murakami_dance_dance (Антология Харуки Мураками), страница 5

консервами кошку. А после ужина садился на пол в углу -- и снова, снова

прокручивал в памяти прошлое, пытаясь найти в цепи событий какой-то единый

смысл. Переставляя местами отдельные сцены; отслеживая моменты, когда я

своим выбором мог что-либо изменить; заново оценивая, верно ли поступил

тогда-то и там-то... И так до заката. А потом -- опять выбирался из дома и

бродил по омертвевшему городу.

День за днем я жил так -- наверное, целых полгода... Да, так и есть: с

января по июнь семьдесят девятого. Книг не читал. Не раскрыл ни одной

газеты. Не слушал музыку. Не включал ни радио, ни телевизор. Почти не брал в

рот спиртного. Просто не появлялось желания выпить. Что происходило на

свете, кто чем прославился, кто еще жив, кто помер -- я понятия не имел.

Нельзя сказать, что я отвергал информацию в любом виде. Просто -- ничего

нового знать не хотелось. То есть, я чувствовал: мир вокруг продолжает

вертеться. Кожей чувствовал -- даже запершись в своей конуре. Только это не

вызывало у меня ни малейшего интереса. Легким беззвучным ветерком события

мира обдували меня почти незаметно -- и уносились прочь.

А я все сидел на полу и прокручивал в памяти прошлое. И, что

удивительно, -- за полгода упорного, ночи напролет, самокопания мне

нисколько это не наскучило. Слишком огромным и многомерным казалось то, что

случилось со мной. Слишком реальным и осязаемым. Протяни руку --

дотронешься. Будто какой-то монумент громоздился передо мною в кромешной

тьме. Здоровенный обелиск в мою честь... М-да, много крови тогда утекло.

Одни раны затянулись со временем, другие открылись позже. И все же --

полгода в своей добровольной тюрьме я сидел не затем, чтобы зализать раны.

Мне просто требовалось время. Ровно полгода, чтобы собрать все случившееся в

единую, прорисованную во всех деталях картину -- и понять ее смысл. И я

вовсе не замыкался в себе, не отрицал окружающую действительность -- нет,

этого не было. Обычный вопрос времени. Физического времени, чтобы

восстановить себя и переродиться.

Во что именно переродиться -- я решил первое время не думать. Мне

казалось, что это -- отдельный вопрос. И разобраться с ним можно как-нибудь

потом. А сначала необходимо встать на ноги и удержать равновесие.

Я не разговаривал даже с кошкой.

Телефон звонил -- не брал трубку.

В дверь стучали -- не открывал.

Иногда приходили письма.

Бывший напарник писал, что беспокоится за меня -- куда я пропал, чем

занят. Что письмо по этому адресу шлет наугад -- вдруг я еще здесь проживаю.

Если я в чем-то нуждаюсь -- пусть ему сообщу. Дела в конторе идут как

обычно. Вскользь упоминал общих знакомых... Я перечитывал эти письма по

нескольку раз, чтобы только уяснить смысл написанного (иногда приходилось

перечитывать раз по пять), -- и хоронил в ящике стола.

Писала бывшая жена. Посылала мне целый список сугубо деловых поручений.

И описывала их сугубо деловым языком. А под конец сообщала, что снова

выходит замуж -- за человека, совершенно мне не знакомого. Словно

подчеркивала: "что со мной будет дальше -- совершенно тебя не касается".

Стало быть, моего приятеля, что ухлестывал за ней, когда мы разводились, она

тоже послала куда подальше. Ну, еще бы. Уж его-то я знал как облупленного.

Так себе мужик, ничего примечательного. Играл джаз на гитаре, с неба звезд

не хватал. Даже интересным собеседником его назвать трудно. Что она в нем

нашла -- ума не приложу. Впрочем, это уже их отношения... "За тебя я не

беспокоюсь, -- писала она. -- Такие, как ты, всегда в порядке, что бы с ними

ни произошло. Скорее, я беспокоюсь за тех, кто с тобой еще когда-нибудь

свяжется... Представь себе, в последнее время меня беспокоят подобные вещи".

Я прочитал письмо несколько раз -- и тоже отправил в стол.

Так понемногу текло время.

О деньгах я особенно не тревожился: на отложенные сбережения можно было

тянуть примерно полгода, а кончатся -- тогда и подумаю, что делать дальше.

Закончилась зима, пришла весна. Весеннее солнце наполнило мою квартирку

теплым, успокаивающим светом. Дни напролет я разглядывал проникавшие через

окно лучи и замечал, как менялся их угол наклона. Весна разбудила в душе

самые разные воспоминания. О тех, кто ушел. И о тех, кто умер. Я вспомнил

двух девчонок-близняшек -- как мы жили с ними втроем. В семьдесят третьем

году это было. Я жил тогда рядом с полем для гольфа. Вечерами, когда солнце

только начинало садиться, мы пробирались под железной сеткой ограды и долго

гуляли по полю, подбирая забытые кем-то мячи. И теперь, глядя на вечернее

солнце, я вспоминал тот давний пейзаж -- закат над полем для гольфа...

Где они все теперь?

Пришли через вход. Ушли через выход.

Вспомнил крохотный бар, куда мы так любили ходить с моим другом, ныне

покойником. Вдвоем мы проторчали там без всякого смысла невероятное

количество времени. Сейчас, правда, мне кажется: то время и было самым

осмысленным. Странно, ей-богу... Вспомнил старомодную музыку, что там

звучала. Тогда мы с ним только заканчивали школу. А в баре том могли пить

пиво и курить сколько влезет. И, понятно, без этого заведения просто жизни

себе не представляли. Ну и, конечно, все время разговаривали о чем-то. О чем

-- хоть убей, не помню. Помню, что разговаривали, и все.

Теперь он умер.

Попал в переплет, слишком много взвалил на себя -- и поплатился жизнью.

Пришел через вход -- и ушел через выход.

Весна разгоралась. Изменился запах у ветра. Новыми оттенками заиграла

тьма по ночам. Звуки отдавались непривычным эхом в ушах. С каждым днем все

отчетливей пахло летом.

В конце мая сдохла кошка. Совершенно внезапно -- без всяких

предварительных симптомов. Проснувшись однажды утром, я нашел ее на кухне --

лежала в углу, свернувшись калачиком, и уже не дышала. Наверно, и сама не

заметила, как умерла. Ее тело наощупь напомнило мне вареную курицу из

холодильника, а шерсть казалась грязней, чем при жизни. Кошку звали Селедка.

Жизнь она прожила, что и говорить, не очень счастливую. Никто ее не любил,

да и сама никого особенно не любила. В глаза людям смотрела всегда с

какой-то тревогой. Таким взглядом, будто хотела сказать: "ну вот, сейчас

опять что-нибудь потеряю..." Вряд ли на свете найдется еще одна кошка с

такими глазами. И вот -- сдохла. Сдохни всего один раз -- и больше никогда

ничего не потеряешь. В этом, надо признать, большое достоинство смерти.

Я сунул дохлую кошку в бумажный пакет из супермаркета, бросил на заднее

сиденье, сел за руль, поехал в магазин и купил лопату. Вернувшись в машину,

нашарил по радио музыкальный канал -- и под ритмы поп-музыки, которую не

слушал уже тысячу лет, отправился по шоссе на запад. Музыка большей частью

играла какая-то бестолковая: "Флитвуд Мэк", "АББА", Мелисса, "Манчестер",

"Би-Джиз", "Кей-Си энд зэ Саншайн Бэнд", Донна Саммер, "Иглз", "Бостон",

"Коммодорз", Джон Денвер, "Чикаго", Кенни Логгинз... Эта музыка легко

просачивалась в мозги -- и растворялась бесследно, как пена. Полная лажа,

подумал я. Ходовой товар разового употребления. Модная жвачка, ради которой

выворачивают карманы миллионы тинэйджеров...

Подумав так, я снова впал в меланхолию.

Просто сменилось поколение. Вот и все.

Стиснув руль, я попробовал вспомнить какие-то примеры полной лажи в той

музыке, что звучала, когда подростком был я... Нэнси Синатра -- вот уж было

дерьмо!.. "Манкиз" -- ничуть не лучше. Да у того же Элвиса можно найти целую

кучу совершенно бездарных вещей... Еще было такое чудо света по имени Трини

Лопес. От большинства завывалок Пэта Бунa во рту возникал привкус мыла.

Фабиан, Бобби Райделл, Анетт... Ну и в самом конце списка, конечно же,

"Херманз Хермитс". Вот уж где полная катастрофа...

Название за названием, в голове мельтешили лажовые английские банды. С