Германский мастерер и его время (553387), страница 79

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 79)

"раскидывает посреди сущего открытое место, и в этой открытости все является

совсем иным, необычным" (Исток..., 305).

Художественное творение есть вместе с тем и нечто сделанное. Как

Хайдеггер отграничивает создание творений искусства от технического

производства, которое он проанализировал в работе "Время картины мира"?

1 Ср.: "Быть творением - значит восставлять свой мир" (Исток..., 284).

398

Чтобы охарактеризовать различие между тем и другим, Хайдеггер вводит

понятие земли. Земля - это непроницаемая, самодостаточная природа. "Земля

есть земля сущностно замыкающаяся" (Исток..., 286). Научно-техническая

"установка на опредмечивание сущего" (Время картины мира, 47) представляет

собой стремление вторгнуться в природу, вырвать у нее тайну ее

функционирования. Но на этом пути мы никогда не поймем, что есть природа.

Потому что природа существует сама в себе и знает способы, как уклоняться от

нашего любопытства. Понять эту ее "уклончивость", собственно, и означает

открыться для восприятия дразнящей замкнутости природы, ее "земности".

Именно это пытается сделать искусство. Мы можем определить вес камня,

разложить на число колебаний цвет; однако подобные измерения не дадут нам

почувствовать тяжесть каменной глыбы или увидеть свечение красочного

полотна. "Земля такова, что всякое стремление внедриться в нее разбивается о

нее же самое" (Исток..., 286). Однако искусство делает видимым "не

размыкаемое" (там же) земли, восставляя нечто такое, до чего нам не помогли

бы добраться никакие представления; оно размыкает пространство, в котором

может явить себя именно самозамкнутость земли. Оно открывает тайну, не

прикасаясь к ней. Искусство не только изображает мир, но и формирует чувства

удивления, ужаса, радости, равнодушия по отношению к миру. Искусство

соединяет все, что имеет к нему касательство, в особый, его собственный мир,

или, как говорит Хайдеггер, восставляет мир, - и этот особый мир в течение

какого-то времени способен противостоять "изъятию [творений искусства] из

мира и распадению мира" (Исток..., 282). Хайдеггера прежде всего интересует

именно этот миросозидающий аспект искусства, присущая искусству особая сила.

Вот, к примеру, греческий храм. Сегодня он для нас всего лишь один из

памятников истории искусства, а когда-то был центром, вокруг которого

строилась жизнь некоего сообщества, центром, наполнявшим эту жизнь смыслом и

значением. "Творение храма слагает и собирает вокруг себя единство путей и

связей, на которых и в которых рождение и смерть, проклятие и благословение,

победа и поражение, стойкость и падение создают облик судьбы человеческого

племени. ... Стоя на своем месте, храм впервые придает вещам их вид, а людям

впервые дарует взгляд на самих себя" (Исток... 282-283). Посредством этой

мощной манифестации художественное творение дарует сообществу бо-

399

га [1], то есть высшую смыслоудостоверяющую и смыслополагающую

инстанцию. Поэтому Хайдеггер называет искусство "устроением истины вовнутрь

творения" (Исток..., 297). Такая точка зрения предполагает признание

(которое Хайдеггер выразил уже в лекциях о Гельдерлине) параллелизма между

искусством, мышлением и "деянием, закладывающим основы государства".

1 Ср.: "Он [храм] заключает в себе облик бога и, замыкая его в своей

затворенности, допускает, чтобы облик бога через открытую колоннаду выступал

в священную округу храма. Посредством храма бог пребывает в храме. И это

пребывание бога само по себе есть эта простирающаяся и замыкающаяся в своих

пределах священная округа" (Исток..., 282).

Здесь мы имеем дело с оптимистическим прагматизмом, который, во-первых,

обосновывает историчность сотворенных "истин", обладающих, по Хайдеггеру,

ограниченным во времени сроком существования. А во-вторых, показывает, что

эти "истины" нельзя обнаружить нигде, кроме как в самих художественных

творениях: "Устроение истины вовнутрь творения есть произведение на свет

такого сущего, какого до сих пор еще не было и какого никогда не будет

впредь" (Исток..., 297).

Когда Хайдеггер описывает силу первоначала, заключенную в сотворенных

истинах, можно заметить, что возбуждение, которое охватило его в 1933 году и

под влиянием которого он переживал национал-социалистскую революцию как

коллективное художественное творение тех, кто совершал "деяния,

закладывающие основы государства", еще не вполне улеглось. "Истина,

творящаяся в творении, расталкивает небывалую огромность и вместе с тем

опрокидывает всякую "бывалость" и все, что принимается за таковую. Истину,

разверзающуюся в творении, никогда нельзя поверить бывшим ранее, никогда не

вывести из бывалого. Все, что было прежде, опровергается творением в своих

притязаниях на исключительную действительность" (Исток..., 307). Это

утверждение, с точки зрения Хайдеггера, равно применимо как к политическому

коллективному художественному творению - революции, - так и, скажем, к

греческому храму, трагедии Софокла, фрагменту из Гераклита или стихотворению

Гельдерлина. Во всех перечисленных и подобных им случаях речь идет о

творческом деянии, которое коренным образом меняет отношение человека к

действительности: человек обретает новое свободное пространство, начинает

по-новому относиться к бытию. Однако каждый такой основополагающий акт

подчиняется закону старения и постепенно превращается в обыденное. Однажды

открытое через какое-то время вновь

400

закрывается. Хайдеггеру довелось испытать это на примере политической

революции. "Начало есть самое неуютное и самое властное. Что наступает

затем, есть не развитие, а выравнивание как простое расширение, есть

невозможность начала удержаться в самом себе, есть выхолащивание и

раздувание..." (Введение в метафизику, 231). Прорыв из мира Нового времени,

начавшись было, так и не состоялся, и теперь только мышление в союзе с

поэзией способны сохранять открытым "свободное пространство" (Время картины

мира, 61) для совсем иного отношения к бытию. Формулу этого "совсем иного"

отношения Хайдеггер предлагает во "Времени картины мира", когда говорит о

необходимости преодоления субъективности, а точнее, о преобразующей силе

мысли, сводящейся к тому, "что субъективность и никогда не была единственной

возможностью для начального существа исторического человека, и никогда такой

не станет" (там же).

Но здесь Хайдеггер сталкивается со значительными трудностями: ведь путь

к преодолению субъективности должен быть открыт поэзией и мышлением, которые

проистекают из воли к творчеству. Творчество же является выражением в высшей

степени активистского настроя. Ибо что делают поэт и мыслитель? "Они бросают

сверхвластительному властвованию слиток творений и заключают в их плен ими

же раскрытый мир" (Введение в метафизику, 142). Разве хайдеггеровская "воля

к творчеству" не есть одно из наиболее ярких проявлений притязаний субъекта

на особую "полномочность"! Разве не напрашивается мысль о тождестве "воли к

творчеству" с ницшеанской "волей к власти", которая тоже может быть понята

как притязание субъекта на особые полномочия? Разве в обоих случаях речь не

идет о субъективном протесте против свирепствующей в Новое время эпидемии

нигилизма, которую диагностировали как Ницше, так и Хайдеггер?

Хайдеггер, в ректорской речи четко выразивший согласие с диагнозом

Ницше - "Бог умер", - вполне сознавал, как много у него общего с этим

философом. Во "Времени картины мира" он говорит о Ницше как о мыслителе,

которому почти удалось - но именно что "почти" - преодоление Нового времени.

В этом докладе Хайдеггер резюмирует главную идею своих лекций о Ницше,

которые он читал начиная с 1936 года: мысль Ницше остается скованной

новоевропейским представлением о ценностях. Эпоха, которую Ницше стремился

преодолеть, в конце концов одержала над ним победу и испортила лучшие его

мысли. Хайдеггер хочет понять Ницше глубже, чем тот сам себя понимал. Хочет

опередить его на пути к новому мышлению о бытии. При этом он не

401

может обойти вопрос о "присвоении" философии Ницше

национал-социалистскими идеологами вроде Альфреда Бойм-лера. Правда,

целесообразность такого присвоения вызывала сомнения как раз у самых

"жестких" нацистских идеологов. Например, Эрнст Крик саркастически

предостерегал от попыток адаптации идей Ницше: "В общем и целом: Ницше был

противником социализма, противником национализма и противником расовой идеи.

Если отвлечься от этих трех аспектов духовного развития, то, вероятно, можно

согласиться с тем, что из него получился бы выдающийся "наци"".

Артур Древc, профессор философии в Карлсруэ, в 1934 году открыто

возмущался "ницшеанским ренессансом". Ницше, по его словам, был "врагом

всего немецкого", возлагал свои надежды на "хорошего европейца" и даже

отводил евреям "главную роль в процессе слияния всех наций". Ницше -

законченный индивидуалист, и ничто не могло быть для него более чуждым, "чем

основополагающий национал-социалистский принцип: "Общее благо превыше

личного блага"". Как утверждал Древc, "в свете всего этого должно показаться

просто невероятным, что Ницше возводят в ранг философа национал-социализма,

ибо, чего ни коснись, он проповедует вещи... прямо противоположные

национал-социализму". Главная причина того, что подобные попытки

возвеличивания Ницше повторяются вновь и вновь, "видимо, заключается в

следующем... сегодня большинство людей, высказывающихся о Ницше, выхватывают

лишь "изюминки" из его "философского" пирога и из-за присущей ему

афористичной манеры письма вообще не имеют сколько-нибудь ясного

представления о системе его мышления".

Однако Альфреду Боймлеру, чья книга "Ницше, философ и политик" (1931)

пользовалась большим успехом, удалось совершить хитрый трюк - извлечь

"изюминки" и одновременно в определенной мере удержать в поле зрения

"систему мышления". Боймлер разрабатывал такие темы, как философия "воли к

власти" и экспериментирование Ницше с биологизмом его времени. Дарвинистская

концепция "жизненных сил"; идея "расы господ" и рассуждения о творческом

инстинкте, предлагающие воспринимать человеческий конгломерат как пластичный

и податливый материал; замена морали виталистским децизионизмом - из таких

элементов Боймлер построил свой вариант ницшеанской философии, в котором,

правда, не нашел места для теории "вечного возвращения". "В действительности

эта идея, даже если взглянуть на нее изнутри самой ницшеанской системы, не

имеет никакой значимости", - писал Боймлер. Зато он

402

соглашался с Ницше в том, что следует отвергнуть традиционную

метафизику: ибо не существует никакого сверхчувственного мира ценностей и

идей и, естественно, нет никакого Бога; миром правят только инстинкты.

Боймлеру оставалось лишь слегка радикализировать свою "физиологическую"

интерпретацию Ницше, чтобы вывести из нее философию "расы" и "крови".

Однако и в самом деле мистика крови и расы является одним из возможных

следствий концепции "воли к власти" (понимаемой в физиологическом смысле).

Так полагал и Хайдеггер, но он, в отличие от Боймлера, оценивал это

следствие негативно: "Для Ницше субъективность безусловна как субъективность

тела, т.е. влечений и аффектов, т. е. воли к власти... Безусловное существо

субъективности развертывается поэтому с необходимостью как brutalitas

животной bestialitas. В конце метафизики стоит тезис: Homo est brutum

bestiale [1]. Слово Ницше о "белокурой бестии" - не случайное преувеличение,

а обозначение и признак ситуации, в которой он сознательно находился, не

будучи в состоянии обозреть ее бытийно-исторические связи" (Европейский

нигилизм, 147-148).

1 "Человек есть животная тупость" (лат).

Прославление "белокурой бестии", по Хайдеггеру, является

нигилистическим следствием "выдвижения "субъекта"" (там же, 118).

Самому Хайдеггеру тоже пришлось выслушивать от нацистских идеологов

упреки в "нигилизме". Мы уже цитировали высказывание Крика, который в 1934

году писал: "Смысл этой [хайдеггеровской] философии - откровенный атеизм и

метафизический нигилизм, представленный у нас преимущественно еврейскими

литераторами, то есть фермент, способствующий разложению и распаду немецкого

народа". В лекциях о Ницше Хайдеггер, так сказать, повернул копье другим

концом и попытался доказать, что идея "воли к власти", которую взяли на

вооружение нацистские идеологи, является не преодолением, а, наоборот,

завершением нигилизма, хотя адепты Ницше и не отдают себе в этом отчета. Так

Характеристики

Список файлов учебной работы