Диссертация (1102103), страница 16
Текст из файла (страница 16)
В символически значимом контекстесемейной книги она становится его воплощением, способом присутствияпрошлого в настоящем. Подобной силой обладает только близкоесемейное время, которое не уходит слишком далеко в прошлое. Так, в30Исчисляя прошлое страницами семейной книги, повествователь настолько сближает время спространством, что эти две категории в эпизоде с семейной книгой становятся практическивзаимозаменяемыми. Схожие наблюдения на примере «Волшебной горы» проводит У. Ридель-Швере,распространяя, однако, не совсем обоснованным образом свои выводы на весь роман (Reidel-Schwere,U.
Die Raumstruktur des narrativen Textes. Thomas Mann, „Der Zauberberg“. Würzburg, 1992). О значениипонятия поколения для жанра семейной книги см.: Kuhn, C. Generation als Grundbegriff einer historischenGeschichtsstruktur. Die Nürnberger Tucher im langen 16. Jahrhundert. Göttingen, 2010.65генеалогии, восстановленной дедом консула, говорится о первомБудденброке, жившем в «конце 16 столетия» (Там же), даты записейсамого деда не переданы, в том числе и год основания фирмы.При этом в черновиках Т. Манна дата основания фирмы высчитана –это 1768 г., первая дата истории семьи, с нее начинаются схемы к роману.В повествовании, в отличие от семейной книги Маннов или заметокписателя к роману, время структурировано посредством указания наавтора заметок, разделено на своеобразные временные пласты, самыйглубокий из которых выделен как особого рода запись – генеалогия семьи.Только эта часть передана в хронологическом порядке.Способ изображения книги во второй части романа и в особенностиописанный выше прием, вводящий книгу через точку зрения персонажа, вкакой-то мере соответствует манере овладения действительностью вманновской «библии».
В центре повествования в эпизоде с книгой стоитперсонаж, определяющий точку отсчета на временной оси: консул,записывает «Сегодня, […]» (1.1, 56) и принимает на себя рольповествователя, поскольку его запись цитируется. Точка отсчета вовремени в Манновской библии также определяется черезфигуруповествователя, Йоахима Зигмунда Манна: «A° 1728, 11 июня родился Я,Йоахим Зигмунд Манн (A° 1728 d 11 Juny bin Ich Jochim Siegmund Manngebohren)» (1.2, 573).Повествование в самом романе движется так же поступательно, как ив семейной книге Будденброков. При этом датировано не только началоповествования (1835 г.), но и каждое событие в нем.
Иногда указание навремя происшествия дается опосредовано, к примеру, упомянут возрастперсонажей, или датировано письмо, включенное в текст повествования.Подобная точность, как и множество временных схем в черновикахписателя,свидетельствуетоважностихронологии,ее66структурообразующей роли. Точно просчитанная структура времениобразует ось повествования, как это свойственно хронике.Своеобразие семейного романа Т. Манна при этом объясняется, вопервых, тем, какая именно хроника положена в его основу. Так каксемейная хроника, в отличие от исторической, определяется жизнью семьикак объектом описания, категория времени, несмотря на ее очевиднуюзначимость, вторична по отношению к категории события. Во-вторых,особенность «Будденброков» заключается в том, что сам романпосредством семейной книги говорит о собственной природе семейнойхроники. Роман повествует о «распаде одного семейства», и ту же самуюсудьбу, ту же цепочку событий отражает создаваемая самими персонажамина протяжении романа книга.
Оба повествования как будто на разныхуровнях рассказывают одну и ту же историю. Таким образом, семейнаякнига Будденброков дублирует повествование, романное повествованиесопровождается традиционной семейной хроникой. При этом „вставное“повествование более древнее и освящено унаследованной от предковтрадицией.Вразрез с историческим жанром семейных книг, однако, идетлегкость, с которой писатель обходится с категорией авторства. Послесмерти консула записи вносит его сын и глава семьи, Томас Будденброк.Но о своей помолвке с Грюнлихом пишет в семейной книге сама Тони (в«библии» Маннов запись о помолвке Элизабет Манн принадлежит ееотцу).
Маленький сын Томаса Ганно без разрешения отца подводит чертупод собственным именем. Кроме того, функция хранителя книги в романефактически принадлежит Тони: еще до смерти последнего Будденброкапрактически каждое упоминание семейных бумаг связано именно с ней.Десять раз из двенадцати, когда книга возникает на страницах романа, оней вспоминает Тони31. В свете подобной „заброшенности“ семейной31Интересное наблюдение по поводу отношения младшего поколения к семейной книге делает У.Диттманн: Тони продолжает книгу, поскольку ее речевое поведение наиболее непосредственное среди67хроники главой рода подведенная Ганно черта перестает казатьсяпроступком.Помимо символического завершения семейной истории, чертасвидетельствует об умалении роли самой книги.
С пресечением связимежду прошлым и настоящим, отрицанием актуальности, важностипрошлого как залога настоящего теряет свое значение и книга как модельповествования. Тем не менее, семейная хроника как тип повествования,следующий от одного определяющего события к другому, полностью нетеряет своей структурирующей роли, но размывается и перестаетопределять романное повествование.Эта тенденция видна при сравнении двух эпизодов, определяемыхдвумя разными книгами: первой главы второй части с семейной книгой ипятой главы десятой части, где появляется другая книга, такжеобладающая ключевым значением в романе, не названная, но безошибочноузнаваемая книга Шопенгауэра «Мир как воля и представление».
С точкизрения повествования этот фрагмент сложнее и тоньше эпизода с семейнойкнигой благодаря более интимному и менее однозначному отношениюповествователя к персонажу.Эпизод построен по принципу все большего приближения кперсонажу. Он начинается довольно формальными характеристикамисостояния Томаса, которые будто обозначают некую проблему идобросовестно перечисляют способы ее решения. Рефлексия персонажа,интимные, не всегда четко осознанные движения его души при этом нетолько описаны повествователем, но и подвергнуты оценке с внешнейточки зрения обладающей большим знанием инстанции.
Предельнаяблизость повествующего начала персонажу совмещена с его жеотстраненной, лишенной симпатии и сочувствия позицией. Желаниедетей Будденброк и ближе всего к естественному отношению к жизни и слову старших Будденброков.Неслучайно в начале романа старый Будденброк беседует именно с Тони (Dittmann, U. Sprachbewußtseinund Redeformen im Werk Thomas Manns. Stuttgart, 1959. S.
51).68повествователя описать и определить переживания Томаса можносравнить со свойственным ему внутренним императивом, с «серьезным,глубоким, суровым до самоистязания, неумолимым чувством долга,отличающимистинного,убежденногопротестанта»(I,690),побуждающим Томаса с деловой основательностью размышлять овозможности вечной жизни. При этом движущий повествованием импульсдосказать невысказанное, достичь возможной ясности сам как будтостановится предметом описания32.Крометого,возникающеенесоответствиемеждуинтимнымпереживанием персонажа, проявляющимся в отдельных предложениях, иобщим формальным тоном делает более очевидной не только дистанциюмежду повествователем и персонажем, но в некоторой степени и некуюсконструированность эпизода.
Контраст персональной эмоциональности исдержанности повествующего голоса исчезает вместе с дистанцией, когдаповествователь передает прозрение Томаса Будденброка собственнымисловами персонажа «Я буду жить!», оформленными как прямая речь(дополнение «прошептал он в подушку» (1.1, 726)). Уже в следующемпредложении происходит переход на несобственно-прямую речь, никак необозначенные фрагменты речи от первого лица чередуется со словомповествователя, использующего местоимение третьего лица. Слова Томасапри этом связаны с его прозрением, которое повествователь будто бы неберется передать33, а его комментарии лишь описывают состояниеперсонажа, в особенности после того, как он теряет обретенную истину.32По словам Г.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
