Диссертация (958832), страница 14
Текст из файла (страница 14)
51]. Такое смысловое наполнение образазмееподобного существа можно увидеть, например, в христианском легендарномсюжете о святой Маргарите Антиохийской (в католическом христианстве) илисвятой Марине (в православии) – великомученице, которая была убита за отказ отбрака с римским эпархом и отречения от Христа. Ночью, когда Маргаритатомится в подземелье, к ней является змей, однако великомученица побеждает его(убиваетилизаставляетотступить),осенивсебякрестнымзнамением[210, с. 218].Джуди Аллен и Жанна Гриффитс называют христианскую религию однимиз главных факторов, повлиявших на восприятие образа дракона в культуренародов Европы как исключительно враждебного по отношению к человеку62существа [147, с.
46]. Однако и в контексте христианского мировоззрения внародном сознании сохраняется и иногда проявляет себя концепт «благого змея»,покровителя или помощника, а не врага человечества. Так, в сербском фольклоренаравне с враждебным драконом присутствуют образы добрых змееподобныхдемонов, которые помогают святому Илье и святому Георгию изгнать чудовище[47, с. 118]. Более того, Барбара Ханна (Barbara Hannah) в своих лекциях,посвящённых символизму «реальной» змеи и мифического змея, говорит о том,что в христианстве этот образ может служить воплощением не только Сатаны, нои Христа [192, с. 152].Христианизациимогутподвергатьсятакжеиужесуществующиезмееборческие сюжеты: так, В.
В. Иванов и В. Н. Топоров считают, чтобиблейские образы змееборцев – Ильи-пророка, Святого Георгия и др. – заменилисобой более ранних языческих героев – например, Перуна [47, с. 164]. Этатенденция – частное проявление более глобального процесса переосмыслениямифологического наследия античности, происходящего в Средние Века.Отрансформацииантичныхмифологическихсюжетов,вкоторыхпротивником змея является бог, упоминает Джон Р. Р.
Толкин (John Ronald ReuelTolkien) в эссе «Беовульф: Чудовища и критики» (“Beowulf: The Monsters and theCritics”). Несмотря на формальное сохранение многих элементов этих сюжетов,божественная сущность героя в них со временем заменяется человеческой, ачудовище, хотя и не теряет полностью атрибутов хтонического существа, ужевоспринимаетсярассказчикомкакобитательматериальногомира,неотличающийся по своей природе от любого другого животного, которое можетбыть убито простым железным оружием [129, с. 34-35]. Такое восприятие, помнению Джуди Аллен и Жанны Гриффитс, вполне гармонирует с христианскимипредставлениями о порождениях зла.
Кроме того, авторы подчёркивают, чтоименно железное оружие в Средние века могло считаться действенным средствомпротив нечисти [147, с. 122-123].Таким образом, во времена Средневековья дракон постепенно утрачиваетсвои хтонические черты и начинает представлять собой опасное и пугающее, но63не обязательно древнее или сверхъестественное существо. Драконоборцемосвободителем теперь может стать смертный человек, использующий в бою силуоружия или смекалку.Несмотря на то, что объектом нашего изучения являются фольклорныесюжеты, мы считаем краткую характеристику новейших изменений в образезмееподобного существа важной составляющей исследования: она позволяет нетолько увидеть дальнейшие перспективы развития традиционных сюжетов вхудожественном сознании современного человека, но и наметить одно изосновных, на наш взгляд, направлений для дальнейших исследований.
Фольклор,как отмечает В. И. Ерёмина, является своего рода культурным посредникоммежду древнейшей мифологией и художественной литературой [40, с. 11], иэкскурс в историю развития интересующего нас образа и связанного с ниммотива,начавшисьсописаниядогосударственныхмифов,закономернозавершается краткой характеристикой бытования изучаемых явлений в контекстелитературы и современной массовой культуры.МайклУайлиутверждает,чтопикпопулярностиавторскихдраконоборческих сюжетов пришёлся на XII-XIII вв.
Их героями становились каквымышленные персонажи, например, рыцари легендарного английского короляАртура [243, с. 30], так и реальные исторические личности. По оценке ТомасаХонеггера, победа над драконом стала одним из самых «престижных» деяний,которое народное сознание могло приписать известному человеку, и титул«драконоборец» (“dragonslayer”), в связи с этим, был довольно популярен[184, с. 32]. Этот подвиг мог как вписываться в биографию человека умышленно,с целью приумножить значимость его поступков, так и являться, выражаясьсловами Джона Эндрю Бойла, стихийным продуктом народного сознания,порождающего в фольклорной традиции легендарные сюжеты о деяниях жившихкогда-то известных людей [148, с. 31].Разумеется, авторы этих произведений использовали в своих сюжетахструктуру и элементы змееборческого мотива, появившиеся на предыдущихстадиях его существования, однако их символическое наполнение в новых64культурныхреалияхмоглоискажаться,наполняясьинымсмысловымсодержанием.
Так, определённые изменения претерпела мотивация поступковгероя: элемент художественного вымысла, заменивший магическую, ритуальнуюили космогоническую трактовку событий, основывался на представленияхрассказчика о добре и зле, и протагонист сражался с драконом каколицетворением зла, руководствуясь общепринятыми понятиями о морали исправедливости. Джуди Аллен и Жанна Гриффитс говорят об аналогичнойтенденции и в отношении самого образа чудовища. Дракон, охраняющий золото,мог стать символом жадности и накопительства, и сокровища постепенноутрачивали своё прежнее символическое значение [147, с.
125]. Змей какфаллический символ связывался теперь не с плодородием и зарождением жизни, ас грехом или колдовством. Очевидно, что эта смена понимания и трактовкитрадиционных образов или действий персонажей могла происходить не только вавторской литературе, но и в народной традиции на всех этапах развитиязмееборческого мотива, однако, на наш взгляд, именно в эпоху Средневековья онаприобрела подобную моральную и логическую основу.Новый всплеск общественного интереса к драконоборческим сюжетампроизошёл во второй половине XIX в. Именно он, по мнению РагныГудмундсдоттир, ознаменовал первый этап популяризации образа дракона вмассовой культуре XX в., начавшейся в рамках появления и расцвета жанровфэнтези и научной фантастики в художественной литературе [188, с. 1]. Этаступеньэволюциимотивазмееборчествахарактеризуетсяочереднымпереосмыслением его устойчивых элементов и частичной сменой их содержания.Доминик Читем (Dominic Cheetham) считает, что популяризации мотивазмееборчества в конце XIX в.
способствовало как «новое открытие» дляобщественного сознания образов драконов из классических европейскихсюжетов, таких как Фафнира из «Саги о Вёльсунгах» или дракона из«Беовульфа», так и «знакомство» Запада с восточными драконами из культуры инародной традиции Китая и Японии [163, с. 18].65Характерной чертой новых интерпретаций историй о противостоянии герояи его змееподобного противника стало внесение в композицию, состоящую изтрадиционных элементов, чего-либо неожиданного или даже абсурдного,искажающего сложившуюся ситуацию и делающего невозможным развитиепривычного сюжетного сценария.
Ярким примером такой интерпретациидраконоборческого сюжета стал рассказ шотландского писателя Кеннета Грэма(Kenneth Grahame) «Дракон-лежебока» (“The Reluctant Dragon”), в которомдракон, живущий в Беркширских холмах (Berkshire Downs), оказываетсядобродушным, образованным существом, неспособным причинить кому-либовред и пишущим на досуге стихи [210, с. 220]. Черты, присущие образучудовища-антагониста, здесь комическим образом обращены в собственнуюпротивоположность. Томас Хонеггер предполагает, что именно персонаж этогорассказа стал одним из главных прототипов для дружественных по отношению кчеловеку драконов в литературе XX-XXI вв. [184, с.
34]. Тот факт, чтоприведённое нами в качестве примера произведение рассчитано на детскуюаудиторию,такжепоказателен:ДоминикЧитемутверждает,чторостпопулярности драконоборческих сюжетов в сфере детской литературы, а такжеположительное отношение к змееподобным существам из восточной культуры,попавшей в поле интересов населения западных стран, могли оказать решающеевлияние на формирование образа невраждебного дракона [163, с. 18]. В целом, этоявление в рамках изучаемого нами мотива, по оценке Рагны Гудмундсдоттир,соответствует характеру современного искусства, для которогоявляетсятипичным использование стереотипных мотивов и образов в новых условиях,заставляющих взглянуть на них иначе, переосмыслить их содержание [188, с. 1].ВпервойполовинеXXв.образдраконапродолжаетнабиратьпопулярность. В классических произведениях жанра фэнтези – «Хоббите» (“TheHobbit, or There and Back Again”) и «Властелине колец» (“The Lord of the Rings”)Джона Р.
Р. Толкина, цикле о Земноморье (“Earthsea”) Урсулы ле Гуин (Ursula K.Le Guin), «Хрониках Нарнии» (“The Chronicles of Narnia”) Клайва С. Льюиса(Clive Staples Lewis) – эти создания сохранили многие традиционные66символические черты и функции. Так, Урсула ле Гуин описывает их как мудрыхсуществ, носителей тайных знаний, не являющихся однозначно дружественнымиили враждебными по отношению к человеку [237, с.
98]. Однако, как отмечаетСандра Анерман (Sandra Unerman), авторы могут использовать и комбинироватьтрадиционные элементы также и для создания на их основе новых построений,для высказывания новых мыслей [237, с. 100].Дракон Смог (Smaug) из повести Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит, или туда иобратно» играет роль антагониста в змееборческом сюжете, отражающем многиетрадиционные фольклорные и мифологические черты: например, мотив охранысокровищ, мотив наличия на теле чудовища уязвимого места, а также агрессивнаяприрода дракона, заставляющая его нападать на людские поселения. Однако, помнению ряда исследователей, автор, не нарушая этих основных закономерностей,придаёт дракону черты полноценной личности, позволив чудовищу мотивироватьсвои действия собственными побуждениями, эмоциями и проявлениямихарактера, не зависящими от жанровых и сюжетных канонов [184, с.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
