Диссертация (1102167), страница 12

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 12)

¹⁴⁷ Ср. известный 116 сонет: «Let me not to the marriage of true minds / Admit impediments. Love is
not love / Which alters, when it alteration finds». Буквальный перевод «the marriage of true minds» -
«брак верных душ/умов». Правда, в русских поэтических переводах мистический характер любви
у Шекспира значительно ослаблен, а сведений о знании Лохвицкой английского языка нет.

нетов Шекспира, которым она отчасти подражала в своих ранних сонетах.

Подобную теорию «бессмертной любви» развивает и Лохвицкая - пре­имущественно в зрелом своем творчестве, начиная с 3-го тома, причем не только в лирических стихотворениях, но также в поэмах и драмах. Преодолевая искушение страсти, лирическая героиня взращивает в душе зерно той любви, которая продол­жает существовать и по смерти, расцветая в вечности.

И лишь в смертный единственный час

Мы усталую душу сольем

С той, что вечно сияла для нас

Белым снегом и чистым огнем. («Любовь совершенная» - V, 31)

148

Это стихотворение особо выделил Е. Поселянин. Он тонко подметил, что оно найдет отклик не во всякой душе и понятно будет лишь тем, кому знакомо крушение земных надежд на счастье. Действительно, этот момент весьма важен: чувство, воспеваемое Лохвицкой - это по преимуществу любовь несчастливая, ко­торая не может реализоваться в земной действительности, но награда за нее - бес­смертие.

Пределы есть и скорби и забвенью,

А беспредельна лишь - любовь!

Что значит грех? Что значит преступленье?

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Сломим ли мы предвечные веленья,

Безвольные и жалкие рабы?

Но эту жизнь, затопленную кровью

Придет сменить иное бытие.

Тебя люблю я вечною любовью

И в ней - бессмертие мое. («Бессмертная любовь» - IV, 235) «Бессмертная любовь», по мнению Лохвицкой, имеет совершенно самостоя­тельную ценность и ничем не может быть ни разрушена, ни осквернена, - даже ес­ли любящий совершает поступки этически недопустимые. Так в «Сказке о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной» одна из героинь губит сначала

Е. Поселянин. Указ. соч.

соперницу, потом возлюбленного, в конце концов гибнет сама, но любовь, жив­шая в ее сердце, все-таки сохраняется в вечности:

Но и смерть не властна над любовью,

И любовь Джемали не погибла,

А зажглась лазурною звездою

Над широкой, мертвою пустыней.

И горит, горит звезда пустыни,

Все ей снится, что из синей дали

Вместе с ветром чей-то голос плачет:

«Любите ли вы меня, Джемали?» (IV, 48) «Мистика любви» Лохвицкой не встретила сочувствия у современников. Считалось, что «ее дух был слишком слаб, чтобы выработать в себе всеобъемлю­щую мистическую идею» ¹⁴⁹ Связи и сходства с Соловьевым современники тоже не замечали, - масштаб личностей казался несопоставимым.

Тема сна, распространенная у символистов, занимает заметное место и у Лохвицкой. Но для нее это не была дань литературной моде. Она с большим вни­манием относилась к собственным снам, находя в них отражение истины.

Нет такой волшебной, странной сказки,

Чтоб могла сравниться с правдой жизни,

В странных снах - таятся тайны духа,

В тайнах духа - скрыто откровенье. («Сон» - V, 63) На рубеже XIX - XX вв. стало широко распространяться увлечение разного рода восточными учениями. Идеи буддизма смешивались с христианством, созда­вая причудливые комбинации как в умозрительных построениях философов, так и в образных фантазиях поэтов. Об одной из таких идей писал А. Волынский:

<М. Е. Гершензон> - «Вестник Европы», 1908, № 7, с. 339. Упрек не может быть воспринят всерьез хотя бы потому, что подлинные мистики по определению никаких «мистических идей» не «вырабатывают» - они лишь особым способом познают мир.

«Физический мир, писал Беркли, - тот, который я вижу и чувствую, из которого делаю из­вестные выводы, ничто иное, как мой сон, от которого пробуждает нас только смерть. Истинно реальный мир открывается за чертою жизни, потому что на земле мы имеем дело с одними те-

нями, а не реальными предметами».¹⁵⁰

Эта фраза вполне могла дать первый импульс к созданию образа «Спящей»:

1. Легко дышать в гробу моем. Проходит сказкой день за днем.

Всегда полны, всегда ясны

Мои пленительные сны.

2. И вижу я в мечтах своих -Спешит прекрасный мой Жених В одежде странника святой С певучей арфой золотой,

3. В сиянье бледном вкруг чела, С крылами, черными, как мгла. Вот Он простер благую длань, -

Вот властно молвил мне: «Восстань!» (V, 21)

Но Лохвицкая ничего не писала просто под впечатлением прочитанного. Статью Волынского и ее стихотворение разделяет несколько лет, за которые вычи­танная мысль превратилась в ее собственное мироощущение. Очевидно, идея ус­ваивалась тем легче, что образ «мертвости для мира» характерен и для христиан­ского учения, - ср. у ап. Павла: «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса» (2 Кор., 4: 10).

В некоторых стихотворениях Лохвицкой чувствуется знакомство с теософ­ским учением Е.П. Блаватской (можно указать, к примеру, один из ранних сонетов «В святилище богов прокравшийся как тать...», где упоминается Изида).

Другая восточная (или, может быть, пифагорейская) мистическая теория, представленная в поэзии Лохвицкой - разновидность учения о переселении душ. Речь не идет о вере в посмертное перевоплощение в разнообразные живые сущест­ва, характерной для восточных мировоззренческих систем. Лохвицкая говорит о неоднократном воскресении души, причем в последующей жизни, на новом витке истории, героиня заново проходит тот же жизненный путь, что и в предыдущей:

Прошли мгновения - века -И мы воскресли вновь.

Волынский А. Л. Борьба за идеализм, с. 33.

Все так же властна и крепка Бессмертная любовь.

Я вновь с тобой разлучена,

Грущу, покорна и бледна,

Как в замке меж долин.

И вновь, как в средние века,

Все те же грезы и тоска,

Все тот же властелин. («Властелин» - IV, 102) Подобные оккультные мистические теории восходят к античному цикличе­скому восприятию времени и на рубеже XIX - XX веков входят в моду. Они встре­чаются у некоторых поэтов того времени - например, у Сологуба, Бунина, Гумиле­ва. В сознании авторов они зачастую мирно сосуществуют с христианским учением о Страшном Суде и воскресении. Так было и у Лохвицкой.

Конкретный источник возникновения тех или иных мистических представ­лений Лохвицкой, явно выросших из существующих религиозно-философских учений, вычислить довольно трудно: не имея специального философского образо­вания, она чутко улавливала идеи, витавшие в воздухе, но воплощала их в творче­стве лишь тогда, когда они соответствовали ее субъективному состоянию. Поэтес­са, несомненно, имела личный мистический опыт, хотя сама оценивала свой мисти­цизм неоднозначно, понимая, что вторгается в область «непознанных сил». Но со­блазн «тайного знания» был едва ли не сильнее соблазна чувственной любви, - в этом сказались и индивидуальная склонность, и общий дух эпохи.

4) Соотношение этики и эстетики. Проблема зла.

З.Г. Минц. Об эволюции русского символизма. // Блоковский сборник. вып. 7, 1996, с. 7 - 24.

Вопрос о том, какую роль играет красота в системе мироздания и в связи с этим, каковы задачи искусства, на рубеже XIX - XX вв. стоял, как известно, с особой ост­ротой. В зависимости от того, какую позицию занимает тот или иной поэт в реше­нии этого вопроса, определяется его место в общей системе символизма. Об этом, в частности, писала З.Г. Минц в статье «Об эволюции русского символизма».¹⁵¹ На­помним предложенную ею схему:

1. Красота как бунт против обыденного. При этом антиэстетизм оказывается равноправным вариантом панэстетического мироотношения, а вопросы этики снимаются. В 90-е гг. это была позиция декадентов - Брюсова, Добролюбова и др.

2. Утопическое понимание красоты как преобразующей силы. Эту позицию занимали младшие символисты. В 90-е гг. эта подсистема была представлена критикой и поэзией «Северного вестника»

3. Понимание красоты как статического, замкнутого в себе мира «сказки», удаляющейся от бы­ли. К этой подсистеме - периферийной для модернизма и близкой к традиции «чистой лирики XIX в.» - З.Г. Минц относит молодого Бальмонта и Лохвицкую.

Нетрудно заметить, что разделение между «подсистемами» идет по линии рели­гиозно-философской. Поэтому представляется, что проще называть первый взгляд «ницшеанским», второй - «богоискательским», третий - «христианско-романтическим», потому что при несомненной доминанте христианского миропо­нимания, он был никак не святоотеческим, и представлял собой своеобразный син­тез христианства с новой европейской идеалистической философией и традициями романтической поэзии.

Хотя за понятием «М. Лохвицкая» в данной работе, скорее всего, стоит тот литературоведческий миф, историю создания которого мы изложили во введении, на наш взгляд, такое отнесение справедливо - но лишь отчасти.

В принципе, в определенные периоды ее творческой эволюции, у нее можно найти уклонения в сторону двух других течений. Так, середина 90-х гг. годы была временем сближения поэтессы с К. Бальмонтом, который как раз переживал период увлечения Ницше и отрицания Христа. В некоторых стихах Лохвицкой тех же лет звучат явно ницшеанские нотки, этическая проблематика если не снимается, то от­ходит на второй план:

1. Все исчезло без возврата. 2. Где не знавшие печалей,

Где сиявшие когда-то В диком блеске вакханалий

В ореоле золотом? Прожигавшие года?

Те, что шли к заветной цели, Где вы, люди? - Мимо, мимо!

Что на пытке не бледнели, Все ушло невозвратимо,

Не стонали под кнутом? Все угасло без следа.

«В наши дни» (Ш, 15)

Убеждение, что сильная, яркая личность, независимо от ее моральных качеств, - это лучше, чем личность серая, погрязшая в обыденности, - типично ницшеанское. Однако для Лохвицкой Ницше в чистом виде был, по-видимому, не­приемлем. Она воспринимала его сквозь призму изложения А. Волынского, пы­тавшегося примирить Ницше с Кантом и определить служебную функцию «демо­низма» в деле религиозного обновления мира: «Разрушая земное, индивидуализм должен сознательно подчиниться божескому началу, от которого он исходит и к которому естественно возвращается».¹⁵²

Как уже было сказано, Лохвицкой во II томе стихотворений, где ницшеан­ские мотивы звучат наиболее отчетливо, в то же время, постоянно подчеркивается мысль о неизменном стремлении к миру горнему, божественному.

Со временем поэтесса ясно поняла опасность, которую таил в себе модерни­стский панэстетизм при устранении этики. Красота сама по себе никого не спасает и она совсем не обязательно равноценна Добру, но Добро немыслимо без Красоты. Приведем стихотворение, в котором, на наш взгляд, наиболее четко выражена эсте­тическая позиция Лохвицкой:

В долине лилии цветут безгрешной красотой

Блестит червонною пыльцой их пестик золотой.

Чуть гнется стройный стебелек под тяжестью пчелы,

Благоухают лепестки, прекрасны и светлы.

В долине лилии цветут... Идет на брата брат. Щитами бьются о щиты, - и копья их стучат. В добычу воронам степным достанутся тела, В крови окрепнут семена отчаянья и зла.

В долине лилии цветут... Клубится черный дым

На небе зарево горит зловещее над ним.

Огонь селения сожжет, - и будет царство сна.

Свой храм в молчанье мертвых нив воздвигнет тишина.

Волынский А.Л. Борьба за идеализм, с. 37.

В долине лилии цветут. Какая благодать!

Не видно зарева вдали и стонов не слыхать. Вокруг низринутых колонн завился виноград И новым праотцам открыт Эдема вечный сад. (IV, 62) В этом стихотворении 1900 г. чувствуется полемика с обоими направлениями модернизма. «Семя тли», существующее в человеке - залог неизбежных конфлик­тов и катастроф. Зло, живущее в человеке, находится в противоречии с красотой вселенной, но и красота мира не удерживает человека от зла. Анафорическое по­вторение первой фразы подчеркивает эту дисгармонию во второй и третьей стро­фах. Только с искоренением зла в человеке возможна гармония между ним и при­родой и конечное торжество красоты. Но для этого должны родиться «новые пра­отцы», чуждые первородного греха.¹⁵³

Однако это не значит, что человек должен забыть о красоте в нынешнем не­совершенном мире:

Не отрекайтесь красоты! Она бессмертна без курений, К чему ей слава песнопений, И ваши гимны, и цветы, Но без нее бессилен гений.

Не отрекайтесь красоты! («Не убивайте голубей» - IV, 71)
Такое понимание красоты вполне соответствует христианскому мировоззре-
нию. Так что с высказанным С. Сайораном мнении о принадлежности Лохвицкой к
лагерю Брюсова и Сологуба согласиться нельзя. Сходство здесь чисто внешнее.
Пример «эстетизации зла» легко привести из творчества Ф. Сологуба, у которого
зло присутствует в самом мироздании как неизбежный компонент:
1. Атимаис, Кисиман - 2. К берегам несет волну,

Две лазоревые феи. Колыхаясь, забавляясь,

Их ласкает океан. Ворожащая луну,

Характеристики

Список файлов диссертации