Пьер БУРДЬЕ Социология социального пространства (554383), страница 33

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 33)

Сартра — это установка сознания, скрывающегоот самого себя истину, самообман. — Прим. перев.Делегирование и политический фетишизм167представители приспосабливают к своим нуждам всеобщие ценности, присваивают их, «конфискуют мораль»* изавладевают таким образом понятиями Бог, Истина,Мудрость, Народ, Свобода и т. д., превращая их в синонимы...

В синонимы чего?— Самих себя: «Я есть Истина». Они выдают себя за святых, освящают себя и одновременно проводят границу между собой и простымисмертными, становясь тем самым, по словам Ницше, «мерой всех вещей».Лучше всего функция священнического смирения проявляется в том, что я назвал бы эффектом оракула, благодаря которому официальный представитель заставляетговорить группу, от чьего имени он выступает, говоря совсем авторитетом этого неуловимого отсутствующего:самоуничтожаясь полностью во благо Бога или Народа,священнослужитель превращает себя в Бога и Народ.Именно тогда, когда Я становлюсь Ничем, — потому чтоЯ способен превратиться в Ничто, раствориться, забытьсебя, пожертвовать собой, посвятить себя, — Я становлюсь Всем.

Я только доверенное лицо Бога или Народа,но то, от имени чего Я выступаю, является Всем, и потомуЯ — Все. Эффект оракула — это, по существу, раздвоение личности: индивидуальная личность, «Я» самоуничтожается в пользу трансцендентного юридического лица(«Я жертвую собой ради Франции»). Условием доступа кдуховной власти является настоящая метанойя (metaпопа), или превращение: обычный индивид должен умереть, чтобы вновь явиться в виде юридического лица.Умри — и стань институтом (именно это происходит приобрядах посвящения). Парадоксальным образом те, ктосделался Ничем, чтобы стать Всем, могут перевернуть этоотношение и начать упрекать тех, кто остаются самимисобой и выступают только от своего имени, в том, чтоони и фактически, и юридически являются Ничем (поскольку неспособны на Самоотречение и т. п.).

Именнотакое право выносить выговора и обвинять других является одной из привилегий положения активистов.Короче говоря, эффект оракула есть один из феноменов, которые нам кажутся очень понятными — все мыслышали о Пифии, о жрецах, трактующих высказывания168Пьер Бурдьё. Социология социального пространстваоракула, — но мы не научились распознавать этот эффект в ряде ситуаций, когда кто-то говорит от имени чегото такого, что он взывает к жизни самим фактом своейречи.

Целая серия символических эффектов, обычных дляполитической жизни, покоится на такого рода узурпаторском чревовещании, состоящем в том, чтобы заставитьговорить тех, от чьего имени говоришь и имеешь правоговорить, заставить говорить народ, от чьего имени тебепозволено говорить. Очень редко политик, произносящийслова «народ, классы, народные массы», не прибегает кэффекту оракула, т. е. к приему, смысл которого заключается в том, чтобы производить сообщение и одновременно расшифровывать его, чтобы заставить поверить,что «я — это другой», что официальный представитель,этот простой символический субститут народа, есть действительно народ, в том смысле, что все сказанное им —это правда и жизнь народа.Узурпация, заключающаяся в факте самоутверждениясвоей способности говорить «от имени кого-то», — это то,что позволяет перейти от изъявительного наклонения кповелительному.

Если я, Пьер Бурдьё, единичный социальный атом, находящийся в изолированном состоянии ивыступающий только от своего имени, говорю: «Нужно сделать то-то и то-то... свергнуть правительство... отказатьсяот ракет типа "Першинг"», то вряд ли меня станут слушать.Но если я в ситуации, определенной моим официальнымположением, могу выступать «от имени народных масс»или тем более «от имени народных масс, науки и научногосоциализма», то все меняется.

Переход от изъявительногонаклонения к повелительному (и последователи Дюркгейма, пытавшиеся основать мораль на науке о нравах, хорошо это чувствовали) предполагает переход от индивидуального к коллективному как основанию всякого признанного или могущего быть признанным принуждения.Эффект оракула, являя собой крайнюю форму успешности, есть то, что позволяет уполномоченному представителю, опираясь на авторитет уполномочившей его группы, применять по отношению к каждому из ее членов легитимное принуждение, символическое насилие.

Если я —•человек, ставший коллективом, человек, ставший груп-Целегирование и политический фетишизм169пой, и если эта группа есть группа, частью которой выявляетесь и которая вас определяет и дает вам идентичность, что, собственно, и делает вас преподавателем,протестантом, католиком и т. п., то остается только повиноваться. Эффект оракула — это эксплуатация трансцендентности группы по отношению к индивиду, осуществляемая одним из индивидов, действительно являющимсяв определенном смысле группой. Возможно, это происходит потому, что никто не может встать и сказать: «Ты —не группа», иначе, как создав другую группу и добившисьпризнания себя в качестве ее доверенного лица.Такой парадокс монополизации коллективной истины лежит в основе любого эффекта символического принуждения: я являюсь группой, т.

е. коллективным принуждением, принуждением коллектива по отношению к каждому его члену, я — человек, ставший коллективом, иодновременно я тот, кто манипулирует группой от именисамой этой группы; я ссылаюсь на группу, которая разрешает мне осуществлять по отношению к ней принуждение. (Насилие, заключенное в эффекте оракула, нигде таксильно не ощущается, как в ситуациях собраний — в ситуациях типично экклезиастических, когда уполномоченные в обычном порядке представители, а в кризисных ситуациях сами себя уполномочившие профессиональныепредставители,— получают возможность говорить отимени всей собравшейся группы.

Это насилие проявляется в почти физической невозможности диссидентских,расходящихся с другими выступлений против принудительного единодушия, обеспечиваемого монополией навыступления, и такими техническими приемами достижения единогласия, как голосование поднятием руки илиманипулирование резолюциями.)Следовало бы провести лингвистический анализ такой двойной игры и риторических стратегий, с помощьюкоторых находит свое выражение структурное лицемериеофициальных представителей, в частности, постоянныйпереход от «мы» к «я».

В области символического силовые приемы переводятся в формальные приемы. При условии, что мы знаем это, лингвистический анализ можетстать инструментом политической критики, а ритори-170Пьер Бурдьё. Социология социального пространствака — наукой о символической власти. Когда аппаратчикхочет применить символический силовой прием, то он с«я» переходит на «мы». Он не говорит: «Я считаю, чтовы, социологи, должны изучать рабочих», но: «Мы считаем, что вы должны...» или: «Социальный заказ диктует...». Следовательно, «я» доверенного лица, его частныйинтерес должен прятаться за интересом, исповедуемымгруппой, и доверенное лицо должно «универсализироватьсвой частный интерес», как говорил Маркс, для того чтобы представить его как групповой. В более общем виде,использование абстрактного языка, характерных для политической риторики громких абстрактных слов, пустословие абстрактной доблести, которые, как это хорошоподметил еще Гегель, порождают фанатизм и терроризмякобинского толка (достаточно почитать переписку Робеспьера с ее ужасной фразеологией), — все это характерно для логики двойной игры, лежащей в основе— ссубъективной и объективной точек зрения — легитимнойузурпации, совершаемой доверенными лицами.Возьмем в качестве примера споры вокруг народноготворчества.

(Меня немного беспокоит, насколько понятно то, о чем я говорю, что, очевидно, отражается на изложении.) Вы знаете о бесконечных спорах о народном ипролетарском искусстве, о социалистическом реализме,народной культуре и т. д. — спорах типично теологических, в которые социология не может включиться, не попав в ловушку. Почему? Да потому, что это исключительно благодатная почва для только что описанного мнойэффекта оракула.

Например, то, что называют социалистическим реализмом, в действительности является продуктом типичной подмены, когда частное «я» политических доверенных лиц, «я» второразрядного мелкобуржуазного интеллигента, добивающегося порядка во всем ипрежде всего в том, что касается высоких интеллектуалов, универсализирует себя, «самоучреждаясь» в народ.Простейший анализ социалистического реализма могбы показать: нет ничего народного в том, что в действительности является лишь формализмом или даже академизмом, основанным на весьма абстрактных аллегорических иллюстрациях, например, «трудящегося» и т.

д.Делегирование и политический фетишизм171(даже если это искусство, по-видимому, и отвечало —хотя и очень поверхностно — потребности народа в реализме). Если это формалистское и мелкобуржуазное искусство, будучи весьма далеким от народа и содержащимего отрицание (изображая его обнаженным по пояс, мускулистым, загорелым, устремленным в будущее и т. д.), ивыражало что-либо, то это была социальная философияи бессознательный мелкобуржуазный идеал аппаратчиков, скрывавший их реальный страх перед реальным народом, идентифицируя его с идеализированным народомс факелом в руке, светочем человечества... То же самоеможно было бы продемонстрировать на примере «народной культуры». Все это — типичные случаи подменысубъекта.

Духовная власть — именно это хотел показатьНицше— священнослужители, Церковь, а также аппаратчики всех стран подменяют видение мира той группы,выразителями которой они себя считают, собственныммировоззрением (деформированным под воздействием ихlibido dominandi). Сегодня народом пользуются так же, какв былые времена пользовались Богом для сведения счетовмежду духовными лицами.Гомология и эффекты непризнанияОднако необходимо также задаться вопросом, почему несмотря ни на что удаются все эти стратегии двойнойигры? Как получается, что эта игра доверенных лиц остается незамеченной? Здесь необходимо понять то, что составляет суть таинства служения, т. е.

«легитимное самозванство». Речь идет не о том, чтобы, отказавшись от наивного представления о преданном доверенном лице,бескорыстном деятеле, преисполненном чувства самоотречения руководителе, впасть в другую крайность — принять представление о доверенном лице как о сознательном и целеустремленном узурпаторе. Такое видениесвященнослужителя, характерное для XVIII века (Гельвеция и Гольбаха, например), весьма наивно при всей егокажущейся ясности. Ибо легитимное самозванство только потому и оказывается успешным, что узурпатор — нерасчетливый циник, сознательно обманывающий народ,172Делегирование и политический фетишизмПьер Бурдьё.

Характеристики

Список файлов книги