы то ни было портретных признаков. «Черноокий герой» превращается в чудовище, зверя, постоянно акцентируется тема любви-пытки.

Как современникам, так и последующим историком литературы, чувства, отображенные в позднем творчестве Лохвицкой, казались надуманными, однако биографический материал свидетельствует о том, что это были вполне естествен­ные чувства. Неестественной и ненормальной была жизненная ситуация, в которой оказалась поэтесса.

в) Андрогинные образы

Устойчивые приемы характеристики при внимательном чтении позволяют до­вольно легко идентифицировать лирические маски Лохвицкой. Однако поэтесса не желала полной узнаваемости. Напротив, она всячески старалась дистанцироваться от содержания своих стихов, соглашаясь скорее поддерживать легенду о том, что все ее чувства - вымышлены, чем открыть их во всей полноте.

Так в письме к Коринфскому Лохвицкая дает чисто литературную мотивировку бальмонтовских посвящений себе:

«Когда Бальмонт в Москве читал свое стихотворение:

Я живу своей мечтой

Бальмонт К. Д. Три рассвета // Северные цветы Ассирийские. М.,1905 г., с. 3. ²⁴⁴ Ср. также у Бальмонта слова героини в драме «Три расцвета»: «И ты знаешь, я только с тобой не чувствую себя мертвой » (Там же, с. 6 ).

В дымке нежно-золотой ­его все упрекали за явное подражание мне и потому-то (выделено автором - Т. А.) он и по-

245

святил его Вашей покорной слуге».

Письмо относится к периоду, когда отношения между нею и Бальмонтом уже стали портиться. Лохвицкая пишет, что «оскорблена и взбешена» обвине­ниями в подражании Бальмонту. За год до того, когда отношения были еще вполне идиллическими и Коринфский, безусловно, знал, что они не сводятся к чисто литературному сотрудничеству, а питаются глубоким внутренним чувст­вом, Лохвицкая тем не менее подчеркивает дистанцию между жизнью и поэзи­ей, говоря о Бальмонте: «Он любит мою музу».²⁴⁶

Одним из способов сделать героиню и героя неузнаваемыми была своего рода «переодевание»: в лирической героине подразумевается мужчина, в герое, соответ­ственно, женщина. Так, женщина может быть наделена устойчивым портретным признаком вышеописанного героя-юноши: золотыми кудрями или зелеными глаза­ми. Самый яркий пример такого превращения - главная героиня драмы «In nomine Domini», Мадлен. Ей приданы некоторые откровенно бальмонтовские черты харак-

247

тера: склонность к задиристой позе, резкие колебания настроения, безудержность в гневе, и в то же время - детская душевная простота и незлобивость. В то же время в образе Мадлен присутствует элемент автопародии. То, как рассказывает о пове­дении одержимой бесом Мадлен настоятель монастыря, очень напоминает распро­страненное среди читателей представление о самой Лохвицкой:

Порой поет и пляшет как вакханка,

В слова священных гимнов и молитв

²⁴⁵ РГАЛИ, ф. 2571, оп. 1 № 211, л. 18.

²⁴⁶ Там же, л. 8.

²⁴⁷ Например: « Я - Вельзевул! Я - принц воздушных сил! / А ты - простой ничтожный дьяволе-
нок./ Тебе ль со ной тягаться?» (V, 122). Ср. цитированное выше стихотворение «Я ненавижу всех
святых»: «безумный демон снов лирических».

Любовный бред вплетает богохульно (V, 112). С другой стороны, священник Луи Гофриди, несправедливо обвиненный в колдовстве, некоторыми чертами напоминает саму Лохвицкую - ярко выраженной южной внешностью, доброй славой, завоеванным безупречным целомудрием. Задействована даже такая биографическая деталь: в качестве причины обращения Гофриди к колдовству выдвигается то, что ему достались оккультные книги от дя­ди-чернокнижника - явная параллель с прадедом Лохвицкой, мистиком и масоном.

В некоторых случаях понять, где герой, где героиня, бывает довольно трудно. Так, в «Сказке о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной» черты автопортрета (и автопародии) ясно видны в образе Джемали:

А княжна, прекрасная Джемали,

Целый день лежит в опочивальне

На широком бархатном диване <.. .>²⁴⁸

Вечером, закутавшись чадрою <.. .>

Медленно идет она на кровлю.

Там ковры разостланы цветные

И готова арфа золотая <.. .>

О любви поет княжна Джемали,

О любви поет, любви не зная... (IV, 36) В то же время дальнейшие поступки Джемали скорее напоминают линию поведения Бальмонта. Как уже было сказано выше, Измаил - имя сына Лохвицкой, и то, что она называет этим именем своего героя, как-то особенно приближает его к ней.

²⁴⁸ Ср. в воспоминаниях Бунина о Лохвицкой: «она большая домоседка, по-восточному ленива, часто даже гостей принимает лежа на софе в капоте» (И. А. Бунин. Указ соч. с. 289).

Вероятно, Лохвицкая, стараясь прочувствовать мысль об «андрогинах» - ко­нечно, не в том грубо-натуралистическом виде, в каком этот образ нарисован у Платона, а в смысле душевно-духовной близости любящих, претворяющей их в не­кое единое, нераздельное существо - считала естественным совмещать их черты в одном герое или героине.

2. Система поэтических мотивов.

Основные мотивы поэзии Лохвицкой уже так или иначе были упомянуты. В данной главе, которая не случайно по названию совпадает с подзаголовком книги А. Ханзена-Леве «Русский символизм», мы постараемся сопоставить их с мотивами раннего символизма. Эти мотивы мы перечислим, в целом стараясь придерживаться той же последовательности, в какой приводит их Ханзен-Леве, указывая, однако, и отличительные особенности, свойственные именно Лох­вицкой.

Одним из главных раннесимволистских мотивов Ханзен-Леве называет мотив дуализма. У Лохвицкой он выразился в раздвоенности между мраком и светом. Этот мотив намечен уже в одном из первых стихотворений с характер­ным названием «Мрак и свет» (1889 г.), и в другом, возможно, чуть более позд­нем: «Чары любви», тоже вошедшим в I том. Далее тот же мотив продолжается в стихотворении «В кудрях каштановых моих»: «Слилось во мне сиянье дня со мраком ночи беспросветной» (II, 1). Особенно ясно раздвоенность выразилась в V томе, где целые циклы противопоставлены друг другу по принципу «мрака» и «света». Отличительная особенность Лохвицкой, на наш взгляд, в том, что она не любуется своей противоречивостью с пассивным самодовольством, но старается преодолеть ее.

Мотив замкнутости, изолированности, одиночества для раннего твор­чества Лохвицкой нехарактерен. Он начинается во II томе, стихотворением «Мы, сплотясь с тобою», причем уже в этот период выражается как мотив «одиночества вдвоем»: «Мы одни в разлуке, мы одни - вдвоем». В том же томе этот мотив продолжается стихотворением «Я жажду наслаждений знойных». Еще более ясно то же настроение проявляется в III томе (1898 - 1900 гг.): сти­хотворения «В белую ночь», «Власти грез отдана.», «Я хочу быть любимой тобой» и др. В IV томе особо акцентируется мотив одинокого противостояния избранника/избранницы косному окружению и его/ее неколебимого стояния в истине: стихотворения «На высоте», «Я верю, я верю в загробные тайны.», «На смерть Грандье», «Мученик наших дней», «Мой Ангел-утешитель...». Та же тема продолжается в V томе во вступительном цикле «Песни возрожде­ния». . Лохвицкая наследует традиционный для поэзии «чистого искусства» мо­тив избранничества поэта, его пророческого служения («Моим собратьям» (II т.), «Вы ликуете шумной толпой», «Не для скорбных и блаженных» (IV т.), «Материнский завет» (V т.) и др.). Но понимание избранничества лишь отчасти является христианским. В большей мере оно связано с мотивом посвященно­сти, тайного знания («Нет, мне не надо ни солнца, ни ясной лазури...», «Чаро­дейка» (I т.), «Повсюду, странница усталая...» (IV т.), «Я верю, я верю в за­гробные тайны...» (V т.) «Я - жрица тайных откровений...» (ПЗ). В III томе по­является образ замка, отделяющего избранницу от мира (стихотворения «Мой замок», «Настурции»), тот же образ ретроспективно вспоминается в стихотво­рении «Крылья» (V т.). С темой замкнутости связан образ заколдованного сада («Светлое царство бессмертной идиллии...», «Цветы бессмертия» (III т.); «Ли-лит» (IV т.), «В саду над бездной» (V т.), «Остров счастья» (ПЗ).

Следующая группа мотивов: пути, безысходности, кружения и падения у Лохвицкой представлена лишь частично и преломляется по-своему - в духе христианской веры. Для нее сквозной является тема пути к небесному Отече­ству, представленная во множестве стихотворений. В I томе это «Душе очаро­ванной снятся лазурные дали.», «Вечерняя звезда», «Если смотрю я на звез­ды...», «Под впечатлением сонаты Бетховена "Quasi una fantasia"», «Окованные крылья», «Quasi una fantasia» и др. Во II томе: «Спящий лебедь», «Триолет», «Ты жжешь меня, Молох.» Из более поздних можно назвать стихотворения «Пробужденный лебедь», «Элегия» (III т.), «Брачный венок» (IV т.), «Крылья», «Небесные огни» (V т.), «Пилигримы», «Врата вечности», «Остров счастья». Для этой темы характерен образ души-птицы. С темой пути к небесному Отче­ству связан также евангельский мотив брачного чертога (начало этой теме по­ложило раннее стихотворение «Спаситель, вижу Твой чертог.» ²⁴⁹, не вклю­ченное поэтессой в сборники, далее тема продолжается в стихотворениях «Брачный венок» (IV т.), «Небесные огни» (V т); «Песнь о небе», «У брачного чертога (ПЗ).

Тема безысходности заменена у Лохвицкой мотивом невозможности земного счастья («Вечер в горах» (II т.), «Есть райские видения», «Море и не­бо, небо и море...» (IV т.), «В стране иной» (ПЗ). Но эта невозможность счастья воспринимается поэтессой с покорностью судьбе: «Счастье - далеко, но счастья - не жаль» («Море и небо.», IV,77). Соответственно, счастье и единение с возлюбленным ожидается в иной жизни («В саркофаге» (III т.), драма «Бес­смертная любовь» (IV т.), «Любовь совершенная» (V т.) «В скорби моей никого не виню», «Восковая свеча» (ПЗ). Мотив падения прослеживается в раннем творчестве («Первая гроза», поэма «У моря»). Падение для Лохвицкой - явле­ние всегда временное. Для нее более характерен уже неоднократно упоминав­шийся мотив рокового искушения («Миг блаженства» (I т.), «Полуденные ча­ры», «Разбитая амфора», «Вампир» (II т.), «Ангел ночи», «В час полуденный» (III т.), «Смейся!», «Отрава мира», «Искуситель» (V т ) и др.).

Опубликовано в журнале «Север» (1892, № 13, с. 659). Совершенно очевидна связь этого стихотворения Лохвицкой с аналогичным стихотворением П.А. Вяземского («Чертог Твой вижу, Спасе мой.»)

Весьма богато представлен мотив страсти / бесстрастия. Теме страсти посвящены многие стихотворения уже I тома (например, цикл «Сонеты») и в особенности II тома (циклы «Осенние мелодии», «Молох» и отдельные стихо­творения), в III томе цикл «В лучах восточных звезд». С мотивом страсти не­разрывно связаны мотивы забвения и мгновения («Пустой, случайный разго­вор», «Что ищем мы в бальном сиянии?», «Миг блаженства» (I т.), цикл «Осен­ние мелодии» (II т.) и др.). Со страстью, естественно, связан мотив ревности («Ревность», «Сопернице», «В любви, как в ревности, не ведая предела» (II т.) В раннем творчестве Лохвицкой страсть понимается как высшее счастье

(«Гимн возлюбленному», «Кто - счастья ждет, кто - просит славы.», «По­смотри, блестя крылами.», (II т.) и др.). Вообще любовь в раннем творчестве поэтессы ассоциируется с красотой и радостью - отсюда специфический мо­тив любви среди цветов («Призыв», «Среди цветов», «Среди лилий и роз», «Весенний сон» (I т.), «Между лилий», «В полевых цветах», «Ветка туберозы» (II т.). При этом довольно рано возникает и все более усиливается в поздний период мотив любви-страдания («Покинутая» (I т.), «Небесный цветок» (II т.), «Гимн разлученным», «Метель», цикл «В лучах восточных звезд» (III т.), цикл «Любовь» (V т.). В позднем творчестве появляется также мотив любви-поединка («О божество мое с восточными очами», «Шмель» (III т.), «Есть для тебя в душе моей...», «Волшебное кольцо» (V т.), «Великое проклятье», «Под крестом» (ПЗ). Мотив любви за гробом упоминался уже неоднократно.

Тема бесстрастия появляется довольно рано, впоследствии усиливается и развивается («Мертвая роза», «Вампир» (II т.) цикл «Голоса» (IV т.). В зрелом творчестве появляется мотив борьбы со страстями («Вампир», «Ты жжешь меня, Молох!...» (II т.), «Нереида» (III т.), «Отрава мира» (V т.).

Характеристики

Список файлов диссертации