Диссертация (1101519), страница 25
Текст из файла (страница 25)
Как и обещал Иисус Христос, Егоучение принесет на землю не мир, но меч, потому что разделит человека сдомашними его. Терпимое к немощам человека и возводящее на пьедесталмилосердие и сострадание, христианство между тем не принимает никакихдругих объектов поклонения, кроме Бога. Именно этого не учел Константин,решивший сделать новую для него религию своим союзником. Он лишь хотелзаручиться поддержкой всех существующих культов, на случай, если хотя быодин из них может помочь ему удержать власть.Власть с точки зрения христианства«Елена» является самым ярким художественным высказыванием Во опроблеме светской государственной власти200, которая в глазах католика стоитзаведомо ниже высшей власти церкви. «All the tiny mechanism of Power regularlyrevolved, like a watch still ticking on a wrist of a dead man» (89) – такой метафоройВо обобщает все бесконечные и бессмысленные попытки людей захватить 200Данный раздел переносит в христианский контекст проблематику статьи: Kabanova I.Sovereign power in Evelyn Waugh’s Edmund Campion and Helena // “A Handful of Mischief”:New Essays on Evelyn Waugh.
P. 87-96.111 власть, которая на самом деле сама захватила их, поймала в сеть, из которойони даже если бы захотели, не смогли бы выбраться. Часы, продолжающиеидти на руке мертвеца, отсчитывающие время, которое для человека давноостановилось, мерно, четко и совершенно бессмысленно – вот как представляетавтор попытки людей пробраться к власти и удержаться у нее. Ведь ихспособность что-либо изменить и чего-то добиться – всего лишь иллюзиязахваченного жаждой власти разума, иллюзия, которая в романе встает впараллель с затуманивающими сознание языческими культами.
Обратимвнимание,какнамеренноанахронистическаяметафораутверждаетуниверсальность этой авторской истины, связывая начало IV века ссовременностью.В сценах визита Елены в Рим в 326 г. перед читателем предстаютпопытки власть имущих201 использовать истинную веру христианства в своихкорыстных целях.С приездом Елены в Рим меняется ракурс, согласно которому читательсмотрел на события империи. Если до этого тиканье наручных часов назапястье покойника доносилось издалека, до Елены доходили лишь слухи обочередном удачном или неудачном заговоре, и она только иногда сталкиваласьс последствиями чьих-то судьбоносных решений, то сейчас ей – и вместе с нейчитателю – автор предоставляет возможность взглянуть на движениемеханизмов власти изнутри.
Погрузившись в атмосферу дворцовых интриг,героиня наблюдает за ними со стороны своим незамутненным взглядом, и хотяее попытки повлиять на сына и его окружение остаются тщетными, сама онавыходит из водоворота интриг незапятнанной, словно ее непоказное, искреннеехристианство дает ей иммунитет.Сидя в предоставленном ей дворце, Елена ожидает сына, однако преждечем состоится их встреча, ее навещает целый ряд посетителей из Палатинскогодворца. Каждый добавляет определенные детали к образу Константина, 201 Все поименованные персонажи этих сцен – исторически существовавшие лица.Единственный значительный персонаж в романе, которого целиком придумал Во, – учительЕлены Марсий. 112 отдельными штрихами рисуя картину придворной жизни, пугающей итревожной, несмотря на пышные приготовления к празднику двадцатилетияправления императора.
В воздухе будто повисла какая-то угроза, которая можетобрушиться на любого, и никто не знает ни времени, ни причинынадвигающейся беды. Однако в этом мире намеков и сплетен некоторыечувствуют себя, как рыба в воде; именно с рыбой автор сравнивает женуимператора, Фавсту, пришедшую навестить Елену первой в надеждезаполучить еще одного союзника. Фавста не отдает себе отчет в производимомею впечатлении: «She glittered and pouted, ‘like a great gold-fish’, Helena thought»(94). Чуть позже, когда Фавста предъявляет мужу имена «заговорщиков»,которых необходимо убить (среди них сестра, племянник и сын Константина),она названа «холодной как рыба» («cool as fish»).Несмотря на сомнительную репутацию Фавсты, Елена не основывает своемнение о ней на слухах – они просто не доходили до нее, пока она жила вТрире.
Для нее, как и для автора, Фавста – это символ лицемерия иинтриганства, процветающего при дворе, «the epitome of the high politics of theage» (94). Образ Фавсты принял на себя всю тяжесть сатиры Во, ее неоправдывает ее предыстория: «Fausta’s grandfather had been a nameless illiterate;her father, the odious Maximian. It was for an older sister of hers that Constantiushad divorced Helena. For Fausta Constantine had divorced Minervina. There hadbeen one motive only in that marriage, to solemnize the friendship of Constantinewith her father and her brother Maxentius. Maximian he had strangled at Marseilles;Maxentius, a little later, he drowned in the Tiber. And somehow out of all that ritualof peacemaking there survived one relic, this fat common little woman, Empress ofthe world; like a doll floating on the water where a ship had foundered» (94).Единственная уцелевшая из своей семьи, уничтоженной ее мужем, онасловно паразитирует на чужих бедах и питается страданиями других.
Какзаведенная кукла, она продолжает играть и веселиться, когда все остальныеигроки уже умерли. И, как бездушная заводная кукла, она не осознает шаткостисвоего положения. Портрет Фавсты является продолжением мотива чучела113 Валериана: некрасивая и необаятельная, она разодета сверх всякой меры,блестит и звенит при каждом шаге. Пышность и блеск ее одежд, этой внешнейоболочки власти, скрывает внутреннюю пустоту.Политика Фавсты включает использование модного христианства длятого, чтобы нажать на нужные рычаги. Она не вникает в богословие, ее неинтересуют вышедшие из темниц и катакомб мученики, старые учителя Запада;внимание Фавсты привлекают, наоборот, новейшие еретики, расплодившиесяпосле официального признания христианства. Теперь, когда снят запрет нахристианство, оно привлекает к себе много пены; всякий день появляютсяновые скандальные ереси, оспаривающие уже существующую традициюхристианства.
Во передает атмосферу схватки за власть, идущей подприкрытиемхристианскойриторики;здесьполныйпростордляегосатирических склонностей.Фавста рассказывает Елене о своих взглядах на религию, не догадываясь,что своими словами обличает сама себя. Она негодует по поводу«консерватизма» иных богословов: «You see none of the Western bishops have gota new idea in their heads. They just say: “This is the faith we were taught. It is what’salways been taught. And that’s that.” I mean they don’t realize they’ve got to movewith the times. It’s no use trying to puncture the horologium.
The Church isn’t a holeand corner thing any more. It’s the official imperial religion. What they were taughtmay have been all very well in the catacombs, but now we have to deal with a muchmore sophisticated type of mind altogether» (95). Фавста полагает, что и новойрелигией она будет играть в своих интересах.Она приводит к Елене Евсевия, одного из восхваляемых ею учителей,который, в отличие от западных епископов, «идет в ногу со временем».Взглянув на него, проницательная Елена тут же делает вывод: «Marcias writlarge» (98).
Евсевий, епископ Никомедийский, как Марсий, как все восточныеучителя,хорошообстоятельства.ОнумеетзатуманиватьосуждаетразумсдержанностьиподстраиватьсяЛактанция,рассуждаетподонеобходимости движения церкви на восток, что для Во-католика является114 первым признаком отхождения от истины, и в разговоре с Еленой лишь одинраз касается богословия: «’I don’t suppose you are much troubled by controversy atTreves’, he said. ‘We are conservatives there’» (99), – отзывается Елена.
Влагая вуста своей героини этот намеренный анахронизм, «консерваторы», Во сноваутверждает ее еще укрепившийся с годами английский менталитет. Для негоконсерватизм–этонестолькополитическоенаправление,сколькоопределенный взгляд на жизнь, явно противоречащий популярной как в IV, таки в XX в. тенденции «двигаться в ногу со временем». Во наделяет своюгероиню своей собственной верностью однажды избранным ценностям.После посещения Фавсты и Евсевия на Елену обрушивается поток гостей,которые надеются через нее воздействовать на ее сына.
Она видит перед собойнапуганную Констанцию, сводную сестру Константина, который убил ее мужа;Констанция является с сыном Лицинианом, 12-летним мальчиком, дерганным инервным. Через некоторое время под покровом темноты приходит Крисп и,рыдая, бросается в объятья бабушки. Не понимая причин, он видит, что впал внемилость; его пугает будущее, слишком многие придворные бесследноисчезли на его глазах. И все же Крисп уже попал в ловушку власти, каксвидетельствуют его слова: «I don’t care about titles more than the next man but ifthey are going to make a Caesar, why not me? Why that kid Constantius?» (103).Желая помочь внуку и искренне веря в добрые намерения сына, Еленарешает сама отправиться в Палатинский дворец и добиться встречи сКонстантином. Сцена их свидания после 20-летней разлуки – шедевр сатирыВо, здесь собираются воедино многие отмеченные ранее мотивы в еготрактовке власти и политики. Сын выходит ей навстречу с распростертымиобъятьями, но Елена едва узнает его.
Тот самый вычурный стиль, который такраздражал Во в первой версии «Возвращения в Брайдсхед», эффективноиспользуется в описании гротескной внешности императора: «From the neckdown he was all upholstery. A surcoat of imperial purple, laced with floriations ofgold wire and studded with amorphous pearls, hung stiff as a carpet to the carpetedfloor. It was sleeveless, and at the arm an undergarment billowed out, peacock-hued,115 ending in lace ruffles and a pair of coarse, much-jewelled hands. Above the surcoatwas a wide collar of gold and enamel, a massive thing suited to the bull-neck; itsminiatures told indifferently the stories of the gospel and of Mount Olympus. Abovethe collar rose the face, pale now as his father’s; he was rouged but purely forornament; there was no attempt to counterfeit the ruddy complexion of the camp.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
