Диссертация (1102167), страница 8
Текст из файла (страница 8)
В. Ф. Марков говорит, что в поэзии Лохвицкой «есть нечто подкупающее, хотя, может быть, для нашего времени и несколько смешное».105 Это довольно сложная проблема, поскольку «смешное» может быть обусловлено мировоззрением
Волынский А.Л. Критика и библиография . с. 242.
105 Markov V. Kommentar zu den Dichtungen von K.D. Balmont. 1890 - 1909, Koln - Wien, 1988, S.
156.
106 См. его статью «Можно ли получать удовольствие от плохих стихов, или о русском «Чучеле
совы» (в сб.: В. Марков. О свободе в поэзии. СПб., 1994, с. 278 - 289). Анализируя распространен-
ные типы погрешностей, он применяет к поэзии термины «китч» (ширпотреб красоты) и «кэмп»
(«чересчурность»). Образцы того и другого у Лохвицкой найти нетрудно (Марков вскользь упо-
минает ее имя в этой связи, но не приводит из нее примеров). Однако черты «китча» и «кэмпа»
усматриваются им во многих считающихся классическими образцах русской поэзии. В список по-
падают Лермонтов («Три пальмы»), Блок («Девушка пела в церковном хоре...», «Скифы»), Ахма-
това («Сероглазый король») и Маяковский («Стихи о советском паспорте») и др. Но здесь опять-
таки очень многое зависит не от автора, а от читателя, его убеждений и его эпохи. Об объективных
стилистических погрешностях у Лохвицкой будет сказано ниже.
- и тогда его критерии для разных людей различны (кому-то, к примеру, таковым может казаться любой возвышающий пафос, и это проблема читателя, а не писателя), или некоей стилистической погрешностью - тогда это очевидная неудача автора. Марков, надо думать, имеет в виду первый случай.106 Стараясь выдержать объективность, скажем, что на мировоззренческом уровне немного «смешным» у Лохвицкой может показаться то, в чем ощущается дань текущему моменту, то, что навсегда ушло вместе с эпохой - например, вкусы и представления о прекрасном барышни-институтки в сочетании с наивным самолюбованием. Но поэтесса имела основания их выражать. Вчерашняя институтка в ней чувствовалась не меньше, чем
107
в Лидии Чарской. Примером такого «институтского» восприятия прекрасного может служить раскритикованное Брюсовым стихотворение «Весенний сон»:
Мне снилося утро веселого мая, -
Я бабочкой пестрой была. -
С фиалки на ландыш беспечно порхая,
Я нежилась в царстве тепла.. О чудный сон, Блаженный сон!
Он счастьем весны напоен!. (I, 104) Немного смешна та обезоруживающая прямота, с которой ее лирическая героиня, в приливе ревности, восхваляет саму себя перед соперницей:
Она красавица - возможно,
Но все ж она передо мной
Как нитка швейная ничтожна
Но и у героинь Чарской с наивной сентиментальностью соседствуют подлинная душевная чистота и благородство, - отчего ее произведения, несмотря на систематическое вытравливание и обвинения в дурном вкусе, находили и по сей день находят читателей и поклонников. 108 Набросок стихотворения «К сопернице» - РО ИРЛИ, ф. 486, оп. 1, № 3, с. 31 - 32).
Перед серебряной струной108 Но такие примеры дают только ранние этапы ее творчества. Уже во втором томе их намного меньше, чем в первом. При этом Лохвицкая далеко не так наивна, как казалось некоторым критикам, пытавшимся свести ее взгляд на жизнь к кругозору чеховской героини, которая больше всего на свете любит «статных мужчин и имя Роланд». Собственно, даже смешные стороны приведенных примеров - скорее следствие некоей вольности самоутверждения, чем самодовольного отсутствия вкуса, - ср. цветаевское: «Мне нравится, что можно быть смешной...» Цветаева тоже порой кокетничает инфантильностью и утрированно-женскими чувствами особенно в ранних стихах. Сам Пушкин во многих ранних произведениях предстает бездумно играющим ребенком .
Лохвицкая, прежде всего, не идеализирует ни саму себя, ни «прекрасный пол» вообще, и зорко видит мелкие женские слабости. Ей не чужда не только ирония, но и самоирония. «Сестра Тэффи» временами говорит в ней вполне отчетливо. Так, она безошибочно распознает обычный для женщины соблазн: подмену духовного душевным, «высших интересов» - чисто женской привязанностью к конкретному лицу, - ту ловушку, в которую большинство женщин, устремляющихся в высшие сферы попадает незаметно для себя и не желает в том признаться. - Ср. стих. «Отец Лоренцо»:
Отец Лоренцо вышел в сад из стен монастыря,
За ним идет сестра Мадлен, краснея, как заря.
Горит сильней душа Мадлен, чем жар ее ланит,
И вот она, едва дыша, чуть слышно говорит:
«Отец Лоренцо, за собой не знаю я вины.
Скажите мне, за что со мной вы стали холодны?
В исповедальне целый час сидите вы с другой...
Отец Лоренцо, почему вы холодны со мной? (ПЗ, 52) В то же время, Лохвицкая знает и умеет ценить лучшие женские качества: верность, преданность, способность к самопожертвованию. Любовь, воспеваемая ею - это не только эротические переживания. С годами в ее творчестве усиливаются мотивы любви, преодолевающей все испытания, и побеждающей зло.
Спешат караваны: «Беги, уходи!
Несется самум!.. Ты погибнешь в песках».
«Король мой уснул у меня на груди, -
Поверю ли в гибель и страх?» («В пустыне» - V,50 ) Лирическая героиня Лохвицкой не пытается «угнаться» за мужчиной в интеллектуальном развитии - у нее свой путь: путь интуиции и инстинктивной мудрости любящего сердца. Как, пожалуй, ни один русский писатель, Лохвицкая понимает духовный смысл материнства. Она распахивает перед читателем двери детской, показывая, что мир матери - это совсем не пресловутая «пеленка с желтым пятном вместо зеленого», заслоняющая все остальное, и не раздражающее постороннего сюсюканье по поводу «Бобика и Софочки». В материнских чувствах она открывает удивительную глубину:
Небо во взоре твоем я созерцаю, дитя! <.. .> Боже! Послав мне ребенка, Ты небо открыл мне, Ум мой очистил от суетных, мелких желаний. В грудь мне вдохнул непонятные, новые силы
В сердце горячем зажег пламя бессмертной любви! («Мое небо»- I, 103) Интересны ее стихи-обращения к малолетним сыновьям. Она говорит с ними совершенно серьезно, как со взрослыми, без сентиментальности и манерности, часто свойственной подобным посланиям.
Дитя мое, узка моя дорога,
Но пред тобой свободный ляжет путь.
Иди, иди в сады живого Бога
От аромата вечного вздохнуть!. («Материнский завет», - V, 10) Лохвицкая никогда не философствует под маской своих героинь. Тем не менее нельзя сказать, что она не стремится к познанию. Напротив, жажда истины в ней не менее сильна, чем жажда любви и счастья, но ее орудие - не столько рассудок, сколько интуиция. Не склонная философствовать, временами она пророчествует. Нечто «сивиллино» в Лохвицкой (или ее лирической героине) отмечали уже современники109, хотя большинству слышались в этом «крикливые ноты»,110 однако по прошествии ста лет ее пророчества уже не кажутся ни смешными, ни крикливыми:
Мне ненавистен красный цвет,
За то, что проклят он.
В нем - преступленья долгих лет,
В нем - казнь былых времен.
109 Васильева Е. Автобиография. // Новый мир, 1988, № 11, с. 139.
110 М-ский Н. <Н.М. Минский>. Памяти М.А. Лохвицкой. // Новое время, 1905, 31 августа.
В нем - блеск дымящихся гвоздей
И палачей наряд.
В нем - пытка, - вымысел людей,
Пред коим бледен ад.
В нем - звуки труб, венцы побед,
Мечи - из рода в род.
И кровь, текущая вослед,
Что к Богу вопиет! («Красный цвет» - V, 19) Такого рода пророческие стихотворения (а их у Лохвицкой не менее десятка) при первом прочтении заставляют подозревать автора в ясновидении. Внимательнее рассмотрев контекст их написания, можно понять, что имелись в виду сугубо личные переживания поэтессы,111 однако, как нередко бывает в художественном творчестве, образы заключают в себе даже больше смысла, чем предполагает автор. Но они не случайны. Так, в данном случае глубокое понимание противоречивой символики красного цвета делает выражение личного чувства универсальным пророчеством.
111 Стихотворение является определенной вехой в перекличке поэтессы с Бальмонтом. В его твор-
честве как раз утверждается и одобряется агрессивная символика красного цвета. Ср. стихотворе-
ние «Красный цвет» (сб. Горящие здания) и др.
112 «Неделя, 1898, № 9, стб. 291
Пафос утверждения самодовлеющей женственности у современников поэтессы вызвал неоднозначные оценки. Естественно, он не мог быть принят выразителями идеалов демократической интеллигенции, подвергшими резкой критике уже первый сборник стихотворений Лохвицкой. Ей ставилась в вину «узость интересов» и «отсталость»: «Ее идеал - восточная одалиска, вечная раба своего мужа, которая, однако, в минуты страсти становится его повелитель-ницей» 112 - писал в обзоре современной литературы критик Пл. Краснов. Людей консервативных взглядов шокировала смелость, с которой Лохвицкая затронула традиционно запретные темы. Однако в громком возмущении, с каким ревнители нравственности отреагировали на эту смелость, было немало простого ханжества. Гораздо непристойнее самых смелых стихов Лохвицкой было их смакование почтенными критиками, тщательно выискивающими у нее «нечистоту воображения». Примером такого подхода может служить известная рецензия П.Ф. Якубовича. Якубович - критик демократического направления. Известно, что нравы демократической интеллигенции уже XIX в. были далеко не «монастырскими» и не «домостроевскими». Тем не менее, вот что он пишет: «Оказывается, что "блаженство" может быть получено даже от неизвестного за минуту перед тем "кого-то". В pendent к этому весталка г-жи Лохвицкой грезит во сне о боге "веселья, любви и вина" ( - подчеркнуто автором - Т.А.). Содержание стихотворения "Миг блаженства", изображающего как "любовь-чародейка бросила нас в объятья друг друга в полночный таинственный час" и что из этого произошло, положительно неудобно для цитирования.113 <...> Поэты очень часто воспевают физические достоинства своих Лаур и Беатриче и мы относимся к этому благосклонно, однако мы чувствуем тошноту и отвращение, когда женщина, захлебываясь, описывает такие же прелести мужчины ( - курсив автора - Т.А.). 114 Быть может, это непоследовательно, глупо, но так уж исторически сложились наши понятия, и поэзия-то, во всяком случае, должна с ними считаться» 115.
113 Ничего более «неудобного», чем то, что уже было процитировано, в стихотворении нет.
114 Такая формулировка заставляет ждать чего-то в высшей степени непристойного. Однако «тош-
ноту и отвращение» вызывают у критика строки: «В густом шелку твоих ресниц дремучих // рас-
судок мой потерян навсегда.» - и им подобные. Стилизации под поэзию Востока он не заметил.
115 Гриневич <Якубович> П.Ф. Очерки русской поэзии. СПб., 1911, с. 355 - 356.
116 По свидетельству В.И. Немировича-Данченко, Лохвицкая была лично знакома с Соловьевым,
который «очень ценил ее первые стихи». Имели ли продолжение эти отношения в дальнейшем,
неизвестно, но некие точки взаимного притяжения между ними определенно существуют. Цикл
шуточных четверостиший Соловьева с повторяющимся акростихом «Сафо» создавался как раз в
то время, когда имя «Русской Сафо» закрепилось за совсем еще молодой Лохвицкой. В свою оче-
редь, ее мистика любви находится в несомненной связи с мистикой любви Соловьева.
Однако более «прогрессивная» часть общества, увидевшая у Лохвицкой своеобразный призыв к освобождению женщины от оков семейного быта, напротив, восприняла ее позицию восторженно. В жизнеутверждающем тоне ее стихов видели даже нечто родственное марксизму. Видимо, об этом - ироническое двустишие Владимира Соловьева: «Придет к нам, видно, из Лесбоса // Решенье женского вопроса».116
То, что Лохвицкая, сама совершенно чуждая эмансипации, в какой-то мере действительно способствовала утверждению феминистических идей, кажется парадоксом. Но ее «женский взгляд» был глубже феминистического. Видимо, поэтому, несмотря на ожесточенные нападки критики, подчас некорректной и прямо оскорбительной,117 ей удалось за короткий срок достичь того, чего не могли добиться целые поколения феминисток, ратовавших за женское образование, избирательное право, свободу от «церкви, брака и семейства, мира старого злодейства»: показать обществу, что женщина интересна сама по себе, что она - не ущербная часть целого, претендующая на право казаться целым, а особое, независимое и полноценное существо, умеющее даже в унижении хранить достоинство и, к тому же, способное откровенно говорить о себе и своих чувствах. К моменту смерти Лохвицкой выяснилось, что ее позиция уже никого не шокирует. Об этом писал Н.М. Минский:
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
