Диссертация (1102167), страница 15

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 15)

За радость карая, за грех наказуя, Ваш рок неизбежный тяжел и суров. Отдай мне ребенка, - его унесу я

На бархат моих заповедных лугов. («Злая сила», ПЗ, 29) В царстве мечты «минет избранника жребий земной». Мать отвечает катего­рическим отказом:

«Исчезни, исчезни, лукавая муха!» В дремоте мои прошептали уста. «В тебе узнаю я могучего духа, Но сила твоя от тебя отнята». Завершается стихотворение цитированной выше строфой: «Спасен мой ребе­нок от снов обольщенья...»

Интересно что в значительно более раннем стихотворении, тоже о ма­теринстве - «Мое небо», написанном за десять лет до того и адресованном ко­му-то из старших детей, поэтесса мечтала как раз о таком «рае»: Где та страна, о которой лепечут нам сказки? В край тот чудесный тебя на руках бы снесла я, Молча, босая, по острым каменьям пошла бы, Лишь бы избавить тебя - терний земного пути! (Мое небо» - I, 103) В позднем стихотворении чувствуется полемика с самой собой, отказ от прежних заблуждений.

В стихотворении «Остров счастья» тяжело больная, обессилевшая героиня просит «художника-мага» нарисовать ей «остров счастья»:

Художник-маг взял кисть мою и, смело, Окончил он - и, вот, с улыбкой странной,

Вершины гор набросил наугад; Мне говорит: «Хорош ли твой эдем?»

Морская даль под солнцем заалела, Но я молчу. Мой край обетованный

Из мирт и роз расцвел чудесный сад. В моих мечтах стал холоден и нем.

Все то же, да, - и все одно и то же;

И океан, и горы, и цветы.

Моей душе печаль ее дороже

Знакомых снов обычной красоты.
Иллюзорная красота оказывается несовершенной. Но существует и иная,
подлинная, совершенная красота к которой можно только отдаленно прибли-
зиться посредством мечты. В земной жизни ее олицетворяют крылья на фоне
закатного неба: крылья - символ порыва души, закат представлялся Лохвицкой
тонкой стеной, отделяющей земной мир от мира горнего:
О, где следы недавнего бессилья? О, сколько света! Счастья! Трепетанья!

Могуч и тверд ложится каждый взмах. Что купы роз? Что море алых вод?

И вижу я, - сверкают крылья, - крылья, - Бессмертных душ подземные мечтанья

Сплетенные в вечерних небесах. Возносят нас до ангельских высот! (ПЗ, 34)

Здесь одновременно с развенчанием мечты дается и ее оправдание, правда, несколько парадоксально: «подземные», то есть греховные по сути, недозволенные мечтания, будучи рождаемы бессмертной душой, возводят саму душу к ее небес­ному отечеству.

7) Чувство юмора и ироничность

Неотъемлемая часть самосознания Лохвицкой, которую, как правило, игно­рируют при разборе ее поэзии - это чувство юмора. Это неудивительно: в лирике поэтесса чаще всего совершенно серьезна и совсем не иронична. Между тем, на­следственные черты - «остроумие, наблюдательность, чудесная насмешливость», проявились в ее творчестве вполне отчетливо, - и это оттеняет его серьезные сто­роны. Правда, собственно юмористических стихов сама она никогда не печатала. В посмертный сборник «Перед закатом» вошло стихотворение «Вещи», - на тему скуки обыденной жизни, которая, по мнению поэтессы, несовместима с высокой поэзией.

О, вы, картонки, перья, нитки, папки,

Обрезки кружев, ленты, лоскутки,

Крючки, флаконы, пряжки, бусы, тряпки

Дневной кошмар унынья и тоски! Комический эффект создает сочетание патетического тона, в принципе свойственного Лохвицкой в ее серьезных стихах, и бытовой лексики. В последнем четверостишии комизм усиливается введением персонажа ее высоких жанров -«неведомого героя».

Откуда вы? К чему вы? Для чего вы?

Придет ли тот неведомый герой,

Кто не посмотрит, стары вы иль новы,

А выбросит весь этот хлам долой! (ПЗ, 45 ) Второе стихотворение на ту же тему - «Жизнь есть - раннее вставание», со­хранилось в архиве РНБ и было опубликовано в 1997 г. в сборнике Лохвицкой, со­ставленном В.Г. Макашиной. Но такие произведения у Лохвицкой единичны. Зато простонародные сцены ее средневековых драм изобилуют комическими ситуация­ми, дающими краткую, но емкую психологическую характеристику каждому из второстепенных персонажей. Приведем несколько примеров: I Драма «Бессмертная любовь»

1) Слуга сравнивает прежнего, уехавшего господина с его младшим братом и срав­нение явно не в пользу последнего.

1-й слуга: А нынче что? Всяк лезет ближе стать!

Дня не пройдет, чтоб порка миновала,

А все не знаешь, как и угодить

И то - не так, и это - не по вкусу.

Горбатая служанка: И девушкам совсем проходу нет. 2) Слуги, столпившись у окна смотрят на подъезжающих хозяев, между служанкой и слугой происходит обмен репликами:

Служанка: Что щиплешься, невежа! Смотреть смотри, а воли не давай

Своим рукам.

2-й слуга: Я невзначай, простите.

II Драма «In nomine Domini»

1) Иду намедни в церковь, а народ

Свистит мне вслед. Какой-то там мальчишка

Вдруг заорал: «Вон чертов секретарь!» И все - за ним. Благодарю покорно!

Мне, иноку, прослыть секретарем -

Кого же? - Черта! Вот так одолженье!

Нет, каково? А? - Чертов секретарь! В этом примере, как и в предыдущем, комизм создает игра смешением бук­вального и фигурального смысла. Нельзя не отметить, что это один из любимых

173

¹⁷³ Драмы Мирры Лохвицкой были написаны еще до того, как Тэффи избрала своей специализа­цией юмористику; причина сходства не влияние одной сестры на другую, а некий общий семей­ный стиль шуток, идущий, несомненно, от отца, Александра Владимировича, славившегося своим остроумием. Образец его стиля сохранился в газетной публикации «Сцены у мировых судей в Пе­тербурге» (газетные вырезки, посвященные А.В. Лохвицкому - РГАЛИ, ф. 191, оп. 1, № 1414). Чувствуется тот же прием: зацепиться за чье-то необдуманно сказанное слово и истолковать его в комическом смысле. «Г-н Дмоховский обвиняет меня в оклеветании его, в оскорблении и в "пося­гательстве на его честь и на его бесславие", что, замечу, одно другому противоречит. Закон нака­зывает посягательство на честь, но посягательство на бесславие не составляет преступления. Во

приемов Тэффи.

2) На процессе выступает лжесвидетельница, клевещущая на Гофриди. Основное повествование идет в белом стихе, слова лжесвидетельницы рифмуются по схеме aabccb, - рифмованная речь звучит пародийно и искусственно, подчеркивая лжи­вость содержания ее слов:

Он отравил мне душу волхвованьем,

Он опьянил меня своим дыханьем,

Он колдовством заворожил меня.

Люблю его непостижимой страстью!

Влекусь к нему неодолимой властью!

И чахну я, и сохну день от дня.

Молитвами, постом, трудом и бденьем

Боролась я с лукавым наважденьем

И верила, что я исцелена, -

Но нет пути к утраченному раю! -

И вот я вновь сгораю, умираю!

И снова я безумна и больна! (V, 150) 2) Благочестивый паломник рассказывает товарищам о том, как открылась вина Луи Гофриди:

И так бы правды ввек и не дознались,

Да выручил, спасибо, Вельзевул;

Заговорил устами одержимой И все открыл. Выходит, что когда

Соломинку поднимет он и вертит -

всяком случае, г-н. Дмоховский признает, что он обладает как честью, так и бесславием, и желает неприкосновенности как того, так и другого морального капитала» .

У дьявола совета просит он. (V, 203) Нередко Лохвицкая использует комизм ситуаций, в которых нетрудно уви­деть пародию на современные ей события и факты собственной биографии. Так сценка с освидетельствованием Мадлен на предмет наличия у нее «бесовской печа­ти», когда монахи под предлогом ревностного исполнения долга на самом деле стремятся полюбоваться телом молодой девушки, заставляет вспомнить рецензию

Якубовича и других подобных ему критиков, тщательно выискивавших у Лох­вицкой строчки, которые можно было бы истолковать в непристойном смысле.

Брат Антоний: Есть у нее бесовская печать.

На правой ножке, около колена.

Тот стигмат нам не лучше ль рассмотреть

Подробнее, для пользы правосудья,

Пока малютка дремлет? Прав ли я?

Брат Франциск Брат Михаэлис, никогда, клянусь вам,

Вы не были так правы, как теперь!

Брат Паскалис: И я того же мнения.

Брат Антоний:

Я тоже.

Михаэлис: Как мне отрадно, братья, что меж нас Явилось наконец единодушье! В последней драме Лохвицкой немало горькой иронии по поводу современ­ной ей действительности. Отзвуки Религиозно-философских собраний слышатся в речах монахини Луизы, заявляющей о себе: «Я дьявол, Богом посланный, Веррин», - и в реакции на это заявление монаха-доминиканца:

Михаэлис: (иронически) Вы, может быть, сочли невероятным.

Брат Франциск:

Что дьявол послан Небом? О, ничуть! Напротив, этим стоит позаняться. Тут что-то есть такое, так сказать, Бодрящее и смелое. Нет, правда, Брат Михаэлис, это хорошо! (V,) Очевидно, что Лохвицкая высмеивает модернистское неразличение добра и зла, которое так настойчиво приписывалось ей самой.

Изредка насмешка звучит и в лирических стихотворениях. Примером может служить стихотворение «Джан-Агир», по манере очень характерное для Лохвиц­кой, но явно ироническое по содержанию. В нем легко узнается портрет Баль-

174

монта и его многочисленных поклонниц:

Так пел волшебник Джан-Агир. ^{И только тихая одна}

И сонмы дев, забыв весь мир, Гфопига ^молізта ^и жди,

Пошли за ним толпой. ^{И не подняв чела.}

И все, рыдая и стеня, Сквозь дикий стон безумных дев,

Взывали с трепетом: «Меня! ^{Сквозь страсти огненный напев -}

Меня возьми с собой!» ^{Она как} ^ДО^ ^{прошла. (}V^{, 41)}

Объяснение поведения загадочной героини неожиданно прозаично: «Она была глуха». Автопародии, возможно, свидетельствуют о том, что Лохвицкая уже тяготилась своим прежним стилем и искала нового. Но в целом наличие у нее вы­раженного чувства юмора побуждает всерьез относиться к ее серьезности.

В завершение анализа мировоззрения Лохвицкой, подведем некоторые итоги. Можно с уверенностью сказать, что ее понимание жизни гораздо серьезнее, чем ка­залось большинству ее современников и последующих исследователей. При всех оговорках, есть основания утверждать, что ее взгляд на мир действительно был и оставался подлинно-христианским, - хотя выдвигать ее путь в качестве образца для подражания невозможно.

¹⁷⁴ По словам Андрея Белого, Бальмонт «вне комической, трагикомической ноты и неописуем». Лохвицкая смотрела на него идеализирующим взглядом любящей женщины, однако от нее не ус­кользали и комические черты его личности. Возможно, иронический намек на его манеру поведе­ния содержится в употреблении образа павлина, скрывающего от «жадных глаз» волшебницу Ли-лит - если считать этот образ андрогинным.

Если включать Лохвицкую в систему модернистского панэстетизма, то дей­ствительно, трудно найти для нее какое-то иное место, кроме того, какое определя­ет ей З.Г. Минц, но это касается лишь раннего этапа ее творчества. К позднему сама система едва ли применима, потому что в отличие от модернистов вопросы эстети­ки перестают быть для нее центральными. С одной стороны, это значит, что она на­ходится на периферии модернистской системы, но с другой - сама модернистская система, на наш взгляд, все-таки находится на периферии по отношению к ос­новной тысячелетней линии русской литературы, для которой характерно, прежде

175

всего, искание правды - и тем самым отвергнутая современностью Мирра Лох­вицкая оказывается ближе к Достоевскому, Гоголю, Пушкину и даже Нестору ле­тописцу, чем признанные лидеры Серебряного века. Это и было то «старое», чего не мог в ней принять вождь декадентов Брюсов.

См. об этом: Питирим (Нечаев), митр. Культурное наследие Руси как объект паломничества. М., 2003, с. 150 - 152.

Понятно также, почему, отталкиваясь от ницшеанского, декадентского на­правления, она не присоединилась к кругу Мережковских и не примкнула и к мла-досимволистскому, «богоискательскому», которое на рубеже веков переживало пе­риод самоопределения и формирования. Т. Пахмусс не случайно сближает позднее творчество Лохвицкой с поэзией Гиппиус и Блока. Причины этой «невстречи» сле­дующие. Во-первых, существенную роль сыграли чисто человеческие отношения. С Мережковскими она была знакома и встречалась, по крайней мере, на пятницах Случевского, но близости, судя по всему, не было. Это объяснимо: трудно предста­вить себе в пределах одного круга две столь ярких и разных женских личности, ка­кими были Гиппиус и Лохвицкая. По-видимому, они предпочитали друг друга не замечать. Во-вторых само понятие «искания» Бога предполагает, что в данный мо­мент «ищущий» человек Его не чувствует (это очень ясно ощущается и у Мереж­ковских, и у младших символистов). При этом нельзя не заметить, что если в иска­ниях двадцатилетних Блока и Белого была юношеская искренность, то у Мереж­ковских, принадлежавших к тому же поколению, что и Лохвицкая, в начале века уже просматривается некое тонкое лукавство: в их христианстве слишком много теории, которая знает, что никогда не дойдет до практики. Бальмонт, сам на тот момент враждебный христианству, тем не менее достаточно тонко почувствовал дух Религиозно-философских собраний, когда писал в стихотворном письме Брю-сову:

Ах, дьяволы теперь профессорами стали,

Характеристики

Список файлов диссертации