Германский мастерер и его время (553387), страница 73
Текст из файла (страница 73)
364. О разночтениях в копиях этого документа см. там же. С. 368-369.
Хайдеггер в публичных выступлениях постоянно призывал своих слушателей
остерегаться тех, кто лишь внешне приспосабливается к новым условиям.
Поэтому и негативный отзыв о Баумгартене можно рассматривать как следствие
хайдеггеровского революционного экстремизма. Фюреру геттингенского отделения
Союза доцентов этот документ показался "исполненным ненависти" - и был за
ненадобностью "положен под сукно". Баумгартен успешно продолжил свою карьеру
- с помощью партии. Позже он стал директором Философского семинара в
Кенигсберге, почетным блокляйтером местной партийной группы; ведомство
Розенберга приглашало его на свои заседания.
368
В 1935 году Ясперс узнал от Марианны Вебер [1] содержание этого отзыва.
Отзыв произвел на него неизгладимое впечатление, стал "самым болезненным
переживанием" его жизни. Удар по "либерально-демократическому кругу
гейдельбергских интеллектуалов вокруг Макса Вебера" задевал и лично его. Но
еще хуже было то, что Хайдеггер, которого Ясперс прежде не знал как
антисемита, оказался способным очернить неприятного ему ученого, прибегнув к
антисемитским инсинуациям. Ясперс пришел в ужас - но к тому времени он уже
опасался Хайдеггера и потому не решился напрямую высказать ему свое мнение.
Только в конце 1945 года, когда Комиссия по чистке попросила Ясперса дать
отзыв о Хайдеггере (который сам предложил, чтобы за отзывом обратились к его
бывшему другу), Ясперс предал дело Баумгартена огласке.
Что касается случая с Германом Штаудингером [2], профессором химии и
лауреатом Нобелевской премии 1953 года, то соответствующие документы
разыскал - и реконструировал по ним ход событий - Хуго Отт. Когда Хайдеггер
29 сентября 1933 года посетил во Фрайбурге Ферле, баденского референта по
делам высшей школы, - речь шла о назначении Хайдеггера фюрером-ректором, как
требовал новый устав высшей школы, - он проинформировал этого чиновника о
том, что подозревает Штаудингера в политической неблагонадежности. Ферле
сразу же распорядился о начале расследования: следовало спешить, ибо в
соответствии с "Законом о восстановлении профессионального чиновничества"
срок возбуждения следствия по подобным делам истекал 30 сентября 1933 года.
Уже летом Хайдеггер начал собирать порочащие сведения о Штаудингере.
Претензии к Штаудингеру касались периода Первой мировой войны. Штаудингер с
1912 года был профессором Высшей технической школы в Цюрихе, но при этом
сохранял герман-
1 Марианна Вебер (1870- 1954) - жена Макса Вебера, автор биографической
книги о нем ("Max Weber. Ein Lebensbild", Tubingen, 1926); родственница
Эдуарда Баумгартена. С 1898 г. участвовала в женском движении, в 1919-1923
гг. была первым председателем Союза немецких женских обществ. Близко дружила
с семьей Ясперс.
2 Герман Штаудингер (1881-1965) - немецкий химик, профессор Высшей
технической школы в Карлсруэ (1908-1912), Федеральной высшей школы в Цюрихе
(1912-1926) и Фрайбургского университета (1926-1951). Директор
Государственного института высокомолекулярных соединений (1940-1956).
Основные работы посвящены химии высокомолекулярных соединений.
369
ское гражданство. Поначалу его не призвали на военную службу из-за
состояния здоровья. В годы войны он публиковал пацифистские статьи, в
которых призывал к новому политическому мышлению, ссылаясь на то, что
дальнейшее развитие военной техники представляет угрозу для всего
человечества. В 1917 году он обратился к швейцарским властям с просьбой
предоставить ему швейцарское гражданство. Тогда же в Германии на него было
заведено дело: Штаудингера подозревали в передаче важных с военной точки
зрения сведений (из области химии) враждебным державам. Правда, эти
подозрения не подтвердились, однако в мае 1919 года в деле появилась новая
отметка: во время войны Штаудингер-де занимал позицию, которая "могла
нанести тяжкий ущерб авторитету Германии за границей". Когда в 1925 году
Штаудингер получил приглашение во Фрайбург, это обвинение вновь стало
предметом обсуждения, но к тому времени даже профессора, настроенные в
националистически-консервативном духе, не находили в былом поведении
Штаудингера (уже успевшего стать мировой знаменитостью) ничего
предосудительного.
И вот теперь Хайдеггер добился возбуждения нового расследования, чтобы
иметь основания для увольнения Штаудингера. Гестапо собрало необходимые
документы и 6 февраля 1934 года представило их Хайдеггеру, который должен
был составить по ним свой отзыв. Ректор систематизировал обвинения:
Штаудингер подозревался в том, что выдавал враждебной державе секреты
германского химического производства; он просил предоставить ему швейцарское
гражданство "в период тяжелейших бедствий отечества" - и в итоге получил это
гражданство, не испросив согласия у немецкой стороны; наконец, он публично
заявлял, что "никогда не будет поддерживать свое отечество с оружием в руках
или выполняя иные должностные обязанности". Обвинения были достаточно
серьезными. Хайдеггер написал, что, по его мнению, "речь может идти скорее
об увольнении, нежели о [добровольном] уходе на пенсию". Принять решительные
меры" тем более необходимо, что Штаудингер "сегодня выдает себя за
110-процентного сторонника национального возрождения".
Как и в случае с Баумгартеном, Хайдеггер руководствовался прежде всего
стремлением разоблачить так называемых оппортунистов. На этот раз он проявил
особое рвение, поскольку ему не нравилась идея прагматического союза между
государством и специальными науками. Он считал, что "преобразование всего
немецкого бытия" обречено
370
на провал, если "не имеющие корней" специальные науки вновь вьщвинутся
на передний план из-за своей сиюминутной политической полезности. Такова
была подоплека кампании, которую он развернул против Штаудингера; последний
же, со своей стороны, прилагал все усилия, чтобы показать, насколько важны
его исследования для дела национального возрождения. В ту самую неделю,
когда он подвергался мучительным допросам, Штаудингер опубликовал статью, в
которой подчеркивал значение химии для стремящейся к автаркии новой Германии
и выражал "огромную радость" в связи с "началом национальной революции".
Поскольку высокопоставленные партийные функционеры вмешались в дело и
вступились за Штаудингера, он не был уволен. Хайдеггер также пошел на
попятный и 5 марта 1934 года рекомендовал - "учитывая тот высокий престиж,
каким упомянутое лицо пользуется, как представитель своей науки, за
границей", - заменить увольнение отправкой на пенсию. Однако и это
предложение не прошло. Штаудингер, в результате сложных переговоров,
все-таки остался на своей должности.
Эта история имела продолжение. Когда Хайдеггер в 1938 году выступил с
докладом "Основание новоевропейской картины мира метафизикой", в котором
критиковал техницизм современной науки, партийная газета "Дер Алеманне"
опубликовала статью, где Хайдеггер как пример бесполезности (философ, "не
понимаемый никем и преподающий... Ничто") противопоставлялся представителям
специальных наук, занимающимся действительно "жизненно важной" работой. Что
под этим подразумевалось, ясно показывало объявление, помещенное
непосредственно под статьей: оно содержало информацию о докладе профессора
Штаудингера на тему "Четырехлетний план и химия".
Хайдеггер упомянул о деле Штаудингера, когда оправдывался перед
Комиссией по чистке 15 декабря 1945 года. Но о том, что дело началось с
написанного им доноса, умолчал.
Возможно, Хайдеггер не рассказал о своем доносительстве не только
потому, что не хотел навлекать на себя лишние неприятности. Вероятно, то,
что он тогда делал, вовсе и не представлялось ему доносительством. Он ощущал
свою принадлежность к революционному движению и стремился не подпускать к
делу революции оппортунистов. По его мнению, нельзя было позволять, чтобы
такие люди проникали в движение и потом использовали его к своей выгоде. В
глазах Хайдеггера Штаудингер был одним из тех ученых, которые готовы служить
кому угодно, если только это полезно лично для них, и которые не ищут
ничего, кроме "спокойного удовлетворения, приносимого безопасной
деятельностью".
371
Однако, по иронии судьбы, в действительности важнейшие услуги
национал-социалистскому режиму оказали не философы вроде Хайдеггера, а
"аполитичные" представители специальных наук. Именно они придали
практическую "пробивную силу" той системе, которой Хайдеггер какое-то время
так искренне хотел служить - на свой революционно-фантастический лад.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Где мы пребываем, когда мыслим? Тодтнауберг в Берлине: Хайдеггеровский
проект Академии доцентов. Прощание с политикой. "Я буду говорить о
логике..." Хайдеггер выбирает своих героев - от Гитлера к Гельдерлину.
"Помрачение мира" и реальный национал-социализм.
Где, собственно, мы пребываем, когда мыслим?
Ксенофонт [1] рассказывает замечательный анекдот о Сократе. Сократ
участвовал как простой солдат в Пелопоннесской войне и храбро сражался; но
однажды, во время долгого перехода, он вдруг остановился, задумавшись о
чем-то, и так простоял целый день - забыв о себе, о том, в каком месте и в
какой ситуации находится. Сократу пришла в голову какая-то мысль или он
заметил нечто, что навело его на размышления, - и он как бы выпал из
окружающей действительности. Он оказался во власти мышления, которое привело
его в Нигде, - но это Нигде, как ни странно, казалось ему родным. Это Нигде
мышления представляет собой значимый разрыв в ходе повседневности, влекущее
"в другом месте". Судя по тому, что мы знаем о Сократе, опыт переживания
этого "в другом месте" духа как раз и был предпосылкой его триумфа над
страхом смерти. Сократ, захваченный мыслью, уже не подвластен насилию. Могут
убить его тело, но дух его будет жить. В подобные моменты Сократ
освобождался от борьбы вот-бытия. Об этом-то Сократе, который стоит,
недвижный и погруженный в свои мысли, в то время как вокруг него
продолжается круговорот
1 Ксенофонт (ок. 430-355 г. до н.э.) - древнегреческий писатель и
историк, ученик Сократа. Автор "Греческой истории", так называемых
"Сократических сочинений" ("Апология Сократа", "Воспоминания о Сократе",
"Пир") и др.
372
жизни, вероятно, и думал Аристотель, когда восхвалял философию за ее
способность пребывать одновременно повсюду и нигде; занятия философией не
требуют "ни специального снаряжения, ни определенных мест... в какой бы
точке земли человек ни посвятил себя мышлению, он доберется до истины, как
если бы она находилась именно там".
Однако Сократ оставался вместе с тем и философом конкретного полиса,
философом рыночной площади Афин. Он, несмотря на свое "в другом месте" и
свои философские выпадения из действительности, хотел постоянно
присутствовать именно там. Потому что философия одновременно
вне-пространственна и пространственно обусловлена.
Хайдеггер как философ был особенно тесно связан с определенным местом и
в пору своей политической активности не жалел бранных слов, чтобы
заклеймить, как он выражался, "бессильное и беспочвенное" мышление. Но потом
вдруг заметил, что почва новой революционной действительности, на которую он
хотел было ступить, колеблется. В период переговоров по поводу приглашения в
Берлин Хайдеггер написал Элизабет Блохман: "Целое оказалось бы беспочвенным.
Я испытал облегчение, когда покинул Берлин" (19.9.1933, BwHB, 74).
В том же письме Хайдеггер выразил свое ощущение внутреннего разлада. С
одной стороны: "Я... как мне кажется, знаю только одно - что мы должны
подготовить себя к великим духовным преобразованиям и сами принять участие в
их осуществлении". С другой: "От моей самой подлинной работы... я в
настоящее время далеко отошел, хотя каждый день чувствую, как повседневная
деятельность... пытается протиснуться к ней".
Ему хотелось вернуться назад, но куда?
Пространства его мышления поддаются четкому определению. Таких
пространств было два, воображаемое и действительное: Греция (как родина
философии) и немецкая провинция, точнее, Тодтнауберг.
Что касается мечты о Греции, мечты, которую Хайдеггер надеялся