Диссертация (1101069), страница 36
Текст из файла (страница 36)
Фурно,2014). Авторы более ранних сочинений (это, в основном, статьи либо разделы вболее общих обзорах, посвященных сказочному жанру XVII-XVIII веков)опираются в большинстве своем на Мармонтеля как основателя жанра и первого,кто выпустил сборник, давший затем название самому жанровому феномену(М. Фурно впервые проанализировала все многообразие произведений эпохиПросвещения с подзаголовком « conte moral »). При этом все исследователисходятся во мнении, что жанром или даже «поджанром» назидательную сказкукак таковую назвать сложно, поскольку слишком разнородны произведения,обозначаемые авторами данным подзаголовком.
Данная сложность связана срасширением границ жанра « conte », а также с изменением значенияприлагательного « moral », отсюда упоминание о подвижности, гибкости,разнородности данного феномена. Это связано также с тем, что нравоучительная,назидательная сказка рождается как бы на стыке нескольких жанров Ŕ волшебной,восточной и пародийно-гривуазной сказки, отчасти философской повести, басни,а также романа и, кроме того, она испытывает влияние сентименталистскихтенденций. Все это превращается в своеобразнуюжанровую смесь, которуюкаждый писатель интерпретирует по-своему, расставляя акценты в соответствиисо своим замыслом и взглядами.495Ibid., p.448.149Как кажется, важную роль здесь занимает и игровое отношение к сказке,возникшее в связи с развитием сказки пародийной, на фоне которой и появляется« contemoral »Ŕэтимможнообъяснитьразнородностьпроизведений,«собранных» под данным подзаголовком, отсюда и последующее появление«анти-нравоучительных» (« contes anti-moraux ») и «непристойных» (« contesimmoraux ») сказок.
Важно учитывать и двоякость слова « moral », которое частоподразумевает не столько назидательный посыл, сколько изображение нравов,приглашая читателя сделать выводы самостоятельно. Поскольку целью даннойработы не является дать сколько-нибудь обширный анализ данного жанровогофеномена, а скорее проанализировать, как он трактуется Вуазеноном, топредставляется закономерным рассматривать его как одну из модификацийсказочного жанра в рамках творчества данного автора.3.2. « Contes moraux » Вуазенона.Нравоучительный пафос, как уже говорилось в предыдущей главе,просматривается и в пародийных сказках Вуазенона, например, в «Зюльми иЗельмаиде» (« Zulmis et Zelmaïde », 1745), которая начинается со своеобразнойморальной сентенции: « Si l’on suivait toujours les règles de la nature et de l’équité, iln’y aurait que des heureux sur la terre ; on ne verrait ni mères rigides, ni fillesdissimulées, ni maris maussades, ni femmes infidèles.
On se conduit par des principesbien différents : une fille trompeuse devient un jour une mère défiante et trompée ; lesépoux s’achètent au lieu de se choisir, et l’on enlaidit l’hymen en le séparant del’amour. Cette morale est nécessaire pour justifier Zelmaïde »496. Помимо«утилитарности» и «утопичности» данной морали и отсутствия в ней«императивности» в духе сказок Ш.
Перро, в данном «назидании» можно увидеть496«Когда бы мы неуклонно следовали законам природы и справедливости, на земле все жили бы счастливо: небыло бы ни непреклонных матерей, ни скрытных дочерей, ни ворчливых мужей, ни неверных жен. Однако мыисповедуем совсем иные взгляды, и лживая дочь, глядишь, обернется недоверчивой и обманутой матерью; супругипокупают, а не выбирают друг друга, и узы брака теряют красоту, будучи отторгнуты от любви. Назидание сиенеобходимо, дабы оправдать Зельмаиду». Ŕ Voisenon.
Contes légers suivis des anecdotes littéraires. Paris: Dentu, 1885.P.199 / Вуазенон. Зюльми и Зельмаида. Пер. Н. Фарфель // Французская повесть XVIII века. М.: Правда, 1989.С.190.150и отсылку к нравам современного Вуазенону общества Ŕ например, мотив «бракапо расчету» будет неоднократно встречаться и в других его сказках. Любопытно ито, что «Зюльми и Зельмаида» начинается именно с «морали», что скореенехарактерно для сказок первой волны моды, зато впоследствии будет одной изтипичных черт сказок назидательных.
При этом нельзя не заметить игровуюсоставляющую назидания Ŕ нравоучительный пафос здесь снижается за счет«необходимости» данной «морали» для «оправдания» главной героини и еепоступков, а вместе с ней и косвенного объяснения деления героев на настоящегои ложного.Не лишен рассуждений о морали и «Султан Мизапуф» (« Le sultanMisapouf et la princesse Grisemine, ou les Métamorphoses », 1746). Во«вступительной речи» повествователь, обращаясь к читательнице, словнопытается оправдать сам себя и свой выбор жанра: « Vous trouverez sans doute quece conte est un peu libre ; je le pense moi-même ; mais ce genre de conte étantaujourd’hui à la mode, je profite du moment, bien persuadé qu’on reviendra de cemauvais goût, et qu’on préférera bientôt la vertu outrée de nos anciennes héroïnes deromans à la facilité de celles qu’on introduit dans nos romans modernes.
Il en est de cessortes d’ouvrages comme des tragédies, qui ne sont pas faites pour être le tableau dusciècle où l’on vit. Elles doivent peindre les hommes tels qu’ils doivent être, et non telsqu’ils sont. Ainsi ces contes peu modestes, où l’on ne se donne pas souvent la peine demettre une gaze légère aux discours les plus libres, et où l’on voit à chaque page desjouissances finies et manquées, passeront, à coup sûr, de mode avant qu’il soit peu »497.Таким образом, эта сказка представляет собой не только «модный жанр»,предметом ее изображения являются также «модные» нравы, которые, каккажется, повествователь вроде бы не одобряет и потому говорит о них с долей497«Вы, вероятно, найдете эту сказку несколько вольной, я и сам придерживаюсь такого же мнения, но посколькусказочный жанр сейчас в моде, я пользуюсь моментом, будучи убежден, что в скором времени мы освободимся отэтого дурного вкуса и будем предпочитать преувеличенную добродетель героинь наших старинных романовповерхностности тех героинь, которых описывают наши романы современные.
То же самое можно сказать обовсех произведениях такого рода как трагедии, которые написаны не для того, чтобы изображать нравы века, вкоторый мы живем. Они должны рисовать людей такими, какими они должны быть, а не такими, какие они есть.Так, эти не очень скромные сказки, в которых часто не утруждаются даже слегка завуалировать самые вольныеречи и в которых на каждой странице описаны наслаждения полученные или упущенные, несомненно, в скоромвремени выйдут из моды».
Ŕ Voisenon, op.cit., p.94.151иронии Ŕ как, впрочем, и о «преувеличенной добродетели героинь старинныхроманов», но, тем не менее, он следует вкусам светской аудитории.При этом подобные «нескромные» сказки сравниваются с трагедиями, откоторых отличаются тем, что сказки изображают людей такими, какие они есть, вто время как трагедии изображают их такими, какими они должны быть, то естьпредлагают читателю или зрителю идеал, к которому нужно стремиться. В этомих достоинство перед сказками, которые «несомненно, в скором времени выйдутиз моды». Подшучивая над современным ему обществом и его вкусами, Вуазенонв «Султане Мизапуфе», как и в «Зюльми и Зельмаиде», лишь выражает надежду,представленную как уверенность, что когда-нибудь оно избавится от присущихему пороков, но ирония, с которой это сказано, словно нивелирует и этууверенность. Получается, что и здесь нравоучительный пафос смягчен ипредставлен скорее в роли совета, мягко намекающего на более верный путь иисподволь направляющего на него читателя.Более подробно эту тему Вуазенон развивает в «Истории Блаженства»(« Histoire de la Félicité », 1751).
Как пишет Р. Труссон, «как Вуазенону случалосьпереходить от непристойной сказки к оратории, так же в его сочинениях емуслучается сменить игривый тон на нравоучительные речи»498, примером чему ислужит «История Блаженства», опубликованная после «Султана Мизапуфа».Но прежде чем приступать к анализу, нужно сказать несколько слов о жанреэтого произведения. Несмотря на то, что сам автор называет его «историей»,обзор критической литературы о сказочном жанре вообще и о жанреназидательной сказки в частности указывает на схожесть обозначений «сказка» и«история», что лишний раз подтверждается и названием сборника Ш. Перро«Истории или сказки былых времен, с поучениями» (« Histoires ou contes du tempspassé, avec des moralités », 1697).
Это отмечает и М. Фурно: «Тогда как жанровоеобозначение Ŗconte moralŗ распространяется скорее в 1760-1770-е годы, между498Trousson, Raymond. Introduction // Romans libertins du XVIII e siècle. Textes établis, présentés et annotés parR. Trousson. Paris : R.Laffont, 1993. P.495.1521699 и 1760, по-видимому, отдают предпочтение слову Ŗhistoireŗ, Ŗисторияŗ»499.При этом термин, употребленный в заглавии, должен подтверждать «присутствиеразмышления о судьбе или о нравах»500. К тому же, употребление подзаголовка«история» имеет некоторые смысловые нюансы: подзаголовок «подчеркиваетустный характер переданных рассказов», а также «вносит понятие точки зрения,так как каждая история представляет собой субъективную версию пережитыхсобытий»501.«ИсторияБлаженства»Вуазенонавполнесоответствуетданнымопределениям Ŕ это история двух супругов, Темидора и Зеламиры, которые«поженились из приличия, уважали друг друга, не испытывая взаимной любви, илюбили других, не питая к ним уважения» (« qui s’étaient mariés par convenance,s’étaient estimés sans s’aimer, et en avaient aimé d’autres sans les estimer »)502, затемразошлись, чтобы вновь воссоединиться, признав свои ошибки, и жить в счастье игармонии друг с другом.
Желая помочь своим детям избежать подобных ошибок,они рассказывают им историю своей жизни: Темидор Ŕ сыну Альсиппу, ЗеламираŔдочериАльдине.Отнестирассматриваемоепроизведениексказкамнравоучительного характера позволяет также термин «блаженство», « félicité »,присутствующий в названии, который «вводит нравственное и философскоеразмышление о счастье»503, как пишет М. Фурно. Однако за счет ирониинравоучительный пафос данной истории смягчается: « C’est, je crois, la meilleurefaçon d’instruire des enfants. Il y a apparence qu’elle devient à la mode, car les jeunesgens ne font sans doute tant de sottises qu’afin d’amasser des matériaux pour laperfection de leurs descendants »504.499Fourgnaud, Magali.