Диссертация (1102167), страница 10

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 10)

129

Анну?.. Значит не здесь...»

То, что Лохвицкая, в отличие от своей спутницы, не только слушает, но и слышит службу - момент довольно существенный, хотя, конечно, отдельный факт легко объяснить случайностью. В ее стихах и драмах нередко встречаются выраже­ния и обороты, западающие в сознание именно из церковной службы (не из чтения Библии), например «Солнце правды», «Смерть, где твое жало?», «Кресту Твоему поклоняемся...», «Се Жених грядет», «Свет вечерний» и др. Разумеется, в ту эпоху эти выражения были на слуху у всех, но в авторский текст Лохвицкой они входят естественно и органично, без нарочитости и в то же время без иронии, что возмож­но лишь в том случае, когда автор не чувствует отчуждения от стихии богослужеб­ного языка и не противопоставляет своих нынешних убеждений тому, что было за­учено в детстве. С другой стороны, то, что эти выражения встречаются не слишком часто, и в основном в ответственных, «программных» стихотворениях, говорит о том, что поэтесса избегала произносить имя Божие всуе.¹³⁰

Сама Лохвицкая говорит о своей вере в стихотворении «Искание Христа»:

131

«Ни на миг в душе моей / Не зарождалося сомненье». Но это одно из ранних произведений. Некоторое время спустя ей, очевидно, пришлось пережить период охлаждения (отчего, вероятно, это и подобные стихотворения не вошли в 1-й том стихотворений, составленный в конце 1895 г.) Тогда же была выброшена строфа из стихотворения «Молодая весна»:

Обновленной и чистой восстала от сна

Прежней веры могучая сила,

Гриневская И.А. «Я среди людей мира» - РГАЛИ, ф. 125, оп. 1, № 22, с. 82.

130

Напомним, что традиции XIX века в значительной мере предполагали целомудренное молча­ние в вопросах религиозности - много говорить о вере не полагалось, ею надо было жить. ¹³¹ Север, 1892, № 13, с. 659.

Это снова она, молодая весна,

Снова душу мою воскресила.¹³² (Север, 1889, № 21, с.406.) Охлаждение к вере биографически легко объяснить сближением с Бальмон­том, переживавшим тогда свой «антихристианский» период. В конце 90-х - начале

₁₃₃

900-х годов Лохвицкая вспоминает это время с чувством раскаяния: Злые вихри, с юга налетая, Пронеслись в душистый вечер мая -И завяли лучшие цветы. Не печаль мои туманит взоры -Сонмы дев спешат издалека. Упадут тяжелые затворы, «Се, Жених грядет!» - воскликнут хоры

Мне ль войти без брачного венка?... («Брачный венок» - IV,3 ) В дальнейшем религиозный взгляд на жизнь в ее творчестве остается преобладающим. В последних стихах ясно выражается идея терпения скорбей и христианского всепрощения.

В скорби моей никого не виню.

В скорби - стремлюсь к незакатному дню.

К свету нетленному пламенно рвусь,

Мрака земли не боюсь, не боюсь. («В скорби моей» - ПЗ, 32) В названии стихотворения узнается цитата из Псалтири (Пс. 65:13 - 14): «Вниду в дом Твой со всесожжением, воздам тебе молитвы моя, иже изрекосте устне мои и глаголаша уста моя в скорби моей ».

¹³² Впрочем, в контексте окружающих стихотворений сборника эта строфа могла восприниматься как излишняя. «Воскреснем душой» - говорилось в следующем стихотворении, «Вы снова верну­лись, весенние грезы.»

₁₃₃

Тем не менее показательно, что и в этот период с Церковью поэтесса не порывала: во вся­ком случае, в исповедной ведомости московской церкви Знамения за Петровскими воротами за 1897 г. «Мария Александровна Жибер» значится в числе тех, кто был на исповеди и при­чащался. (ЦИАМ. ф. 2124, оп. № 1., № 2292, л. 5 об.)

Предсмертные стихи Лохвицкой позволяют сделать вывод, что в послед­ние месяцы жизни в ее душевном состоянии произошел некий поворот - по на­строению они светлее тех, которые были помещены в V том.¹³⁴ Чисто челове­ческими причинами такую смену настроения объяснить невозможно: физиче­ские страдания и естественное для матери беспокойство за судьбу малолетних детей, казалось бы, исключают возможность душевного успокоения, - но если предположить, что во время болезни поэтесса прибегала к помощи церковных таинств, состояние примиренности, по крайней мере, объяснимо.

В этот же период Лохвицкая с наибольшей определенностью высказывает признание верности Православию - в стихотворении «Злая сила» (1904 - 1905 гг.), обращенном к младшему сыну. Стихотворение предваряет эпиграф: «"Пе­чать дара Духа Святаго" - слова, произносимые священником при таинстве ми­ропомазания».¹³⁵ «Злой силой» именуется то, чему поэтесса сама отдала щед­рую дань в своем творчестве и с чем обычно связывается ее имя: мечта, уводя­щая человека от реальности. Стихотворение заканчивается словами:

Спасен мой ребенок от снов обольщенья

И духам воздушным его не качать:

Вчера он воспринял святое крещенье

И вышнего дара благую печать. (ПЗ, с. 29) Таким образом, если говорить о «церковности» Лохвицкой, то ее путь вполне обычен: традиционное воспитание, охлаждение к Церкви в молодости и возвращение в ее лоно перед концом жизни.

В архиве Лохвицкой последняя по времени тетрадь (РО ИРЛИ, ф. 486, № 1) заканчивается 1902 годом, в ней уже содержатся некоторые стихи, напечатанные только после смерти поэтессы (на­пример, «В вальсе», - л. 132 об.), так что время написания не всегда соответствует последователь­ности томов. Но об изменении настроения в лучшую сторону свидетельствуют и стихи, которые Лохвицкая отдавала в печать в последний год жизни. В 1905 г. это стихотворения «Утренний гимн» и «Светлый дух», напечатанные в журнале «Север».

¹³⁵ Упоминание именно этого таинства приобретает особое звучание в связи со значением имени Мирра (см. выше), поскольку стихотворение звучит как материнский завет сыну.

Преувеличивать православное благочестие поэтессы было бы неверно, но некий костяк нравственных убеждений, сформированных воспитанием в духе веры, у нее оставался незыблемым. Ее жизнь была детерминирована судом совести, сознанием ответственности перед Богом за содеянное - а это свойство представляется главным в вопросе религиозности. Жизненный выбор Лохвиц­кой - женщины, посвятившей себя семье и детям, в какой-то степени в ущерб своим личным пожеланиям и творческим интересам, - убедительнее всего го­ворит о ее мировоззренческой позиции,¹³⁶ наиболее емкая формулировка кото­рой содержится в четверостишии стихотворения «Есть радости - они как лавр цветут...», не вошедшем в окончательный вариант:

Кто не страдал страданием чужим,

Чужим восторгом не был одержим,

Тот не достиг вершины голубой:

Ср. Мф. 7: 22 - 24: «Многие скажут Мне в тот день: "Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли именем бесов изгоняли и не Твоим ли именем многие чудеса творили?" И тогда объявлю им: "Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие". Итак всякого, кто слушает слова мои и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне...» ¹³⁷ РО ИРЛИ, ф. 486, № 1, л. 33.

₁₃₈

Валерий Брюсов и его корреспонденты. с. 99.

¹³⁹ См. Брюсов В.Я., «Далекие и близкие», М., 1911, с. 148.

¹⁴⁰ В этом же ключе понимает проблему С. Сайоран: «Интуитивно понимая, что поэтическое
вдохновение определенно исчезнет с окончательным отказом от вожделения, она целенаправлен-

Не понял счастья жертвовать собой.¹³⁷ Именно это качество почти сразу отметил в ней Брюсов, - и именно оно вызывало в нем раздражение: «Или уж так необходимо повторять свои заучен­ные молитвы?» - пишет он в письме Бальмонту,¹³⁸ высказывая впечатление по поводу второго (наиболее «страстного» и наименее «христианского») тома сти­хотворений Лохвицкой. О том же говорит он, подводя итог творческому пути поэтессы в книге «Далекие и Близкие» ¹³⁹: «Поэт влечется к греху, но не как к конечной цели, а именно как к нарушению правды». Брюсов сводит проблему к «демонизму» ¹⁴⁰ - в его устах это звучит снисходительной похвалой, но внима­тельное рассмотрение творчества Лохвицкой приводит к совершенно иным выводам. Вопреки утвердившемуся мнению, поэтесса четко различает добро и зло, признавая наличие последнего в самой себе (что вполне соответствует хри­стианскому пониманию - ср. слова молитвы св. Антиоха, входящей в состав ве­чернего молитвенного правила: «Иисусе, Добрый Пастырю Твоих овец, не пре-даждь меня крамоле змиине и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть »). Ср. у Лохвицкой:

Знаю, Темный, в каждом дремлет сила злая, Зверь, непостижимый воле и уму. Зверя вечной клятвой крепко заперла я,

но балансировала между противоположностями, используя радость, чтобы возбудить печаль и разочарование, чтобы погасить надежду» (Указ. соч., с. 323).

¹⁴¹ В таком подходе отчасти угадывается влияние Достоевского, хотя прямо на него Лохвицкая нигде не ссылается. Любопытны некоторые биографические факты, косвенно сближающие двух писателей. Во-первых, с Достоевским был знаком отец поэтессы. Уважение было взаимным. А. В. Лохвицкий упомянул Достоевского в своей работе «Уголовные романы», говоря о литера­турных произведениях, которые могут помочь в работе юристу: «Пальма первенства принадлежит бесспорно г. Достоевскому. Роман его («Преступление и наказание» - Т.А.) представляет, во-первых, великий психологический анализ преступника до совершения преступления, во время и после совершения . Другая сторона - следствие и превосходный тип уголовного следователя». («Судебный вестник», 1869, № 1). В 1877 г. Достоевский обращался к А.В. Лохвицкому с прось­бой быть адвокатом в одном его гражданское деле - что, однако, не сложилось. (С.В. Белов - Указ соч., с. 497). Очевидно, в семье Лохвицких Достоевского чтили, - Тэффи упоминает его как одно­го из любимых писателей детства. Во-вторых, территория московского Александровского инсти­тута, в котором Мирра Лохвицкая провела шесть лет, непосредственно примыкает к территории Мариинской больницы, где прошло детство Достоевского. Такое соседство не могло не способст­вовать возникновению у девушки, влюбленной в литературу, особого интереса к творчеству вели­кого писателя. В-третьих, конец земного пути снова свел их: Лохвицкую отпевали в Духовской

Тайный ключ вручила Богу моему.¹⁴¹ («Отрава мира» - V, 78)

Страсть поэтесса рассматривает именно как зло, как искушение, власт­но влекущее, но пагубное, которое она всеми силами старается побороть. Во­преки распространенному мнению, что центральная тема поэзии Лохвицкой -чувственная страсть, точнее было бы сказать, что это - роковое искушение и борьба с собой. При этом искушение - более мысленное, чем физическое.

Ты жжешь меня, Молох! Но не рабой покорной,

Со скрежетом зубов плачу я дань тебе.

И, духом сильная, не падаю в борьбе,

Туда, на высоту мой путь змеится торный

Где ждет покой иного бытия... («Ты жжешь меня, Молох...» - II, 83 ) Религиозные мотивы в поэзии Лохвицкой - не дань отжившей традиции, не пережиток прошлого, как пытались представить Брюсов и другие модерни­стские критики, а органичный элемент ее мироощущения. Реальность иного мира для нее не подлежит сомнению.

Пусть властвует порок, пусть смерть царит над нами.

Бывают дни, когда, оковы сокруша,

Встряхнет нежданно мощными крылами,

Восстав от сна, бессмертная душа. («Бывают дни.» - II, 16) Чувство печали, то и дело диссонансом врывающееся в ее стихи II тома -самого «страстного» из всех - это плач «на реках Вавилонских» о недоступном Иерусалиме. И чем сильнее лирическая героиня побеждается страстью, тем острее и горше это чувство печали о небесном Отечестве, путь в которое пре­граждает грех:

церкви Александро-Невской лавры - там же, где за двадцать с лишним лет до того отпевали Дос­тоевского.

В моем аккорде три струны, Но всех больней звучит вторая, Тоской нездешней стороны. В моем аккорде три струны. В них - детства розовые сны, В них - вздох потерянного рая.

В моем аккорде три струны,

Но всех больней звучит вторая. («Триолет» - II, 15) Мир горний то близок, то далек, но лирическая героиня чувствует его для себя более родным, чем земная жизнь.

Отчизна есть у нас одна. // Я поняла, что там она. ("Quasi una fantasia" - I, 91) Важно подчеркнуть, что небесное отечество для Лохвицкой - это не плод ее фантазии, не царство мечты и сказки, от которого она его четко отделяет. В поздних стихах использует выражение «сады живого Бога », - вызывая в памяти слова апостола Павла: «вы обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному» (1-е Послание к фессалоникийцам, 1:9). Употребление выражений «Бог живой» и «мой Бог» свидетельствует о том, что Бог воспринима­ется именно по-христиански, личностно, а не как абстрактная и далекая философ­ская идея.

Характеристики

Список файлов диссертации