Диссертация (Кант трансцендентальное обоснование принципов права), страница 36

153.Höffe O. Op. cit. pp. 156-157, 173.394Ibid. p. 157, курсив мой.393134которой кантовское учение о праве содержит ряд эмпирических предпосылок, которые,тем не менее, необходимы, поскольку связаны с «инвариантными условиямичеловеческого существования»395), либо(3) оно аналитически заложено в самом понятии наказания.Случай (1) – именно тот, которого Хёффе в своей трактовке стремится избежать. (2)неверно, поскольку легко представить ситуацию, когда соразмерное наказание неприводит к удержанию от преступлений.

Как пример, можно сослаться наэкономический анализ Г. Беккера: если достаточно велики ожидаемые выгоды отсовершения преступления или издержки его несовершения, преступление все равнобудет совершено. 396 Опровергнув (2), я одновременно опроверг (3), так как«аналитические [суждения] – это те (утвердительные) суждения, в которых связьпредиката с субъектом мыслится через тождество». 397 Поскольку можно помыслитьнаказание, которому не сопутствует принуждение, то суждение о том, что принуждение– следствие наказания, не аналитическое.Итак, представление о том, что удержание от преступлений - побочное следствиенаказания, во всех случаях приводит к тому, что оно становится случайным следствием.Чтобы оно было неизбежным следствием, как того хочет Хёффе, надо признать, чтооно – главная цель наказания, именно та цель, для которой и учреждаютсяпенитенциарные институты.Таким образом, различие между подходами Бирд и Хёффе несущественно: оба этиподхода, хотят этого их авторы или нет, ведут к тому, что наказание оказываетсятребованиемгипотетическогоимператива,которыйдолженбытьограниченкатегорическим.Однако по Канту, совершая любой поступок, мы должны проверять его максиму насоответствие категорическому императиву.

Поэтому в кантовской философии сказать,что наказание – требование гипотетического императива, который должен бытьограничен категорическим, – это то же самое, что просто сказать, что наказание –требование гипотетического императива. Кант же говорит прямо противоположное: онназывает уголовный закон категорическим императивом и подробно обосновывает этумысль на нескольких страницах. 398 Он недвусмысленно дает понять, что наказаниесамо по себе — долг.395Ibid. p.

87.Беккер Г. Человеческое поведение: экономический подход. – М.: ГУ-ВШЭ, 2003. C. 299-306.397Критика чистого разума. С. 61 / В10398Метафизические первоначала учения о праве. С. 361-379.396135Что касается интерпретации Хилла, то при всем ее остроумии ей удается совместитьпринуждение с категорическим императивом только ценой заявленной Кантом связиправа и патологического принуждения. Ведь если главный смысл и механизмнаказания – нравственное внушение, если наказание есть воздействие на совестьпреступника, то выходит, что исполнительная власть не принуждает преступника, алишь подталкивает его к моральному самопринуждению.

Тем самым, кантовскоепринципиальное различие между государством и церковью если и не исчезаетполностью, то становится весьма туманным. Более того, учитывая кантовскоепонимание права как правомочия принуждать (патологически), интерпретация Хилла,отказываясь от понятия патологического принуждения, грозит полным уничтожениемправа как такового. Любопытно, что в «Метафизических первоначалах учения одобродетели» именно этический долг по отношению к субъекту Кант трактует какморальное принуждение со стороны воли этого субъекта.

399 Таким образом,интерпретация Хилла неявно строится на представлении о кантовской философии как ототальной этике, в которой не может быть никакого другого обязательства, кромевнутреннего долга, и никакого другого обоснования, кроме морального оправдания.Нечто похожее мы видели у Э. Ю.

Соловьева. Такой подход ведет, в конечном счете, кполному стиранию различий между этикой и правом, к невозможности объяснитьспецифику правовых отношений и, что хуже, к превращению Канта не столько вморалиста, сколько в морализатора.Полагаю, трудности, преследующие авторов, чьи позиции изложены выше,объяснятся их взглядами на кантовское учение о праве в целом. Все эти авторыпридерживаются той или иной версии «официального взгляда», а потому не отдаютдолжного различию этической и правовой точки зрения. Поэтому то, что одно и то жедействие должно быть категорическим императивом и средством принуждения,воспринимается ими как парадокс. Пытаясь его решить, они либо, как Бирд и Хёффе,низводят наказание до гипотетического императива, либо, как Хилл, редуцируют правок этике, а воздаяние – к нравоучению.Поэтому в кантовской концепции наказания необходимо тщательно разделить точкизрения права и этики.

Карающий закон является категорическим императивом только сточки зрения этики, поскольку право, как я уже не раз подчеркивал, вообще не знаетникакого безусловного долженствования. Право в любом физическом воздействии начеловека видит не «наказание», а исключительно ограничение внешней свободы. Дляправа вопрос стоит не о том, отвечает ли это физическое воздействие высоким399Метафизика нравов. С.

486.136требованиям совести, а лишь о том, может ли оно сосуществовать с внешней свободойкаждогоповсеобщемузакону.Корочеговоря,наказаниекактребованиекатегорического императива – это точка зрения этики, а наказание как одно извозможных средств принуждения – это точка зрения права. Разумеется, между двумяэтими точками зрения возникает если и не противоречие, то напряжение: например,поступок, предназначенный ограничить свободу нарушителя, должно совершить так,чтобы не нарушить этического долга; и наоборот, тот, кто стремится к возмездию,сталкивается с тем, что на пути чересчур рьяного стремления встает правосудие. Ноничто из этого не свидетельствует о каких-либо внутренних апориях каждой из этихточек зрения.Итак, наказание как таковое, а не просто как частный случай ограничения свободы,целиком относится к ведению этики, а не права.

Для права наказание и/или угрозатакового – лишь один из возможных способов ограничить внешнюю свободу.Сказанное может показаться странным. Разве не является наказание в первую очередьюридической практикой и юридической проблемой?Однако отрывки из «Критики практического разума» показывают, что и сам Кантрассматривал наказание, в том числе, безотносительно вопросов права. Так, в одномместе он пишет: «В идее нашего практического разума есть еще нечто, что сопутствуетнарушению нравственного закона, а именно сознание заслуженности наказания».

400Кант явно считал, что наказание оправдано отнюдь не только тогда, когда совершаетсяв рамках правовой процедуры: «Если человек, который охотно дразнит и беспокоитмирных людей, когда-нибудь наконец наткнется на кого-то, кто как следует поколотитего, то … каждый одобрит это и сочтет это самим по себе добрым, хотя бы из этогоничего потом и не вышло». 401Приведенные отрывки показывают, что проблема этического оправдания наказаниядля Канта вообще не стояла: то, что категорический императив предписывает наказатьтого, кто поступил плохо, было для него самоочевидно. Однако, по всей видимости, этотребование не означает юридического обязательства (Verbindlichkeit) наказывать.Скорее наоборот, право накладывает ограничения на сугубо этическое стремление квозмездию.Эта роль права имеет очень большое значение.

Дело в том, что в этике имеетсяспецифическая проблема, связанная с подведением эмпирических случаев под400401Критика практического разума. С. 365.Там же. С. 433.137практические законы. В «Критике практического разума» Кант сформулировал этупроблему как проблему законов практического разума вообще: «закон свободы долженбыть применен к поступкам как к событиям, которые происходят в чувственновоспринимаемом мире и постольку, следовательно, принадлежат к природе».

402Решение Канта было в том, что хотя у нас не может быть схемы для такогоприменения, «нравственный закон имеет <…> одну познавательную способность,служащую посредницей в применении его к предметам природы, – рассудок».

403Поэтому практическая способность суждения может руководствоваться правиломсообразности с общей формой закона природы вообще. «Правило способностисуждения, подчиненное законам чистого практического разума, таково: спроси себясамого, можешь ли ты рассматривать поступок, который ты замышляешь, каквозможный через твою волю, если бы он должен был быть совершен по законуприроды, часть которой составляешь ты сам?»404Однако это не отменяет того, что в данном случае у нас есть «только однапознавательная способность, - рассудок, а не воображение». Поэтому таким методомможно лишь установить, что поступок по форме удовлетворяет условиям моральности.Но «истинная моральность поступков (заслуга и вина) остается для нас совершенноскрытой, даже в нашем собственном поведении».

405Высший закон права столь же формален, как и категорический императив. И темне менее, у законодателя есть точный критерий, чтобы отличить справедливый закон отнесправедливого, а у судьи – чтобы отличить правильное от неправильного во всехмногообразных эмпирических случаях. Дело в том, что правовой оценке подлежит неопределяющее основание воли, которое умопостигаемо, а только правило, по которомубыл совершен поступок. Это правило вполне доступно эмпирическому познанию: онодано в феноменах внутреннего чувства и косвенно проявляет себя в совершаемыхдействиях. Поэтому о нем можно сделать вывод по показаниям свидетелей и порассказу самого подсудимого о своих планах. Подведению под закон права подлежитне мотив, не образ мыслей, а сам эмпирический поступок или форма его максимы (приэтом,конечно,поступокподлежитправовойоценкетолькотогда,когдапредполагается, что он был совершен свободно; но это не отменяет того, что оценкеподлежит именно поступок, а не определяющее основание воли).