Диссертация (958832), страница 12
Текст из файла (страница 12)
5]. Учёные пришли43В пользу предположения о змеиной природе Велеса говорит ряд приведённых авторами теории доказательств: вминиатюре Радзивилловской летописи, изображающей клятву мужей Олега Перуном и Волосом, первыйизображён как антропоморфный идол, а второй – как змея у ног людей; кроме того, функция покровителя стад,закреплённая за «скотьим богом» Велесом, иногда также принадлежит существу змеиной природы [118, т.I, с. 210]. Н. К. Козлова, однако, справедливо отмечает, что данная миниатюра была создана в конце XV в.художником-христианином, творившим в рамках собственного живописного канона. Следовательно, он вполнемог изобразить языческих богов в соответствии с христианскими представлениями о них как о нечистыхсуществах (каким является в христианской традиции и змей – см. с.
60), не считаясь с тем, как на самом деле могливыглядеть идолы Перуна и Велеса [54, с. 353]. Об альтернативной трактовке противопоставляемых образов Перунаи Велеса, несовместимой с теорией «основного мифа» (согласно этой гипотезе, оба участника конфликтаизначально являлись носителями змеиных черт), мы упомянем в следующей главе (см. с.
100).53к выводу, что этот змееборческий сюжет – «основной миф» – лежит в основемифологических систем всех индоевропейских народов.Хотя в описанном В. В. Ивановым и В. Н. Топоровым поединке Перуна иВелесакосмогоническиймотив отсутствует,определённыеизменениявокружающем мире после победы над змеем всё же происходят: последнийскрывается в земных водах, и идёт дождь (появляется вода) [47, с. 5] – другимисловами, возвращается плодородие и богатство [47, с. 96], похищенное змеем.Несмотря на критику, которой подверглась теория Иванова и Топорова впоследние десятилетия, нельзя не согласиться с выводом о продуктивностисюжета «основного мифа», которую мы попытались проиллюстрироватьприведёнными выше примерами.На распространённость мифа о противостоянии бога и хтонического змеяобращают внимание и представители западного научного сообщества.
Так,американский учёный Джозеф Фонтенроуз, обратившийся к этой теме, подробноописывает рамки вариативности устойчивых элементов данного мифа, которыйон назвал “combat myth” – «миф о битве» [182].Фонтенроуз выделяет следующие внешние атрибуты змееподобногоантагониста: огромные размеры, многоголовость либо наличие большего числаконечностей (рук, ног, хвостов и пр.), способность к трансформации (изменениюформы тела или оборотничеству), связь чудовища с природными катаклизмами ибедствиями, угрожающими жизни человека: с засухой, наводнением, ураганом ит.
д. [182, с. 9-10]. «Змеиную» сущность чудовища учёный трактует достаточношироко: она может выражаться либо в отсутствии антропоморфных черт (nonhuman form) и преобладании во внешнем виде монстра частей тела различныхживотных (в первую очередь, змеи, а также ящерицы, крокодила, рыбы,скорпиона, льва, волка, быка, ястреба и др.); либо в смешении черт этихживотных с внешностью человека [182, с. 10].Многоголовость действительно можно назвать одной из устойчивыххарактеристик змееподобного существа на поздних, относительно сложныхстадиях его развития.
Анализируя природу этого атрибута, В. Я. Пропп проводит54аналогию с наличием множества ног у мифического коня, которое служитсимволом его сверхъестественной быстроты. Наличие большого количества голову змея гипертрофирует, таким образом, его сущность как опасного чудовища илипоглотителя [91, с. 247].Ещё один устойчивый элемент змееборческих сюжетов заключается в том,что герой может быть каким-либо образом связан с антагонистом.
Анализируязмееборческие сюжеты в русской сказке, В. Я. Пропп обращает внимание на тотфакт, что змей нередко знает, что погибнет от руки героя, ещё до встречи споследним. В сказке не описывается, как именно чудовище узнаёт осуществованиипротивника,которыйсможет победитьего:этознаниеприсутствует в сюжете как данность, и Пропп предполагает, что её причиныкроются где-то за пределами рассказа, предшествуют завязке сказочного сюжета[91, с. 221]. Учёный выдвигает гипотезу, согласно которой мотив изначальногопротивника исходит из того факта, что змей связан с рождением героя [91, с.
275].Можно предположить, что эта связь исторически кроется в обрядеинициации последнего, во «втором рождении» через поглощение. Герой,побывавший в змеином чреве, обретает какие-то свойства поглотителя и самотчасти становится змеем. Однако учитывая тот факт, что ритуальный характерпоглощения, так же как и сам этот элемент контакта со змееподобнымчудовищем, со временем исчезает из мифологических и фольклорных сюжетов,вполне логичным кажется предположение о том, что «второе рождение» можетзамениться первым. Таким образом, герой, способный убить змея, – это герой,рождённый от змея44. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, Проппобращается к этнографическим материалам, собранным в Африке, согласнокоторым у народов, говорящих на языке уво, существует вера в то, что ребёнок,вымоленный у змея-водяного духа, станет воплощением этого существа[91, с.
276].44Такое происхождение может иногда объяснять и выдающиеся характеристики героя (необыкновенную силу,хитрость, мудрость, способность к оборотничеству и т. д.), которые нередко являются типичными атрибутамизмееборца: последний перенимает эти исключительные качества от отца, и поэтому он является единственнымдостойным и опасным противником для чудовища.55Так как многие змееборческие сюжеты не сохранили мотива рождениягероя от змея, его функцию выполняет какой-либо иной вид чудесного рождения,указывающего на избранность протагониста, его отличие от других людей испособность победить чудовище.
Тем не менее, в мировом фольклоре существуютпримеры, отражающие факт зачатия героя существом змеиной природы – в такихсюжетах змей выступает в роли фаллического символа. Эта символика логическивытекает из самой формы тела змея или змеи. Напомним, однако, что образ змеяникогда не утрачивает полностью своей двойственности, сохраняя и женскиечерты: устойчивости ассоциации змея с символикой женского полового органаспособствует его роль поглотителя [161, т.
III, с. 10]. Такая двойственностьвыражается в сюжетах, в которых чудовище представлено двуполым, чтохарактерно, например, для австралийского Радужного Змея. Е. М. Мелетинскийсчитает, что здесь проявляется роль змея как медиатора между мужским иженским началом, аналогично некоторым другим парным понятиям, в связи скоторыми это мифическое существо также проявляет свою двойственность(верхний и нижний миры, жизнь и смерть) [67, с.
239] (см. также с. 99-100).Как отмечает В. Я. Пропп, наличие у змея эротических коннотаций вполнеорганично вписывается в образ представителя потустороннего мира, так как вмифологии многих народов умершим, т. е. обитателям иномирия, свойственныдва инстинкта: голод и половой голод. Вторая характеристика, по мнениюучёного, является более поздней. Её появление может быть сопряжено сопределёнными изменениями в укладе жизни людей: с развитием обществачеловек начал обращать всё больше внимания на удовлетворение половогочувства. Это способствовало внесению эротических элементов в продуктычеловеческой культуры, в том числе в мифологические и религиозные сюжеты.Древниегреки,пословамПроппа,различалилюбовноепохищениесверхъестественным существом в качестве одного из видов смерти [91, с.
252]. Всюжетах, отражающих подобные представления, реализуется, выражаясь словамиВ. И. Ерёминой, идея «плодотворящей», а также «эротической природы смерти»,закрепившаясявфольклореилитературеввидеженскогообраза,56олицетворяющегоэтоявление[40, с. 132].Вэтомобразеотчётливопрослеживаются черты упомянутой нами Великой Матери, олицетворяющейсозидательное женское начало (совокупление и рождение новой жизни), а такжесмерть и перерождение посредством смерти (см.
с. 49).С другой стороны, подобная символика змея может носить и более древнийхарактер: Чарльз Стэниленд Уэйк (Charles Staniland Wake), изучавшийфаллическую символику в контексте античных религий, утверждает, что ипервобытные люди относились к продолжению рода, а следовательно, и ктаинству зачатия, как к явлению чрезвычайно значимому. С ним связывалисьопределённые предрассудки или религиозный страх, и этот процесс мог носитьсакральный характер и связываться со священным змеем [232] – покровителемвод (а значит, и плодородия, продолжения жизни) или демиургом, создателеммира.Мы действительно обнаруживаем проявление фаллической символики,присущей змею, в догосударственных мифах.
Л. А. Абрамян в статье «Змей уисточника» анализирует миф австралийских аборигенов о великих сёстрахВавилак, проглоченных45 питоном Юрлунггуром46, а затем возродившихся из егочрева. В одном из его эпизодов в священный водоём Миррирмина попадаетменструальная кровь старшей сестры, что привлекает (будит) живущего там змея[1, с. 22-23]. Сама его внешность, а также поза, которую он принимает,показавшись из воды, по мнению Рональда Берндта (Ronald Murray Berndt),однозначно говорит о змее как о фаллическом символе47. Однако в более явномвиде мотив совокупления со змеем проявляется именно на поздних стадияхразвития общества. В качестве яркого примера приведём упомянутую ЭнтониМеркатанте римскую легенду, в которой к женщине каждую ночь приходил вкачестве любовника змей.
Утром он покидал её, возвращаясь в своё логово[210, с. 339]. На связь змея и дракона с фаллической и эротической символикой45По мнению Е. М. Мелетинского, здесь проявляется близость символики поглощения и эротического насилия[67, с. 242].46В варианте, рассматриваемом Е. М. Мелетинским, место питона занимает Джангавуль – Радужный Змей[67, с.
242], о котором мы упоминали выше (см. с. 46).47Цит. по исследованию Е. М. Мелетинского [67, с. 242].57обращает внимание также Жак Ле Гофф (Jacques Le Goff), по словам которогоодним из характерных вариантов чудесного рождения героя в греко-римскойтрадиции является его зачатие от бога, явившегося будущей матери именно воблике дракона [56, с. 152]. Подобные обстоятельства зачатия народная молваприписывала, например, древнеримскому императору Октавиану Августу,считавшемуся сыном Аполлона. Об Александре Македонском, по свидетельствуТита Ливия (Titus Livius), также рассказывали, что он родился от огромной змеи,которую часто видели в спальне его матери [10, т.