Диссертация (1102167), страница 24

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 24)

Еще одна существенная особенность поэтического мировосприятия Лохвиц­кой может быть выражена словами Тютчева: «все во мне и я во всем». Природа у нее никогда не существует отдельно от чувств лирической героини. С одной сторо­ны, она до предела одушевляется, наделяется человеческими чувствами, как в на­родной поэзии.

С другой - человеческие чувства описываются как природные явления.

В особенности это касается тех чувств и ощущений, которые приличие не позволя­ет называть своими именами. Очень часто такие стихотворения на первый взгляд производят впечатление чисто пейзажных:

Отравлена жаркими снами И белые венчики смяты,

Аллея, где дышат жасмины, Сгибаясь под гнетом пчелиным,

Там пчелы, виясь над цветами, И млеют, и льют ароматы,

Гудят, как струна мандолины. И внемлют лесным мандолинам. (III, 31)

Отсюда оценочность: «отравлена».

Между тем, зная устойчивую символику, используемую Лохвицкой, мож­но с уверенностью утверждать, что в данном стихотворении описано чувство, в ис­поведальной практике называемое «услаждением блудными помыслами и медле-нием в них».²⁵⁹ Его же поэтесса называет «полуденными чарами». За этим состоя­нием томления следует «гроза», «буря». Описание предгрозового пейзажа и грозы -одна из любимых тем лирики Лохвицкой периода 1896 - 1898 гг. Позднее акценты сместятся: у нее начнет появляться послегрозовой пейзаж, участятся картины зим­ней природы.

Вообще зимний и осенний пейзаж у Лохвицкой появляется нечасто. Он может подчеркивать контраст между мертвостью природы и накалом чувств лири­ческой героини:

Осенний дождь утих -И слышно листьев тленье. Я жажду ласк твоих, Я жажду их,

Мое томленье! («Осенняя песнь», II, 89) С другой стороны, застывшие кристаллы льда и снега яснее отражают от­блеск земного солнца и косвенно - отблеск «славы иного мира»: «Затрепетала искрой алой / Оледенелая листва».

«Грезит миром чудес, / В хрусталях и в огне, / Очарованный лес / На замерзшем окне» Наконец, как уже было сказано, в поздних стихах зимний или горный пейзаж символизирует бесстрастие.

5. Культурологические пристрастия В творчестве Лохвицкой ясно ощущается пристрастие к нескольким культу­рам. Это античность, русский фольклор, культура Востока - библейского и му­сульманского, французское средневековье. Одни ее увлечения сильнее локализова­ны во времени (например, античность), другие продолжаются у нее на протяжении всей творческой жизни, ослабевая или нарастая. Для манеры Лохвицкой в целом характерно то, что в ней ощущается достаточно широкая эрудиция, но при этом взгляд дилетанта, а не специалиста - в отличие, к примеру, от Вячеслава Иванова или Брюсова. Древние культуры воспринимаются ею опосредованно, сквозь приз­му нового европейского взгляда. В большинстве случаев она довольствуется обще­известными сведениями, дополняя их поэтическими домыслами, черпаемыми из источника собственной фантазии. Мифы в ее изложении граничат со сказками, с другой стороны, сказки привязаны к той или иной культуре. Очень часто историче­ская эпоха играет лишь роль декорации, на фоне которой ведет свою роль лириче­ская героиня. У Лохвицкой нет стремления понять смысл конкретного историче­ского периода - исторический колорит лишь оттеняет чувства, которые зависят от субъективного состояния самой поэтессы. Поэтому с точки зрения познаватель­ной ее историко-мифологические стихотворения не очень интересны. Однако в них серьезно ставятся общие духовно-нравственные вопросы и совершенно особый ин­терес представляет использование Лохвицкой универсальных стилистических приемов фольклора и древней поэзии для создания своего, индивидуального и не­повторимого стиля. Но этот вопрос будет рассмотрен подробнее на стилистическом уровне.

а) Античность

Увлечение античностью проявилось у Лохвицкой наиболее рано, и было до­вольно непродолжительным. Оно нашло воплощение, прежде всего, в отдельном цикле I тома «Под небом Эллады». В. Марков говорит, что античность Лохвицкой -«в духе Семирадского».²⁶⁰ Это верно в том смысле, что эта эпоха воспринимается ею как некий условный, эстетичный, блаженный мир, Элизиум, абсолютно чуждый будничной действительности, в котором можно сосредоточиться на внутренних пе­реживаниях.

Безоблачным сводом раскинулось небо Эллады,

Лазурного моря прозрачны спокойные волны,

Средь рощ апельсинных белеют дворцов колоннады,

Создания смертных слились с совершенством природы.

О, тут ли не жизнь, в этой чудной стране вдохновенья, Где все лишь послушно любви обольстительной власти? Но здесь, как и всюду, таятся и скорбь, и мученья,

Markov V. Kommentar zu den dichtungen von K.D. Balmont, 1890 - 1909. Koln, Wien, 1988. S. 156

Где волны морские - там бури, где люди - там страсти. («Сафо в гостях у Эрота» I, 182) Сближение с Семирадским возможно и на том основании, что этот художник не скрывал своих христианских убеждений и во всех, даже античных, произведени­ях сохранял взгляд благочестивого католика. Однако Лохвицкая стилизует свою античность скорее не в манере академического реализма конца XIX в., как Семи-радский в живописи или Майков в поэзии, а в духе позднего Возрождения и фран­цузского классицизма XVIII в. Такие стихотворения, как «Пастушка и Эрот» к подлинной античности имеют мало отношения: в них звучат отголоски не Феокри-та и Вергилия, но Парни и Шенье, а зрительно рисуются картины, напоминающие полотна Пуссена, Ватто, Буше. Из русской поэзии вспоминаются, прежде всего, стихотворения Батюшкова.

В одежде воздушной, подобная чистой лилее,

Ребенок-красавица ниткой опуталась длинной,

На нитке привязанный, горнего снега белее,

Блистающий голубь вился над головкой невинной.

Эрот увидал... загорелись лукавые глазки...

«Дай птичку погладить!» - звучит голосок его нежный.

Незлобное сердце склонилось на просьбы и ласки,

И в ручки Эрота попал голубок белоснежный... («Пастушка и Эрот», I, 180) Несомненно, существенное влияние на поэтессу оказали впечатления «пе­тербургской античности», скульптуры Летнего сада и Петергофа, росписи Зимнего дворца и дворца Ораниенбаума.

Тем не менее Лохвицкая достаточно хорошо знает античную мифологию, легко и свободно оперируя фактами и именами. Ее любимые героини - мифическая Афродита и историческая Сафо. Однако знакомства с творчеством реальной Сафо почти не чувствуется, хотя Лохвицкая, вероятно, знала ее «Гимн Афродите» и са­мое знаменитое «Богу равным кажется мне по счастью...». Сафо для Лохвицкой более лирическая роль, чем реальное лицо, а сюжет, используемый ею - известная позднеантичная легенда о несчастной любви знаменитой поэтессы к безвестному красавцу Фаону.

Сам характер восприятия античности у Лохвицкой обусловил ее быстрое ох­лаждение к этой эпохе. Античность ассоциировалась у нее с «дневной», рационали­стической эпохой Просвещения. В дальнейшем ее привлекали «ночные» эпохи, с более развитым иррациональным началом. Из древности - Тир, Карфаген, Египет.

Вопреки утверждениям некоторых исследователей о том, что у Лохвицкой отразился «экстатический и дионисийский облик Эллады» в противовес «аполло-новскому» облику классической русской поэзии, оснований для таких выводов нет: все они основываются на единственном, хотя и этапном в творчестве Лохвицкой стихотворении «Вакхическая песня». Время его написания - осень 1896 г.²⁶¹ Скорее всего, написано оно под впечатлением статьи Волынского «Аполлон и Дионис». Однако «вакхическая» тема развивалась у Лохвицкой на материале французского средневековья: поэтесса не могла отрешиться от проблемы нравственного выбора. О том, что аналог греческих вакханалий - средневековый шабаш ведьм, писал и Ницше. Делать вид, что эта аналогия ее не пугает, Лохвицкая не могла. Эллада в ее представлении оставалась светлой. Последний раз облик Эллады появляется у Лох­вицкой как «Белый сон» в драме «Бессмертная любовь»:

Вперед, вперед,

Нас праздник ждет,

Цветущей весны возрожденье!

Мы - солнца луч

Средь черных туч

Мы счастья златые виденья!

Ненастья нет,

Вновь жизнь и свет

Восстали для радости ясной,

Ликуй, любовь,

Он с нами вновь,

Воскрес наш Адонис прекрасный! (IV, 153-154) Но здесь античная картинка имеет не самодовлеющее значение. Лохвицкая уже подходит к мысли о греховности всякой мечты: в контексте драмы светлый «Бе­лый сон» является таким же плодом колдовских чар Ведьмы, как и откровенная дья­вольщина предшествующего ему «Красного сна». б) Русский фольклор

Автограф - РО ИРЛИ, ф. 486, № 3, л. 12 об. - 13.

Возникновение у Лохвицкой интереса к русскому фольклору относится к на­чалу 1890-х гг. Профессиональным с точки зрения фольклористики этот интерес назвать нельзя: скорее всего, он не выходил за рамки литературных источников, ­но был намного продолжительнее увлечения античностью. В I томе он отразил­ся в цикле «Русские мотивы», сходный цикл «Под небом родины» входит в III том, в IV томе фольклорный по стилю характер носит «Сказка о принце Измаиле, ца­ревне Светлане и Джемали прекрасной», в V томе - стихотворение «Небесный сад». Наброски неопубликованных стихотворений в фольклорном духе содержатся в рабочих тетрадях поэтессы²⁶²

Характерная особенность Лохвицкой: в русском фольклоре ее привлекает мистическая сторона: мотивы колдовства, чарования и в то же время - покаяния, преодоления зла, молитвы.

Интерес к народному колдовству, вероятно, был как-то мотивирован биогра­фически: даже если автобиографические рассказы Тэффи в книге «Ведьма» - на­половину вымышленные истории с реальными героями. Понять, где кончается правда и начинается вымысел, практически невозможно, неоспоримо лишь одно: в детстве сестрам Лохвицким довелось близко познакомиться с народными поверья­ми из рассказов прислуги о необычном и таинственном.

РО ИРЛИ, ф. 486, №№ 2, 3. См. Приложение.

Мирра Лохвицкая сознательно отталкивалась от народнического восприятия русской жизни, принципиально не желая обращаться к теме «страданий народа». Рафинированное институтское воспитание наложило на нее свой отпечаток: в од­ном из рассказов Тэффи именно «сестра Маша» упрекает ее, Надю, за излишнюю «близость к народу»: «Она неправильно говорит, потому что все время общается с прислугой». В другом рассказе «сестра-институтка» и ее подруга шокированы гру­быми манерами деревенского парня. Лохвицкая была далека от идеализации про­стонародья и искания нем нравственного идеала, которому должно подражать. На­против, в простом народе ей виделось нечто темное, пугающее. Простонародные сцены ее драм, хотя и помещены во французское средневековье, явно списаны с русского быта. В слугах подчеркивается их двоедушие и двоеверие: 1-й слуга: Мы - ваши слуги, молим, госпожа, Покорнейше нас выслушать.

Агнеса: (встает и садится в кресло)

Скорее.

1-й слуга: Коль ваша милость будет, госпожа,

Дозвольте нынче, ради дня такого,

Нам, вашим слугам преданным и верным,

Собраться всем в каком-нибудь местечке -

В лесу иль в поле. Будем мы молиться,

Чтоб господину нашему Господь

Послал победу; чтоб от супостатов

Он вам супруга вашего сберег. (IV, 116) За благочестивой фразеологией скрывается обман: прикрываясь надобностя­ми молебна, слуги намереваются устроить языческий праздник, чтобы «тешить пляской черного козла». Впоследствии, попав на шабаш, главная героиня видит, что на нем присутствуют все ее слуги без исключения:

Агнеса: И Мьетта здесь. И эта тоже пляшет! (указывая на молоденькую девушку). Ведьма: Все налицо, - как Мьетте-то не быть? <.. .> Все тут как тут.

Агнеса: Но Мьетта, Мьетта - крошка, Что целый день за пяльцами сидит, А вечером перебирает четки, -Теперь, беснуясь...

Ведьма: Все сюда придут! (IV, 148 - 149)

Такое отношение к народу было, естественно, несовместимо с «идеалами русской демократической интеллигенции», хотя, как показало близкое будущее, которого Лохвицкая уже не застала, в ее оценке было немало справедливого и даже пророческого. Темная сторона народных поверий также не была выдумана поэтес­сой, - она запечатлелась в многочисленных профессиональных записях фольклора, не подвергшихся литературной обработке.

Впрочем, отношение Лохвицкой к народу не столь односторонне отрица­тельно, как может показаться на первый взгляд. Она чутко улавливает здоровую нравственную основу народной метафоричности: как и в русском фольклоре, при­рода в ее стихах предстает «доброй». Ее привлекают, прежде всего, стилистические приемы народной поэзии. В этом стиле ей удавалось создавать своеобразные пове­ствования, языком и интонацией больше всего напоминающие волшебные сказ-
ки, в которых красочная фантазия сочетается с мягким юмором:
Далеко, за синими морями, Торговали золотой парчою,

Красовался город басурманский, - Бирюзой и ценными коврами.

С башнями, висящими садами, В городе том правил Суфи Третий.

С каменными белыми стенами. Он носил цветной халат и туфли,

По стенам свивались плющ и розы Много жен держал в своем гареме,

С цепкими листами винограда, Но любил лишь дочь свою, Джемали.

А на плоских кровлях в час вечерний От жары иль от другой причины

Характеристики

Список файлов диссертации