Н.Ю. Алексеева - Русская Ода (1006455), страница 73
Текст из файла (страница 73)
С. 443. Далее в этой главе ссылки на зто издание даются в тексте. з Серман И. 3. Русская поэзия второй половины ХЧП1 века. Державин // История русской поэзии. Л., 1968. Т. 1. С. 121. з Гуковский Г. А. Первые годы поэзии Державина // Гуковский Г А. Ранние работы по истории русской поэзии ХЧП1 века. М., 2001. С. 187 — 194; Сщмпи И. 3.
Русская поэзия второй половины ХЧП1 в. Державин. С. 121 — 122. Глава б. Новая ода Держа«иаа 309 вечает поэзии конца 1760 — 1?70-х годов и жанровый репертуар его произведений: оды, эпистолы, надписи, мелкие стихотворения, любовные песни (стансы).' Но, как писал Державин много позднее, «всех сих произведений автор сам не одобрял» (Ч1, 443), что, по всей видимости, соответствовало его ранней их оценке. В 1760 — 1770-е годы Державин много писал, много переводил и очевидно не однажды сжигал свои произведения.
Вся работа подспудно была направлена на поиск своего пути в поэзии. Именно поэтому момент его обретения запомнился им и был отмечен: «...в 1779 году избрал совершенно особый путьм Ни поэты предшествовавшей Державину эпохи, ни его сверстники не искали своего особого пути. Они стремились к достижению отвлеченного идеала в жанрах, в стиле, к овладению наукой-искусством поэзии. Это не означает, что индивидуальность не сказывалась на их творчестве (она не может не сказываться), но устремлены они были не к ее выражению. Державину же для того, чтобы стать поэтом, стало важным не только овладеть искусством, но и обрести свой путь, свой голос. Столь долгое, трудное и беспримерное становление Державина-поэта явилось знаком того, что в поэзии произошел сдвиг, еще мало кем различимый, но каким-то образом почувствованный Державиным. Поэзия начала становиться выражением индивидуальности.
Признание, сделанное Державиным в автобиографической записке 1805 года, позволяет думать, что под «совершенно особым путем» он имел в виду свой новый стиль: «Всех сих произведений автор сам не одобрял потому, что, как выше сказано, он хотел подражать Ломоносову, но чувствовал, что талант его не был внушаем одинаковым гением: он хотел парить, и не мог постоянно выдерживать красивым набором слов свойственного единственно российскому Пиндару велелепия и пышности, а для того в 1779 году избрал он совершенно особый путь, будучи предводим наставлениями г. Батте и советами друзей своих: Н.
А. Львова, В. В. Капниста и И. И. Хемницера, подражая наиболее Горацию» (Ч1, 443). Как характеристику своего стиля и стиля Ломоносова это признание Державина, как правило, и понимают. Но в чем состоит различие их стилей и чем оно обусловлено, Державин не говорит, остав- ' Свои ранние любовные песни Державин называл стаисами: «В сне время написал стансы, или песенку похвальную Наташе...» (Ч1, 445). Часть ПД Классицистическая ода ляя догадываться, что он имел в виду.
Впервые о том, что в оде Державина произошло смешение стилей и даже жанров, заговорил Гуковский.' Его понимание феномена оды Державина легло в основу исследований державинского творчества ХХ века. Между тем поэтические правила Ш. Батте, как и подражание Горацию, отнюдь не предполагают смешения внутри оды разных стилей, и тем более жанров (едва ли возможное). Из признания ясно только то, что произошедший в 1779 году разрыв с ломоносовской одой равнозначен для Державина отказу от парения. Признание 1805 года дополняет письмо Державина Е. Р. Дашковой, написанное осенью 1786 года, где имя Ломоносова также возникает в связи с определением особенностей своей поэзии.
Письмо явилось откликом на разговор Екатерины П с Дашковой о Державине, в котором императрица сравнивала Державина с Ломоносовым. Отзывы о Ломоносове в признании и в письме, написанном двадцатью годами ранее, единственные сохранившиеся суждения Державина о великом предшественнике (в «Рассуждении о лирической поэзииь Державин не дает прямых оценок Ломоносову, а лишь цитирует его строфы в качестве образцовых), близки по своей тональности и неоднозначности и заметно диссонируют с преобладающим в это время восторженным к нему почтением.т «Хотя я никогда столь самолюбиво о себе не помышляю, чтоб не токмо мог превзойти, но и сравняться с покойным Михайлом Васильевичем, однако же это правда для меня весьма удивительно, что многие наши братья, принимаясь за стихи, а особливо в похвалу божественной Фелнце, так холодно и сухо изъясняются, что будто они совсем не чувствуют того, что пишут, н будто к прославлению великих дел ее надобны вымыслы, а не голая одна истина.
А потому, ежели так рассуждать, что истина украшает и поэзию, то, упражняясь в оной более, если б я иногда мог н сравниться покойному, но только разве не иначе как тем, что ему надобно было прибегать к великолепным всегда небылицам и постороннему украшению, а мне к одной натуре, к одной той истине, с которою и после меня история будет согласна <...> Думаю, ежели б он доныне жив был, то бы, без сумнения, стихи его более трогали сердце для ~ Гуковский Г. А.
Первые годы поэзии Державина. С. 196 — 199. т Смз Кочеткова Н. Д. М. В. Ломоносов в оценке русских писателейсентименталистов // Ломоносов и русская литература. М., 1987. С. 267 — 279. 311 Глава б. Новая ода Державина того, что бы мы в них усматривали более истин, нам приятных и нас пленяющих, подобно как у Плиния в похвале Траяна» ('К 630 — 631).' Замечательна тут ссылка на Плиния, вызванная недавним опытом Державина в ораторской прозе.' Державин явно не осознает разницы между своим и ломоносовским восприятием Плиния. Он, неофит, прочитал Плиния в русском переводе А.
А. Нартова ' более или менее случайно, а для Ломоносова «Слово императору Траяну» было актуально-близким и находилось в сфере постоянных его размышлений. В известном смысле Ломоносов и Плиний принадлежали к одной словесной культуре, Державин — уже к другой. Об этом, в частности, свидетельствуют высказанные им суждения о слове императору Траяну.
В нем не больше истины, чем в похвалах Ломоносова, но Державин противопоставляет здесь «истины» (примечательно множественное их число) «приятные и пленяющие» «небылицам и посторонним украшениям». Казалось бы, «украшения» и призваны делать речь «приятной и пленяющей» и сами по себе не могут противополагаться истине. Но не случайно Державин начинает письмо с упоминания «многих наших братьев», то есть других панегиристов. Ломоносов оказывается в их контексте. Те прибегают к «вымыслам», Ломоносов к «небылицам», и тем и другому противостоит Державин, изображающий «голую истину».
«Вымысел», необходимое, по мнению Ломоносова, условие «восхищения» (восторга, парения),4 в контексте письма Державина становится «небы- ' Это письмо, не привлекавшееся, как ни странно, исследователями, использует в своей работе Ю.
В. Стенник (Сгавнник Ю. В. Ломоносов и Державин // Ломоносов и русская литература. М., 1987. С. 237 — 238). Хотя с основнымн выводами его работы трудно не согласиться, отношение Державина к Ломоносову не кажется ею исчерпанным. В теме Державин и Ломоносов остается много нюансов, будущее истолкование которых может многое прояснить в развитии русской поэзии конца ХЧП! в. т Неожиданно возникшее здесь имя Плиния связано с только что написанной Державиным «Речью, говоренной в 22 день сентября 1786 при открытии в Тамбове главного народного училища <...> Петром Михайловым сыном Захарьиным...» (Тамбов, 1786).
з Слово похвальное императору Траяну, говоренное Канем Плинием Цецилием Вторым / Пер. А. Нартова. СПб., 1777. «Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Мз Л., 1952. Т. 7. Труды по филологии. 1739— 1758 гг. С. 285. Понимание Ломоносовым вымысла и его связи с восхищением тонко интерпретировано И. 3. Серманом (Сврман И. 3. Поэтический стиль Ломоносова. Мв Л,, 1966.
С. 143 — 146). Часть ПВ Кьассицистическоя ода 312 лицами». Неосознанно Державин смещает смыслы понятий. Признаком истины оказываются приятность и способность «трогать сердце», признаком вымысла — сухость и холодность. Истина противопоставляется Державиным вымыслу и небылицам не на основании правдоподобия (как учила риторика, в том числе Ломоносова),' а на основании испытанного при ее изображении чувства («чувствуют то, что пишут»). Характеристики, данные поэзии Ломоносова в признании и в письме, не повторяют друг друга.
Можно даже думать, что они касаются разных уровней поэзии: в признании говорится о стиле («красивый набор слов», «велелепие», «пышность»), в письме — о способе и даже предмете изображения. Обе характеристики совпадают, если смотреть на них в перспективе поэтологических понятий и языка той эпохи, прежде всего самого Державина. В «Записках» он жалуется, что не мог во время службы статс-секретарем Екатерины П написать ей оду: «...все выходило холодное, натянутое и обыкновенное, как у прочих цеховых стихотворцев, у коих только слышны слова, а не мысли и чувства» (Ч1, 654; курсив мой.
— Н. А.). Строки эти почти повторяют строки письма Дашковой: «цеховые стихотворцы»вЂ” это «многие наши братья» — «обыкновенные» одописцы. К уже известным нам критериям поэзии чувства, холодное добавляется новый: слова, которые «только слышны» и не выражают «мыслей и чувств». Такие слова можно называть риторическими словами, готовыми словами, они и риторические, и готовые. Но еще недавно такие слова никого не смущали, качество слова определялось его точностью, с точки зрения отвлеченного правдоподобия, его правильностью, с точки зрения законов языка, его стилистической уместностью. Державиным само слово осмысляется по-новому. Для него прежде всего важно наполнение слова чувством и мыслью.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
