Диссертация (1100352), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Этот подход получит всеобщее признание после работ С.Пинкера и его соавторов, в которых постулируется существование так называемогодвойного механизма языка (dual mechanism model, dual-system model of language),комбинирующего в себе запоминание некоторого количества наиболее частотныхсловоформ и использование правил для построения остальных единиц (подробноеописание этой модели см., в частности, в работах [Ullmann 1999, Pinker 1999]).35По всей видимости, переход сильных глаголов в слабые в немецком языкепроисходит именно в результате аналогической достройки парадигм.
Этоподтверждается не только общими соображениями теоретического характера,представленными выше, но и реальными процессами, наблюдаемыми приусвоении родного языка немецкими детьми: они до определенного моментаупотребляют слабые формы от тех сильных глаголов, которые редко встречаютсяим в прошедшем времени [Faust 1980], и часто пренебрегают чередованием во 2–3л.
ед. ч. наст. вр. [Bybee 1991]. Очевидно, когда количество говорящих,образующих формы сильного глагола по модели слабого спряжения, превышаетнекоторое критическое значение, этот глагол изменяет словоизменительный тип ссильного на слабый.Здесь,конечно,следуетсделатьоговорку,чтоаналогическаяпереинтерпретация языкового материала не является строго единственныммеханизмом языковых изменений: свою роль играют и языковые контакты, идеятельность нормализаторов. Однако на протяжении большей части историинемецкого языка отсутствуют такие языковые контакты, которые могли бы повлечьза собой резкие изменения морфологической системы, как это, например,произошло в языке африкаанс, полностью утратившем противопоставлениесильного и слабого спряжения; роль нормализаторов в истории немецкого языкатакже не была значимой по крайней мере в древневерхненемецкий и всредневерхненемецкий период, поскольку большая часть языковой рефлексии тоговремени касалась латинского языка, а не народных языков [Beuerle 2010: 402–405].Для того, чтобы слово могло пережить изменение словоизменительногокласса, необходимо, чтобы хотя бы некоторые его формы могли быть отнесены покрайней мере к двум классам.
Другими словами, эти формы должны допускатьнеоднозначную интерпретацию и служить своего рода шарнирами, соединяющиминесколько парадигм (здесь мы пользуемся метафорой, лежащей в основе терминаScharnierformen, употребительного в немецкоязычной индоевропеистике, но, к36сожалению, не распространенного за ее пределами1). Такого рода шарнирнымиформами являются формы презенса, которые имеют одинаковую структуру усильных и у слабых глаголов.Смешение сильных и слабых глаголов в немецком языке стало возможнымначиная с конца древневерхненемецкого периода, когда в немецком языке всебезударные гласные редуцировались до [ə] (на письме — e). Разумеется, этотпроцесс в разных диалектах протекал с разной скоростью, а в некоторыхмаргинальных диалектах не завершился и до сих пор [Braune, Reiffenstein 2004: 60–64; Schirmunski 2010: 206–211], но традиционно именно ослабление безударныхгласных считается одним из признаков, отграничивающих древневерхненемецкийот средневерхнемецкого [Solms 2004: 1681].
До качественной редукции безударныхгласных сильные глаголы отчетливо противопоставлялись слабым глаголам 2-го и3-го класса, которые характеризовались гласными ō и ē соответственно. Впрочем,еще до редукции противопоставление сильных глаголов слабым глаголам 1-гокласса было менее отчетливым, поскольку в настоящем времени в большинствеформ слабые глаголы 1-го класса оканчивались так же, как сильные глаголы, ср.парадигмы слабого глагола suochen ‘искать’ и сильного глагола rītan ‘ехатьверхом’:1ед.
ч.мн. ч.suochu = rītusuochemēs, suochamēs, suochēn ≈≈ rītumēs, rītamēs, rītemēs, rītēn2suochis = rītis suochet = rītet3suochit = rītitsuochent ≠ rītantТаким образом, некоторые предпосылки для смешения сильных и слабыхглаголов имелись с самого начала древневерхненемецкого периода, а к его концуиз-за редукции безударных гласных эти предпосылки усилились: все формы1Установить источник этого термина не представляется возможным. По данным Google Books, самое раннее егоупотребление встречается в работе [Strunk 1970: 121], однако не вполне ясно, является ли оно нестандартнойметафорой или просто отражает уже принятый к тому моменту в устной научной речи термин.37настоящего времени сильных глаголов стали к тому моменту шарнирнымиформами, которые могли быть переинтерпретированы как формы слабых глаголов.Для того, чтобы аналогия могла подействовать, шарнирные формы должныбыть единственным, что хранится в сознании носителей языка: другими словами,переход в слабое спряжение возможен только в том случае, если формы претеритаи причастия II не хранятся в памяти, а достраиваются на основании форм от основынастоящего времени.Такая модель хорошо объясняет результаты, полученные в работе [Carroll,Svare, Salmons 2012]: анализируя материал немецких сильных глаголов пометодикам, предложенным для английского языка в статье [Lieberman et al.
2007],авторы приходят к статистически обоснованному выводу, что более частотныеглаголы меньше склонны подвергаться переходу из сильного спряжения в слабое.Действительно, если люди часто слышат и используют формы того или иногоглагола, у них не так много возможностей для переинтерпретации егословоизменительного типа; напротив, если формы сильного глагола встречаютсяредко, у них в памяти может не оказаться форм претерита и причастия II, и тогдаим придется делать выбор между сильным и слабым спряжением при достройкепарадигмы.Однако частотность лексемы в целом не является единственным фактором,поскольку для судьбы глагола может быть релевантна информация о частотностиотдельных форм.
Так, при равной частотности сильные глаголы, формы которыхбольше похожи на формы слабых глаголов, имеют больший шанс перейти в слабоеспряжение, чем сильные глаголы, формы которых заметно отличаются от формслабых глаголов. Сильный глагол без чередования во 2–3 л. ед. ч.
наст. вр. (напр.,schwören ‘клясться’ — er schwört ‘он клянется’) несколько больше похож на слабыеглаголы, чем глагол, имеющий такое чередование (напр., blasen ‘дуть’ — er bläst‘он дует’): хотя умлаут и не является обязательным признаком сильного глагола,наличие умлаута в парадигме однозначно указывает на то, что глагол являетсясильным [Bittner 1985; Bittner 1996]. Таким образом, для сохранения / измененияспряжения значима не только частотность, но и структура парадигмы.38Кроме того, частотность не объясняет, почему выбор между сильным ислабым спряжением в случае, когда возможность такого выбора есть, делается в туили в иную сторону. Один из факторов, способствующих выбору слабогоспряжения, — это его большая эволюционная предпочтительность с точки зрениясредств, используемых при образовании форм (про теорию естественнойморфологии см.
выше, раздел 1.4). При этом весьма вероятно, что есть и факторы,способствующие сохранению сильного спряжения — например, сходство сбольшим количеством сильных глаголов.Дело в том, что кажется не вполне корректным называть сильные глаголынерегулярными, а слабые — регулярными, как это делается в некоторых работах[Carroll, Svare, Salmons 2012; Duden 2003: 123]. Фактически понятием регулярностиздесь подменяется понятие продуктивности (подробнее про разграничение этихпонятий см. [Bauer 2011]).
Однако под регулярностью кажется более правильнымпонимать распространенность модели в языке: регулярная модель — это та,которая встречается часто, а нерегулярная — так, которая встречается редко.Соответственно, регулярность для каждого языка своя: внутренняя флексия,обладающаянизкимобщелингвистическойуровнемточкиэволюционнойзрения,являетсяпредпочтительностиабсолютносрегулярнойособенностью арабского языка, поскольку ее используют все арабские глаголы, нота же самая внутренняя флексия, которую мы находим в итальянских примерахvengo ‘я прихожу’ — vieni ‘ты приходишь’, нерегулярна с точки зренияитальянского языка, поскольку таких глаголов в нем очень мало. Более того, можноговорить о том, что регулярность / нерегулярность — это не категориальноепротивопоставление, а градуальное. Немецкие слабые глаголы, число которыхисчисляется тысячами, несомненно являются регулярными; немецкий глаголstoßen ‘толкать’, который изменяется по уникальной модели (с чередованием видаer stößt ‘он толкает’ — er stieß ‘он толкнул’ — причастие II gestoßen), несомненноявляется нерегулярным; однако немецкий глагол binden ‘связывать’ нельзя считатьнерегулярным, поскольку он входит в группу, включающую в себя 19 единиц,изменяющихся по той же модели [Duden 2003: 127].
Следовательно, мы имеем39шкалу регулярности, на одном полюсе которой располагаются слабые глаголы, надругом — уникальные глаголы типа stoßen, а между ними — сильные глаголы,образующие группы среднего размера1. Образец такой шкалы с некоторымипримерами приводится на схеме 1:слабые глаголы binden, finden, spinnen,singen, …schwimmen,fallen, halten,stoßenlassen…тысячи1963регулярность1нерегулярностьСхема 1. Регулярность / нерегулярность как градуальная шкалаВесьма вероятно, что принадлежность к достаточно крупным группам можетудерживать глаголы от смены словоизменительного типа, поскольку их сильноеспряжение поддерживается давлением системы: другими словами, уникальномуглаголу типа stoßen проще изменить свое спряжение с сильного на слабое, чемдостаточно регулярному глаголу типа finden.Важную роль в судьбе сильных играет также омонимическое отталкивание:вероятно, именно оно приводит к утрате сильных форм у таких глаголов, как triefen‘капать’ и schwären ‘болеть, гноиться’.
Так, сильное причастие II от глагола triefenв современном немецком языке должно было бы совпасть с причастием от глаголаtreffen ‘встречать’ (getroffen), а сильное причастие II от глагола schwären — спричастием от глагола schwören ‘клясться’ (geschworen).Кроме того, важную роль играет также взаимодействие с исходно слабымикаузативными глаголами [Schirmunski 2010: 569–571], которые в р.-н.-в.-нем.фонетически совпали с сильными глаголами в тех случаях, когда сильный др.-в.нем. глагол имел гласный e в настоящем времени и гласный а в единственном числапретерита, а также в тех случаях, когда глагол имел гласный ī в настоящем времении гласный ei в единственном числе претерита. Так, например, глагол smerzan1Сходные идеи высказывались также в работе [Durrell 2001].40‘болеть’, который был сильным в др.-в.-нем., приобретает вариантные слабыеформы в р.-н.-в.-нем., и это, по-видимому, происходит именно под влияниемкаузативного глагола [Schirmunski 2010: 571].Таким образом, механизмы переход сильных глаголов в слабое спряжениево много определяются ассоциативными отношениями, в которые вступает глагол(подробнее об ассоциативных отношениях в языке см.
[Saussure 1916: 173–175;Соссюр 1977: 158–159]). При этом можно выделить два типа ассоциативныхотношений: 1) связанные с парадигматикой глагола и 2) связанные смежлексемнымвзаимодействием(интерференцией,омонимическимотталкиванием). Вторая группа ассоциативных отношений имеет менее системныйхарактер, чем первая, и при этом ее роль в динамике немецкого сильного глаголаизучена гораздо лучше: фактически, все работы, отнесенные в разделе 1.3 к«словарному» типу, подробно анализируют роль этих факторов в судьбе отдельныхглаголов.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
