Германский мастерер и его время (553387), страница 76

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 76)

иногда называл борьбой. В цикле лекций "Введение в метафизику", прочитанном

год спустя, он описывает эту "творческую борьбу" так: "Борьба набрасывает и

развивает лишь неслыханное, доселе не-сказанное и не помысленное. Эту борьбу

взваливают себе на плечи те, кто творит: поэты, мыслители, государственные

мужи. Они бросают сверхвластительному властвованию (dem uberwaltigenden

Walten) слиток творений и заключают в их плен ими же раскрытый мир"

(Введение в метафизику, 142).

Как Хайдеггер поддался околдовывающему воздействию творческого

(заложившего основы нового государства) деяния Гитлера, мы уже видели.

Теперь он попал в "сферу власти" поэзии Гельдерлина, в его представлении

принципиально не отличавшуюся по своему устройству от сферы власти

национал-социалистской революции. В своем тюбингенском докладе "Университет

в национал-социалистском государстве", прочитанном 30 ноября 1933 года,

Хайдеггер предостерегал от попыток рассмотрения "революционной

действительности" как чего-то наличного или просто фактичного. При таком

подходе, говорил он, невозможно узнать, что собой представляет эта

действительность. Человек, который на самом деле хочет ее познать, должен

вступить в ее магический круг и измениться под ее воздействием. Тот же

принцип действует и применительно к Гельдерлину, и применительно ко всей

великой поэзии. Поэзия требует от человека решимос-

383

ти - он может либо очертя голову броситься в ее водоворот, либо отойти

от него на безопасное расстояние. Поэзия Гельдерлина открывается только

решившемуся; и для него она - точно так же, как для других политика или

мышление, - может стать революционным событием, "переворотом всего бытия".

Однако лишь немногие рискуют пуститься в подобную авантюру. Хайдеггер

исследует различные тактики "отхода на безопасное расстояние", которые все

преследуют одну цель - обеспечить защиту от мощного воздействия поэтического

слова. Поэзию можно понимать, например, как выражение переживаний и фантазий

автора, которое развлекает читателей и приносит им пользу в плане расширения

их духовного горизонта. Или как идеологическую надстройку, проясняющую,

либо, наоборот, затемняющую действительные обстоятельства. Бытует даже такое

мнение (здесь Хайдеггер цитирует кого-то из национал-социалистских

идеологов): "Поэзия является биологически необходимой функцией народа" (GA

39, 27). Пищеварение тоже, с иронией отмечает Хайдеггер, является

"необходимой функцией народа". Такую позицию - стремление не попасть в сферу

воздействия феномена, а наблюдать за этим феноменом извне - Хайдеггер

называет либеральной установкой. "Если что-то можно и должно определить

посредством понятия "либеральный'", которое слишком часто употреблялось

неправильно, то именно такой образ мышления. Ибо он [этот образ мышления]

принципиально и изначально формируется из того, что сам подразумевает и

мыслит, превращая это в простой предмет, по поводу коего он же и составляет

мнения" (GA 39, 28).

Термин "либеральный" употреблен здесь в произвольно приписанном ему

значении. Под ним подразумевается бездумное и бесчувственное - или,

наоборот, методичное - уклонение от того, чтобы довериться собственному

смыслу происходящего; желание быть "над" вещами, "под" ними или "позади", но

в любом случае избежать втягивания "в" них. Эти критические рассуждения

Хайдеггера внезапно переносят нас в ситуацию, которая, согласно Гельдерлину,

характерна для "ночи богов".

Мы, "сегодняшние люди", говорит Гельдерлин, хотя и "многоопытны" во

всем, что касается научного познания, но зато утратили способность

воспринимать вещи, природу и человеческие отношения в их полноте и живости.

Мы потеряли "божественное", а это значит, что дух покинул мир. Мы покорили

природу, "зрительная труба" позволяет нам увидеть отдаленнейшие уголки

вселенной, но при этом мы "в спешке не замечаем" "праздничного начала"

являющего

384

себя мира. Из "уз любви" между природой и человеком мы "сделали

веревки", мы "надсмеялись" над границами между человеческим и природным. Мы

стали "хитроумным племенем" и даже гордимся тем, что можем видеть вещи

"нагими". А в результате люди больше не "видят" землю, не "слышат" птичьих

голосов, да и язык, на котором они общаются друг с другом, "засох". Все это

и означает, по Гельдерлину, "ночь богов". То есть "ночь богов" есть не что

иное, как исчезновение той значительности, которая прежде была имманентно

присуща мирским, человеческим условиям существования, той "силы сияния",

которой они обладали.

В понимании Гельдерлина, поэт должен снова возвысить в слове весь этот

некогда живой, но теперь погибший мир. Поскольку же поэт может лишь

напоминать о погибшем, он является "поэтом оскудевшего времени".

Термин "божественное" у Гельдерлина не относится к сфере

потустороннего, а обозначает некую измененную действительность в самом

человеке, в межчеловеческом общении и в отношении человека к природе. Он

характеризует открытую навстречу миру, особо интенсивную, авантюрную,

"бодрствующую" жизнь, которая может быть как индивидуальной, так и

коллективной. Способность радоваться бытию-в-мире.

Это гельдерлиновское "божественное" Хайдеггер в двадцатые годы именовал

подлинностью, а теперь нашел для него новое определение - "отношение к

Бытию". Присутствие, как объяснил Хайдеггер в "Бытии и времени", всегда

находится в том или ином отношении к бытию. Даже бегство в неподлинность

является одной из разновидностей такого отношения. "Отношение к бытию"

(Bezug zum Sein) превращается в "отношение к Бытию" (Bezug zum Seyn), если

захватывает человека целиком, то есть является для него подлинным

переживанием. Отныне Хайдеггер будет писать слово Seyn ("Бытие") через

ипсилон каждый раз, когда захочет обозначить подлинное отношение к бытию -

то есть такое отношение, которое это бытие обожествляет (в гельдерлиновском

смысле). Открытость же присутствия навстречу божественному означает вот что:

готовность открыто и смело исследовать как собственные бездонные глубины,

так и чудо мира.

Напрашивается мысль, что такая "открытость" может быть достигнута

только индивидуальным, решившимся на нее присутствием. Действительно, в

"Бытии и времени", где излагается "философия подлинности", доминирует именно

индивидуалистический аспект, и потом этот индивидуализм находит продолжение

в хайдеггеровском рассуждении о ге-

385

роях - поэтах и мыслителях, - которые учреждают для всего народа богов

и божественное. И все же теперь Хайдеггер сильнее подчеркивает исторический

и коллективный аспект. Бывают исторические эпохи, которые благоприятствуют

такому отношению к Бытию, и другие, которые его затрудняют или даже делают

невозможным. "Ночь богов", или, как говорил Хайдеггер, "помрачение мира"

(Weltverdusterung), погружает во тьму целые эпохи. Для Хайдеггера Гельдерлин

столь велик именно потому, что на переломе эпох, когда старые боги исчезли,

а новые еще не пришли, он оказался единственным, кому - как опоздавшему и

одновременно пришедшему слишком рано - пришлось вынести всю боль утраты и

сверх того испытать на себе силу будущего. "Мы же, друг, опоздали прийти.

По-прежнему длится, / Но в пространствах иных вечное время богов /... / Ибо

хрупкий сосуд не всегда их вынести может, / Только в избранный час бога

вместит человек" [1], - говорится в одном позднем стихотворении Гельдерлина,

которое Хайдеггер сопоставил со строками из стихотворения "Как в

праздник...": "Но нам подобает, о поэты, / Под божьей грозой стоять с

головой непокрытой, / И луч отца, его свет / Ловить и скрытый в песне /

Народу небесный дар приносить..." [2] (GA 39, 30).

Образ стоящего под "божьей грозой" поэта Хайдеггер истолковывал как

"подставленность сверхвластию Бытия" (GA 39, 35) и цитировал в этой связи

письмо, которое Гельдерлин 4 декабря 1801 года, незадолго до поездки в

Бордо, написал своему другу Белендорфу: "Некогда я был способен приходить в

восторг от открывавшейся новой истины, от более верного представления о том,

что есть над нами и вокруг нас; а теперь я боюсь, как бы мне в конце концов

не попасть в положение Тантала, которому боги пожаловали столько яств, что

старик уже не мог их переварить" [3]. Вернувшись же из Франции, Гельдерлин

выразил свои ощущения путано и бессвязно: "Могучая стихия, небесный огонь и

спокойствие людей... пленяли меня непрестанно, но, подобно тому, как говорят

о древних героях, я и о себе могу сказать, что меня сразил Аполлон"

(Белендорфу, ноябрь 1802 года) [4].

1 Гельдерлин Ф. Хлеб и вино. Избранная лирика. С. 189 (пер. С.

Аве-ринцева).

2 Там же. С. 223 (пер. В. Микушевича).

3 Гельдерлин Ф. Хлеб и вино. Сочинения. М.: Художеств, лит., 1969. С.

543.

4 Там же. С. 514.

386

Гельдерлин, согласно интерпретации Хайдеггера, дерзнул зайти далеко -

может быть, слишком далеко, - "в ту область, где ощутима опасность,

угрожающая всему духовно-историческому вот-бытию" (GA 39, 113). В то время

как народ вокруг него претерпевал "бедствие безбедственности" (Not der

Notlosigkeit) и потому "не мог нуждаться в своем поэте", Гельдердин должен

был в одиночестве вынести все - и боль, и непосильное счастье. Тот

"осново-настрой", которым Гельдерлин жил и под воздействием которого писал,

еще не находил отклика в народе. Чтобы такой отклик возник, народ следовало

"перенастроить на другой лад". "Ради такой борьбы за перенастройку еще

господствующих и существующих в силу инерции настроев всякий раз приходится

приносить в жертву первенцев. Это те поэты, которые в своих речениях

предсказывают будущее Бытие народа в его истории и при этом неизбежно

остаются неуслышанными" (GA 39, 146).

"Это те поэты..." - говорит Хайдеггер, подразумевая также: "Это те

мыслители..." Так он приходит к своему автопортрету. Ибо очень скоро ему

будет казаться, что и с ним произошло то же, что с Гельдерлином. И он

открылся навстречу "божьей грозе", и в него ударила молния Бытия, и ему

пришлось мучительно переживать тот факт, что народ претерпевает "бедствие

безбедственности", и он учредил нечто, что пока еще не было должным образом

принято. "Но они не могут во мне нуждаться", - цитирует Хайдеггер

Гельдерлина (вкладывая в это высказывание двойной смысл) и продолжает, имея

в виду уже нынешнюю революцию: "Как долго еще немцы будут оставаться глухими

для этого ужасного слова? Если даже великий поворот их бытия не сделает их

прозорливыми, то что вообще сможет открыть им уши, дабы они могли слышать?"

(GA 39, 136).

Опять речь идет о нем, о "великом повороте", о метафизической революции

национал-социалистского прорыва в будущее. Пришел миг, когда люди должны

были наконец услышать Гельдерлина, этого учредителя (Stifter) нового Бытия.

Гельдерлин опередил свой народ, решившись на дерзкое начинание: "отважиться

еще раз вступить в контакт с богами, чтобы таким образом учредить некий

исторический мир" (GA 39, 221).

Итак, Хайдеггер вновь славил великий прорыв. Если пришел

всемирно-исторический час Гельдерлина, то как мог он не быть и часом

Хайдеггера! Однако после своего провала в качестве ректора Хайдеггер

понимал, что непосредственное политическое действие, "организационная и

административная работа" - все же не его дело. Его задача - способствовать

прорыву в будущее "посредством другой метафизики, т. е. нового

фундаментального опыта переживания Бытия" (GA 39, 195).

387

Полгода спустя в лекции "Введение в метафизику" Хайдеггер описал те

важнейшие всемирно-исторические тенденции, которые, по его мнению, угрожали

прорыву и могли бы его парализовать. Здесь он рискнул ступить в сферу

актуальной философской диагностики. И сделал предметом своих рассуждений

феномен, который сам называл "обессилением духа" (Entmachtung des Geistes)

(Введение в метафизику, 126).

Сначала дух редуцируют, превращая его в инструментальный разум, или,

как говорит Хайдеггер, в "интеллектуальную способность". Отныне речь идет

лишь о "простой понятливости в осмыслении, оценке и рассматривании имеющихся

вещей и их возможного изменения и дополняющего воссоздания" (там же,

127-128). Потом такую "интеллектуальную способность" ставят на службу тому

или иному мировоззрению, той или иной идеологической доктрине. Хайдеггер

называет в этой связи марксизм, одержимость техникой - и еще "народный"

расизм. "Относится ли это служение интеллекта к урегулированию и овладению

материальными производственными отношениями (как в марксизме) или вообще к

Характеристики

Список файлов учебной работы