Общая риторика (Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др.), страница 11

по В о ге! 1 1946), то мы вправе спросить, действительно лп в этих случаях авторам удалось избавиться ог этих назойливых фигур: то, что специфично, не может быть общепринятым. К тому же претензии на «бесцветносты> (Ыап«Ьеш ), нейтральность стиля часто оказываются иллюзорными. Если метафора проникает даже в научные трактаты, а парономазия — в труды по психоанализу, то можно не сомневаться в том, что оригинальность этого нарочито нейтрального стиля рано или поздно даст о себе знать. Основной источник недоразумений в рассматриваемом нами определении кроется прежде всего в полисемни слова «норма».

Кинзи показал, что с позиций социологии нет ничего более нормального, чем мастурбация, которая с точки зрения традиционных моральных норм является очевидным отклонением. С точки зрения норм социальной справедливости у каждого должен быть свой насущный кусок хлеба, что для статистики не существенно, ф зек«»»э изз иоо она пользуется принципиально иными критериями. Таким образом, важно выяснить, от какой нормы отталкивается писатель: от той, которая предписывает, как «должно быть», илн от той, которая основывается на «обычном положении вещей, па наиболее часто встречающихся случаях» (словарь ВоЬег«).

Можно с уверенностъю утверждать, что здесь приемлемы оба значения. Как мы уже говорили выше, специальные литературные приемы отнюдь не способствуют осуществлению коммуникации в короткие сроки с достаточно ясным стра>кеппен содержания сообщения, они не являются лучшим средством для выражения и передачи информации. Но коль скоро сама природа литературного творчества сводится к отклонению от языковых норм в рассмотренном выше значении, отклонение это становится нормой для литератора, пвтпущего так, как он должен писать, тщательно избегающего того, что характерно для нелитературных текстов.

Если бы мы захотели выяснить, насколько часто язык используется в литературных целях, нам нужно было бы, разумеется, обратиться за помощью к Великому Номпьютеру. Но тем не менее можно высказать ряд простых соображений по этому поводу. В рамках гипотезы «естественной» поэзии, когда поэзия включается в структуру реально сугцествующнх языков, эмпирическое формирование которых длилось веками, есть основание предположить, что и в самом деле, как мы уже говорили выше, цитируя знаменитое изречение Дю Марсе, в языке фигур нет ничего особенного.

Только намерения этого <миллионного писателя», вбирающего в ссоя всех носителей языка, не нацелены на фигуры как таковые. Если я«е мы подойдем к этим явлениям с позиций литературы как вида профессиональной деятельности, то очень высока вероятность того, что ее язык, плохой или хороший, не будет тем языком, на котором говорит большая часть его носителей. Разумеется, можно представить себе микрообщество — фаланстер поэтов, например, — где речь оудет изящной, даже в тех случаях,.когда служанку просят принести домашние туфли Тогда, разумеется, норма отеля Рамбуйе или Вторников на Рю-де-Ром И1 будет отличаться от нормы человека с улицы.

И наконец, когда требуется дать определение не стилю вообще, а стилю конкретного произведения, стилю того илн иного автора, той или иной литературной группировки, той или иной эпохи, норма в ста- тистическом отношении будет меняться в зависимости от принятой точки зрения. На этот счет в области стилистики накоплено, действительно, немало специальных исследований и сформулирован ряд методических правил, которые позволят когда-нибудь, наверное, восстановить эти «вложенные» друг в друга риторические коды, соответствующие таким сообщениям, классам сообщений, классам классов сообщений и т.

д. Прежде чем вернуться и обсуждению трудностей, связанных с практическим определением нормы как «пулевой ступени» (бедге »его) литературности, имеет смысл обсудить еще два типа возраи«ений, выдвигаемых иногда против понятия отклонения. Являются ли отклонения «нарушителями порядка»1 Коли да, то в школе тогда придется приводить их в качестве примеров, которым не надо следовать. Н действительности и«е художественные тексты ве без основания рассматриваются как образцы правильной речи, правильной с точки зрения нормативной грамматики: писатели лучше, чем кто бы то ни было, знают языковой материал, они чувствуют его, как скульптор чувствует мрамор.

И когда Тодоров настаивает на том, что «стилпстические эффекты существуют лишь постольку, поскольку они противопоставлены норме, принятому употреблению» (цит. по: Ап«огне 1959, с. 57), тут же следует добавить, что то, что вызывает эти эффекты, отражает в равнои степени и отклонение и порку. Метафора, к примеру, воспринимается как таковая только тогда, когда она содержит отсылку как к прямому, так и к переносному значению. Таким образом, именно отношение норма;отклонение, а не отклонение как таковое является главным для понятия стиля. Рассмотренный выше принцип критиковали также и за то, что он неверен с психологической точки зрения по той простой причине, что читатель никогда не соотносит прочитанное с какой бы то нн было «нулевой ступенью» н, если так можно выразиться, воспринимает фигуру непосредственно, без дополнительных операций.

Здесь, как н выше, следует различать несколько разных случаев. Известно, что читать моя<но по-разному. Неискушенный читатель больше внимания уделяет содержанию сообщения, а не его форме, сюжету романа, а не повествовательным структурам. Но разве нельзя ве согласиться с тем, что процесс чтения образованного читателя — по всей видимости, всегда предполагающий возвращение к прочитанному — сводится в каж- 51 дом конкретном случае к многократному сравнению имеющихся отклонений с одной или несколькими нормами? Следует заметить, что для произведений искусства характерно, в частности, то, что свою «индивидуальную» истину они выдают за истину абсолютную.

Риторические приемы ослепляют читателя, как правило подавляя в нем критическое начало, в основу которого положено сравнение. Но независимо от того, хотим ли мы определить стилистические приемы в тексте (научное прочтение), илн выступить в роли их ценителей (эстетическое прочтение), в любом случае срабатывает механизм отсылок; парадигматическое пространство дискурса принимает более четкие очертания, оценить прочитанное теперь все равно, что выбрать, предпочесть те или иные ассоциации. Впрочем, нельзя забывать о том, что эти сравнения возникают уже на чисто автоматическом, спонтанном уровне восприятия. Дая«е если выдвинутая нами гипотеза относительно разновидностей чтения пе кажется достаточно убедительной, мы можем тем не менее утверждать, что теория отклонения оправдывает себя с практической точки зрения, поскольку она позволяет как-то объяснить имеюгциеся факторы.

Конечно же, не трудно выставить в карикатурном свете деятельность риторов, сводя ее к восстановлению прямых значений слов, составлению списков типа «так можно сказать, а так — нет» или составлению словарей типа словаря Сомеза: «Врач = незаконнорожденный сын Гиппократа», «Дом = необходимая крепость», «Жениться = предаваться разрешенной любви», «Красивая рука = красавица в движении» и т.

д. Очевидно такя«е, что Сен-Поль-Ру не «хотел сказать» графин, когда говорил хрустальная грудь. Еще более очевпдяо, что при акрофонпческой перестановке вам не предлагается угадать, какое слово было исходным, ее цель — фиксировать внимание читателя па результирующем иногда непристойном слове, как бы ставя под сомнение самое «благопристойность» языка. Тем пе менее только преобразование данного языкового выражения в другое, эквивалентное ему в каком-то отношении, дает нам возможность приписать первому какой-то смысл. На практике же восстановление «нулевой ступени», или точки отсчета, — дело нс всегда простое. Определить троп как изменение смысла— это одно, но точно определить собственное, прямое значение коикрстного метафорического выражения — это другое.

По-видимому, в некоторых случаях невозможно вос- становить собственное значение того или иного выражения. В особенности это характерно для ситуаций, когда в сообщении содержится отсылка не к двум, а к большему числу значений. При этом возникает ощущение или иллюзия бесконечности, Такая концепция, приближающаяся к известным теориям символизма, ничуть пе противоречит идее отклонения: появление сложного смысла обнажает основной прием риторического оформления мысли.

Целью общей риторики, один из вариантов которой будет предложен в данной книге, является анализ механизмов вьппе упомянутых преобразований. При атом необходимо самым тщательным образом различать виды подобных преобразований и типы исходных объектов. В классической риторике, как мы уже укавывали выше, преобразований различных видов было предостаточно: в каком-то смысле это и послужило причиной ее гибели.

Но преддагаемые ею «классификации» фигур были часто совершенно неудовлетворительными и, скорее, напоминали сюрреалистические таксономии Древнего Китая, о которых писал Борхес. В то же время не следует недооценивать важность некоторых классических схем, среди которых встречаются очень древние, хотя их изложение у более поздних анторов весьма неточно. Так, теория 11пайг1рагЮа гаВо, изложение которой мы находим, в частности, у Квинтилиана '», прп бли;каишем рассмотрении оказывается очень мощным инструментом анализа (что мы и попытаемся покавать в первой главе). Понятие «фигура мысли» (1!ангел ое репееез), которое воспринималось некоторыми весьма скептически, также мо»г«ет быть, как нам кажется, использовано в достаточно связном теоретическом построении. Без со»!пения, самым существенным здесь является " 1п»1!!и!!опв, 1, 5, 38, Цит, по: г,апвЬегд 1960, т 1, с.

250 !Заметим, что этот автор неоднократно указывал на преемственпасть, свяэывающу|о старую риторику с современной стилистикой См, «Весела!оп», АгсЬ!» Ьйг дав 3!ог!!пш г!ег !Чеиегеп Яргас!геп, 1957, т. СуШ, с, 335.) Квинтилиан назвал четыре типа преобразований соответственно аб!ес!!о, де!гас!!о, !пнпп!або, !галеево!л«!о, В прекрасном исследовании Лаусберга мы находим самое полное и глубокое описание классического наследия. 53 определение основных аспектов языка, поскольку риторическая интенция может быть нацелена па любой из них, Под словом «язык» (1апааае) здесь, как, впрочем, и в предыдущем изложении, мы имеем в виду всю совокупность языковых явлений, причем «язык» (1апяпе) в соссюровском смысле для нас всего лишь один из его аспектов.

Здесь, как и раньше, мы будем исходить из предложенной Р. Якобсоном схемы [П, где обобщаются классические труды Омбредана, К. Бюлера, Ч. Морриса и т. д. (см. з а)<оЬ зон 1960) 'о. От отправителя сообщение попадает к получателю * через канал связи: сообщение закодировано н соотнесено с определенным контекстом. Каждому ич упомянутых факторов соответствует своя, отличная от остальных функция; эти частные функции в принципе могут совмещаться, однако чаще между ними устанавливается определенная иерархия в зависимостл от типа коммуникативного акта: на практике референциальяая функция обычно играет главную роль, но сообщение может быть также «ориентировано» на получателя (экспрессивная функция) или на отправителя (конативная функции) сообщения.