Диссертация (972184), страница 23
Текст из файла (страница 23)
Если в предыдущей главе образ героя национальногомира рассматривался имагологически, как «Другой», то ниже он будет показан вконтексте сформировавшей его традиции.«Так уж вышло, но я признался, что пишу книги. А ведь слово писательпроизошло от переписывающего Тору. Только с тех пор, как пишущим зоветсявсякий, выводящий буквы, никто не заподозрит меня в гордыне, если я назвалсяписателем... Писатель подобен ребенку, обмакивающему перо в чернила ипишущему то, что велит ему его учитель. Пока слова учителя у него передглазами, написанное им хорошо. Убрал книгу учителя или изменил что-нибудь изсказанного в ней, написанное им нехорошо. Всевышний, да будет Онблагословен, поставил условие всему, что было создано Им в шесть днейТворения, – не уклоняться от роли своей (кроме моря, которое должно было вбудущем расступиться и пропустить евреев), и под это условие подпадают такжетекст и пишущий его», – писал Ш.
Й. Агнон в романе «Гость на одну ночь»(1939).В начале XX веке, в эпоху исторических катаклизмов, традиционнаясистема «ролей» нарушается, и мир оказывается надломлен. Человек, живущий настыкеэпох,пытающийсяосуществить синтезпрошлогои настоящего,восстановив, таким образом, целостность мироздания, становится ключевым104героем в циклах И. С.
Шмелёва, Ш. Й. Агнона, И. Э. Бабеля. Нами выделяютсядве стратегии поведения героя в условиях исчезающего национального мира:1.Бунт против угасающей на глазах традиции, попытка проложитьпуть в новый мир, порывающий всякую связь с идеалами прошлого.2.Стремление воссоздать, пускай и в утопическом ключе, ушедшиймир – мир, не знавший катастрофы и сохранивший целостность.Как правило, оба этих пути в конечном итоге пересекаются, представляясобой движение от деконструкции к созиданию.1053.1. ИСТОКИ ОБРАЗА ГЕРОЯ-БУНТАРЯ В НАЦИОНАЛЬНОЙЛИТЕРАТУРНОЙ ТРАДИЦИИВ попытке реконструировать литературную генеалогию Кирилла Лютовабыло создано множество гипотез.
Так, израильский филолог Стив Левин, автородной из последних работ, посвящённых творчеству И. Э. Бабеля 289, указывает наДмитрия Оленина, героя «Казаков» Л. Н. Толстого, как на одного из возможных«предшественников» Кирилла Лютова. Кроме того, рассматривая еврейскийконтекст творчества Бабеля, исследователь проводит параллель между героемконармейского цикла и еврейском солдатом-интеллигентом из очерка старшегосовременника Бабеля С. М. Дубнова290 «История еврейского солдата. Исповедьодногоизмногих»,созданногонаосновеподлиннойбиографиивольноопределяющегося А. Гольденштейна и его предсмертного письмаисповеди. По «пути использования художественной потенции документа дляактуализации писательского вымысла и обобщения»291, пишет Левин, идет иБабель в работе над «Конармией».
Автор исследования находит в двухпроизведениях рожденное «временем, переломом эпох» (только у Дубнова этопервая мировая война, а у Бабеля, в свою очередь, – революция и гражданскаявойна) «типологическое сходство»292. Важной особенностью данного сходстваЛевин считает следование «еврейской традиции в изображении героического,действенного начала»293. Эта традиция состоит в первую очередь в отображениине физической, «богатырской», силы, но силы духовной. Исследователь видитчерты, роднящие персонажей (и авторов) двух произведений, в «типеисторического мышления – с опорой на конкретику фактов и стремлением кшироким историческим обобщениям»294.289Левин C.»С еврейской точки зрения…» Избранные статьи и очерки. Иерусалим:Филобиблон, 2010.- 484 с.290Семён Маркович Дубнов (1860-1941 гг.)-российский еврейский историк, публицист иобщественный деятель, один из классиков и создателей научной истории еврейского народа.291Левин C.
«С еврейской точки зрения…» Избранные статьи и очерки. Иерусалим:Филобиблон, 2010.С.10.292Там же. - С. 11-12.293Там же.294Там же. - С.14.106Рассуждая о еврейских истоках образов Кирилла Лютова и ИльиБрацлавского, второго персонажа «Конармии», связанного с национальнойеврейской культурой, нельзя обойти стороной творчество ивритских писателейсовременников И.
Э. Бабеля. По собственному свидетельству, Бабель «изучал дошестнадцатилетеврейскийязык,Библию,Талмуд»295,авпоследствииредактировал собрание сочинений Шолом-Алейхема, написал киносценарий помотивам романа «Блуждающие звёзды», рассказы, во многом перекликающиеся схасидскимиисториями296(«ШабосНахаму»),переводилсочиненияД.Бергельсона и предполагал заняться переводом «Тевье-молочника», а такжепринял участие в последнем легальном альманахе на иврите, санкционированномсоветскими властями, «Брешит297», где опубликованы шесть рассказов Бабеля вавторизованном переводе, а имя писателя приведено в еврейской форме – Ицхак.Глубокую связь И.
Э. Бабеля (и целого ряда писателей – современников Бабеля) страдициями еврейской литературы и культуры отмечает Лея Гольдберг,израильская поэтесса, литературовед и переводчица рассказов Бабеля на иврит:«В 1920-х годах, – пишет она, – на карте русской литературы чётко обозначилисьфигуры еврейских писателей и поэтов, пишущих по-русски: Осип Мандельштам,Ицхак Бабель, Эдуард Багрицкий. О каждом из них можно и должно говоритьотдельно: они овладели возможностями русской речи с радостью богатырей,способных начать вторжение не снизу, а с уровня, весьма близкого к вершине…они, а также Пастернак, были первыми евреями, первым поколением, котороесовершенно уверенно обращалось с русским стилем, как если бы он был ихсобственностью, и, однако, было у них что-то своё (Здесь и далее выделено нами.– И.
Ю.), чего не было у других, – еврейское наследие, еврейское восприятие,еврейская традиция и еврейское страдание, почерпнутые либо из личного опыта,295Бабель И.Э. Автобиография//Бабель И.Э. Сочинения. Том первый. М.: Художественнаялитература, 1990. С.31.296Интересно отметить, что в то же самое время Ш.Й. Агнон совместно с М. Бубером собиралхасидские истории, литературную обработку которых опубликовал в одноимённой книге. Одиниз вариантов сюжета, положенного в основу бабелевского рассказа, встречается и в сборникеАгнона.297Бытие.
Издавался в 1926 году, в Берлине, под редакцией А.И. Карива.107либо из двойственности ощущений и тяжести наследства, как в случаеМандельштама, либо из еврейской традиции во всей её полноте – со знаниемидиша и иврита, молитв и Танаха, как в случае Бабеля»298. В другой своейстатье, целиком посвящённой творчеству И. Э. Бабеля, Лея Гольдберг рассуждаето проблеме перевода рассказов писателя на иврит и приходит к следующемузаключению: «Кто из читателей этого 299 рассказа, из цикла рассказов Бабеля«Конармия», может подумать, что изначально он не был написан на иврите? Темарассказа, его стиль и язык в переводе А.
Шлионского, свидетельствуют, чторусский подлинник в данном случае является переводом с иврита. И этотрассказ,благодаряпереводу,словновернулсядомой»300.Помнениюисследовательницы, язык рассказов Бабеля куда ближе к ивриту, чем переводыСвященного писания: «Читатель, владеющий русским, дивится: каким образомавтор этого рассказа сумел передать на прекрасном русском языке этот ивритскийстиль, если почти все переводчики наших древних книг на русский язык такнепростительно грешили либо против ивритского подлинника, либо противрусского языка (включая русский язык Танаха)»301. Далее Лея Гольдберг пытаетсясистематически описать лингвистические особенности творчества Бабеля,выделяя в нём четыре языковых пласта: «(а) виртуозный язык писателя,непогрешимый в грамматическом и стилистическом отношении и тем не менееиндивидуальный, особенный; (б) поэтический торжественный язык, за которымразличимы интонации библейской поэтической речи; (в) еврейско-русский язык иязык одесситов из мира людей вне закона; (г) русский язык, в котором различимовлияние идиша, когда его еврейские персонажи кое-как изъясняются порусски302».298Гольдберг Л.
Рыжий Мотэлэ (Об Иосифе Уткине)// Амот. 1962. №2, октябрь-ноябрь. С.28-33.Кладбище в Козине.300Гольдберг Л. Ицхак Бабель: на иврите, в письмах и вообще… (О сборнике «Сипурим» впереводе Авраама Шлионского) (במכתביו ובכלל,בעברית:)יצחק באבל//Амот. 1963. №1. Июнь-июль.Здесь и далее цит. в переводе Д.Э.Розенсона.301Там же.302Там же.299108Таким образом, Лея Гольдберг акцентирует внимание читателей и будущихисследователей на важности рассмотрения творчества Бабеля как в контекстерусской литературы, так и с позиций еврейской традиции.Имея довольно широкое представление о языке идиш и литературе,созданной на нём, Бабель в равной степени владел и древнееврейским языком(что отметила в своих работах Лея Гольдберг), языком Священных книг, которыйна стыке веков переживал второе рождение, становясь языком новой литературы.Ивритская литература, создававшаяся в эту эпоху303, во многом опиралась нарусскую традицию, и главным её героем становится неприкаянный еврейскийюноша, очень похожий на «лишних людей» русской литературы ХIX столетия.Именно он может быть назван одним из «предков» Лютова и Брацлавского.
Нижемы обратимся к истокам этого образа.«Долгие годы Россия была той Прекрасной Дамой, за которой ухаживалаеврейская интеллигенция, ослеплённая любовью и восхищением» 304, – пишетизраильский литературовед Хамуталь Бар-Йосеф. В числе «ухажёров» были иименитые писатели, ставшие впоследствии классиками литературы на иврите. Этоне случайно, ведь многие из них родились на территории Российской империи, ихосновным языком, как правило, был русский, а стало быть, всё многообразиемировойкультурыонипознавалисквозьпризмурусскойлитературы.Замечательно сказано об этом явлении в воспоминаниях ивритской поэтессыРахели Блувштейн (1890–1931 гг): «Чем же жила наша душа? Книгами.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
