murakami_dance_dance (Антология Харуки Мураками), страница 6

волосами до задницы, в кретинских костюмах. Сколько я еще вспомню?

"Ханикамз", "Дэйв Кларк Файв", "Джерри энд Писмэйкерз", "Фредди энд

Дримерз"... "Джефферсон Эйрплэйн" с голосами окоченевших трупов. Том Джонс

-- от одного имени по телу судороги. И с ним его тошнотворный двойник

Энгельберт Хампердинк. И еще эта парочка -- Херб Альперт и Тиффана Брасс:

каждый мотивчик -- как проигрыш для рекламы зубной пасты. Лицемеры Саймон с

Гарфанклом. Неврастеники "Джексон Файв"...

Все, все то же самое.

Ничто не меняется. Всегда, всегда, всегда -- порядок вещей на свете

один и тот же. Ну, разве что номер у года другой, да новые лица взамен

ушедших. Бестолковая музыка разового употребления существовала во все

времена -- и в будущем вряд ли исчезнет. Все эти "изменения" постоянны, как

фазы старушки-Луны.

Очень долго я гнал машину, рассеянно думая про все это. По радио вдруг

выдали "Роллинг Стоунз" -- "Brown Sugar". Я невольно улыбнулся. Это была

добрая песня. "Как раз то, что надо", -- пронеслось в голове. "Brown Sugar"

была суперхитом, кажется, в семьдесят первом... Я попробовал вспомнить

точнее год, но не смог. Да и черт с ним, какая разница. Семьдесят первый или

семьдесят второй -- сегодня это уже не имеет никакого значения. Какой,

вообще, смысл задумываться об этом всерьез?

Забравшись поглубже в горы, я съехал с трассы, отыскал подходящую

рощицу и похоронил там кошку. Выкопал на опушке яму в метр глубиной, положил

на дно Селедку в бумажном пакете -- и засыпал землей. Прости, сказал я ей

напоследок, но на большее нам с тобой рассчитывать не приходится. Все время,

пока я рыл яму, неподалеку пела какая-то птица. Высоко и протяжно, точно

играла на флейте.

Заровняв могилку, я спрятал лопату в багажник и вырулил обратно на

шоссе. Затем опять включил радио -- и погнал машину в сторону Токио.

Ни о чем не думалось. Я просто слушал музыку -- и все.

Сперва играли Род Стюарт и "Дж. Гайлз Бэнд". Потом ведущий объявил

"кое-что из олдиз". Оказалось -- Рэй Чарльз, "Born to Lose". Очень грустная

песня. "Я рожден для потерь, -- пел старина Чарльз, -- и теперь я теряю

тебя"... Мне вдруг и правда стало смертельно грустно. Прямо чуть слезы не

выступили. Иногда так бывает со мной. Какая-то случайность ни с того ни с

сего задевает самую тонкую струнку души... Я выключил радио, остановился у

ближайшей заправки, зашел в ресторанчик и заказал овощных сэндвичей с кофе.

Потом в туалете долго отмывал перепачканные землей руки. Из трех сэндвичей я

съел лишь один, зато выпил две чашки кофе.

Как там моя Селедка, подумал я. Там, в яме, наверное, темно -- хоть

глаз выколи, подумал я. И вспомнил, как комья земли ударялись о бумажный

пакет... Что делать, подруга. Такой финал -- самый подходящий для нас. И для

тебя, и для меня.

Целый час я просидел в ресторане, упершись взглядом в тарелку с

сэндвичами. Ровно через час подошла официантка в фиолетовой юбке и

вышколенно-вежливо осведомилась, можно ли забрать тарелку. Я молча кивнул.

Ну что, сказал я себе наконец.

Пора возвращаться в мир.

3.

В таком гигантском муравейнике, как наше Общество Развитого

Капитализма, найти работу, в принципе, не очень сложно. Если, конечно, не

слишком привередничать насчет ее рода и содержания.

В конторе, которой я раньше заведовал, мы постоянно редактировали

тексты; кроме того, часто приходилось пописывать самому. И в бизнесе этом у

меня еще оставались какие-то связи. Так что подрядиться куда-нибудь

журналистом-внештатником, чтобы только покрыть расходы на жизнь, для меня

труда не составляло. Не говоря о том, что жизнь моя вообще-то и не требует

особых житейских расходов.

Отыскав записную книжку, я позвонил по нескольким номерам. У каждого

собеседника я прямо спрашивал, не найдется ли для меня какого-нибудь

занятия. Дескать, по ряду причин я исчезал ненадолго из виду, но теперь,

если возможно, хотелось бы поработать. Как я и ожидал, мне сразу подкинули

несколько "горящих" заказов. Не ахти каких серьезных, конечно. Так,

позатыкать случайные дыры в бесконечном потоке рекламы. Мягко выражаясь --

большинство текстов, что мне давали, глубиной смысла не отличались и вряд ли

вообще были кому-то нужны. Организованный перевод бумаги и чернил на дерьмо.

И потому я тоже, особенно не напрягаясь, почти механически выполнял один

заказ за другим. Первое время работы было немного. Трудился я не дольше двух

часов в день, а все остальное время шлялся по городу и смотрел кино.

Посмотрел просто невероятное количество фильмов. Так продолжалось, наверное,

месяца три. Достаточно, чтобы свыкнуться со странной мыслю: "худо ли бедно,

я все же участвую в жизни этого общества".

Все изменилось с началом осени. Работы вдруг резко прибавилось. Телефон

мой теперь надрывался с утра до вечера, а приходившие письма едва умещались

в почтовом ящике. Заказчики уже приглашали меня отужинать и вообще

обращались со мной очень ласково, обещая в ближайшее время подкинуть

чего-нибудь еще.

Почему так вышло -- догадаться несложно. Принимая заказы, я не

привередничал, брал, что дают. Работу всегда выполнял чуть раньше

назначенных сроков. Никогда ни на что не жаловался. Плюс -- отличался

хорошим почерком. Ну, и вообще аккуратничал в мелочах. Даже там, где мои

коллеги обычно не утруждали себя, доводил все до филигранности. И когда мало

платили, не скривил физиономии ни разу. Разбуди меня в два часа ночи и

скажи: "К-шести-утра-двадцать-страниц-по-четыре ста-знаков-срочно!" -- я сяду

за стол и уже к половине шестого напишу все, что требуется. На какую угодно

тему -- будь то "преимущества механических часов", "привлекательность

сорокалетних женщин" или "незабываемые достопримечательности города

Хельсинки" (в котором я, разумеется, никогда не бывал). Ну, а велят

переписать -- ровно к шести еще и перепишу все заново... Чего уж удивляться,

что репутация моя только росла.

Очень похоже на разгребание снега лопатой.

Снег все сыплет и сыплет -- а я методично разгребаю его и раскидываю по

обочинам.

Ни жажды славы, ни желания как-то отличиться на трудовом фронте.

Просто: снег падает -- я разгребаю. Старательно и аккуратно. Признаюсь, не

раз я ловил себя на мысли, что перевожу свою жизнь на дерьмо. Но постепенно

я пришел к выводу: ведь и бумага с чернилами тоже переводятся на дерьмо; и

если вместе с ними переводится моя жизнь -- стоит ли жаловаться на мировую

несправедливость? Мы живем в Обществе Развитого Капитализма. Здесь

перевод-на-дерьмо -- высшая добродетель. Политики называют это "оптимизацией

потребления". Я называю это "переводом на дерьмо". Мнения расходятся. Но при

всей разнице мнений неизменно одно: вокруг нас -- общество, в котором мы

живем. Не нравится -- проваливай в Судан или Бангладеш.

Ни к Судану, ни к Бангладеш я особого интереса не испытывал.

А потому молчал -- и работал дальше.

Постепенно стали приходить заказы не только от рекламных агентств, но и

от глянцевых журналов. Уж не знаю, почему, но в основном это были женские

журналы. Понемногу я даже начал брать для них интервью и писать репортажи.

Впрочем, интереснее от этого работа не стала. Как требовал сам характер этих

журналов, интервьюировать, в основном, приходилось звезд шоу-бизнеса разных

калибров. А этим фруктам какой вопрос ни задай -- ничего, кроме уклончивых

фраз, в ответ не получишь. Все они знают, что отвечать, еще до того, как их

спрашивают. А в самых клинических случаях через менеджера требуют

предоставить им списки с вопросами -- и готовят все ответы заранее. Стоит

только спросить о чем-либо за пределами темы, которую предпочитает очередная

семнадцатилетняя примадонна, как ее менеджер тут же встревает: "Вопрос не по

теме, мы не можем на это отвечать!"... Я даже начинал всерьез опасаться: не

дай бог, это чудо останется без менеджера -- сообразит ли оно хотя бы, какой