king_istoriya_lizi (522908), страница 42
Текст из файла (страница 42)
Он совершенно забыл про отца. А холодный ветерок подул по его заднице, когда отец открыл дверь, входя с охапкой дров. Потом руки Пола схватывают его, ногти Пола впиваются в его кожу, его самого с лёгкостью, как младенца, отрывают от перил. Через мгновение он почувствует зубы Пола, он это знает, это настоящий прилив дурной крови, сильный прилив дурной крови, не такой, как случается у отца, когда отец видит людей, которых нет, или устраивает кровь‑бул себе или кому‑то из них (Скотту, по мере того как тот взрослеет, он устраивает кровь‑бул всё реже и реже), это настоящий прилив, вот что имел в виду отец, когда только смеялся и качал головой, если они начинали приставать к нему с вопросом, а почему Ландро покинули Францию, пусть даже им пришлось оставить там все деньги и земли, а они были богаты, Ландро были богаты, и он собирается укусить меня, он собирается укусить меня прямо сейчас, ПРЯ‑Я‑ЯМО…
Но зубы Пола его не касаются. Он чувствует горячее дыхание на незащищённой левой ягодице, повыше бедра, и тут же слышится тяжёлый деревянный удар: отец бьёт Пола поленом по голове, держа обеими руками, со всей силы. За ударом слышатся новые звуки: тело Пола соскальзывает с лестницы на кухонный линолеум.
Скотт поворачивает голову. Он лежит, на нижних ступенях лестницы, одетый в старую фланелевую рубашку, трусы и белые высокие носки с дырками на пятках. Одна нога практически касается пола. Он слишком потрясён, чтобы плакать. Во рту у него вкус свиного навоза. Последний удар показался ему очень уж сильным, и его богатое воображение рисует кухню, залитую кровью Пола. Он пытается вскрикнуть, но его зажатые, шокированные лёгкие могут сподобиться только на жалкий писк. Он моргает и видит, что никакой крови нет, только Пол лежит, уткнувшись лицом в сахарный песок, высыпавшийся из закончившей своё существование сахарницы, которая развалилась на четыре больших и множество маленьких осколков. «Ей (или ему) танго уже не танцевать», – иногда говорит отец, когда что‑то разбивается, тарелка или стакан, но сейчас он ничего не говорит, просто стоит в жёлтой рабочей куртке над лежащим без сознания подростком. Снег тает на плечах и спутанных волосах, которые уже начали седеть. В одной руке (обе в перчатках) он всё ещё держит полено. Остальные валяются за его спиной у порога, как рассыпавшиеся зубочистки. Дверь всё ещё открыта, и из неё тянет холодом. И только теперь Скотт видит кровь, самую малость, струйку, текущую из левого уха Пола по щеке.
– Папа, он умер?
Отец бросает полено в дровяной ящик и проводит рукой по длинным волосам. Тающий снег блестит в щетине на щеках.
– Нет. Это было бы слишком легко.
Отец идёт к двери чёрного хода и захлопывает её, отсекая холодный ветерок. Каждое его движение выражает отвращение, но Скотт это видел и раньше (когда отец получал официальные письма об уплате налогов, обучении детей и тому подобном) и уверен почти на все сто процентов, что отец испуган.
А старший Лэндон возвращается и вновь встаёт над распростёртым на полу подростком. Переминается с одной обутой в сапог ноги на другую. Потом поворачивается ко второму своему сыну.
– Помоги мне стащить его в подвал, Скотт.
Не принято задавать вопросы отцу, когда тот говорит, что нужно что‑либо сделать, но Скотт испуган. Опять же, он чуть ли не голый. Спускается на кухню и начинает натягивать штаны.
– Зачем, папа? Что ты собираешься с ним делать? И, вот чудо, отец его не бьёт. Даже не кричит на него.
– Будь я проклят, если знаю. Для начала давай оттащим его вниз, а я об этом подумаю. И быстро. В отключке он будет недолго.
– Это действительно дурная кровь? Как у Ландро? Как у твоего дяди Тео?
– А как ты думаешь, Скут? Поддерживай его голову, если не хочешь, чтобы он пересчитал ею все ступеньки. В отключке он долго не пробудет, говорю тебе, а если он начнёт снова, тебе может уже не повезти. Мне тоже. Дурная кровь сильная.
Скотт делает то, что велит отец. Это 1960‑е годы, это Америка, люди скоро ступят на Луну, но здесь им приходится иметь дело с подростком, который вдруг превратился в зверя. Отец подростка принимает это как факт. После первых вопросов, вызванных шоком, принимает и младший брат подростка.
Когда они уже на нижних ступенях, Пол начинает подавать признаки жизни. Он шевелится, из горла доносятся какие‑то звуки. Спарки Лэндон берётся обеими руками за шею старшего сына и начинает душить его. Скотт кричит в ужасе и пытается схватить и оттащить отца.
– Папа, пет!
Спарки Лэндон отрывает одну руку от шеи Пола и небрежно отшвыривает младшего сына. Скотт отлетает, ударяется о стоящий посреди подвала стол. На столе древний ручной печатный станок, который Пол каким‑то образом привёл в рабочее состояние. Даже отпечатал несколько рассказов Скотта, первые публикации младшего брата. Край стола больно врезается в спину Скотта, и он морщится от боли, наблюдая, как его отец продолжает душить Пола.
– Папа, не убивай его! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ УБИВАЙ ЕГО!
– Я не убиваю, – отвечает старший Лэндон, не оборачиваясь. – Следовало бы, но я не убиваю. Во всяком случае, пока. Дурость, конечно, но он– мой сын, мой грёбаный первенец, и я его убью, если только не останется другого выхода. Но, боюсь, так и будет. Святая мать Мария! Пока же не убиваю. Ужасно, если придётся. Я только стараюсь, чтобы он не пришёл в себя. Ты никогда не видел ничего подобного, а я видел. Мне повезло, что я оказался у него за спиной. Здесь я мог бы гоняться за ним два часа и так и не поймать. Он бы бегал по стенам и даже по святомамкиному потолку. А потом, когда бы я обессилел…
Старший Лэндон убирает руки с шеи Пола и всматривается в бледное лицо. Струйка крови из уха Пола уже не течёт.
– Вот! Как тебе это нравится, мать твою? Он опять в отключке. Но ненадолго. Принеси бухту верёвки из‑под лестницы. Воспользуемся ею, пока ты не принесёшь цепи из сарая. Что будет потом, не знаю. Будет зависеть…
– Зависеть от чего, папа?
Отец испуган. Был ли отец когда‑нибудь таким испуганным? Нет. А ещё больше Скотта пугает взгляд, каким отец смотрит на него. Потому что мальчик чувствует, что от него потребуют.
– Полагаю, это будет зависеть от тебя, Скут. Благодаря тебе ему много раз становилось лучше… и чего ты смотришь на меня большими глазами? Думаешь, я не знал? Господи, умный мальчик не может так тупить! – Он поворачивает голову и плюёт на грязный пол. – Твоими стараниями многое у него улучшалось. Может, ты поможешь ему и теперь. Я никогда не слышал, чтобы кому‑то становилось лучше после таких приливов дурной крови… настоящей дурной крови… но я никогда не слышал и о таких, как ты, поэтому, возможно, ты сможешь помочь. Старайся, пока не треснут щёки, как говорил мой отец. Но пока принеси мне бухту верёвки из‑под лестницы. И побыстрее, маленький поганец, потому что он…
11
– Он уже шевелится, – сказала Лизи, лёжа на белом ковре в кабинете своего умершего мужа. – Он…
12
– Уже шевелится, – говорит Лизи, сидя на холодном полу в спальне для гостей, держа руку мужа, тёплую, но такую расслабленную и восковую, в своей руке. – Скотт говорил:
13
Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим звуком; они – звуки мёртвых голосов или мёртвых пластинок, скользящих вниз по изломанной шахте памяти Когда я поворачиваюсь к тебе, чтобы спросить, помнишь ли ты, Когда я поворачиваюсь к тебе в постели…
14
Она слышит всё это, лёжа с ним в постели; с ним в постели, в отеле «Оленьи рога», после дня, когда случилось нечто такое, для чего у неё не находится абсолютно никаких объяснений. Он говорит, а облака становятся всё тоньше, луна готовится явить миру свой лик, а мебель уже находится на грани видимости. Лизи обнимает его в темноте и слушает, не желая верить (это, разумеется, бесполезно), как молодой мужчина, который вскоре станет её мужем, говорит:
– Отец велел мне принести бухту верёвки из‑под лестницы. «И побыстрее, маленький поганец, – говорит он, – потому что он не будет долго лежать в отключке. А придя в себя…».
15
– Придя в себя, он станет уродливым жуком. Уродливый жук. Как «Скутер, старина Скут», как «дурная кровь», «уродливый жук» был их семейной идиомой и пребывал в его снах (и в его речи) до самого конца его продуктивной, но очень уж короткой жизни.
Скотт приносит отцу бухту верёвки из‑под лестницы. Отец быстро связывает Пола, его тень поднимается и поворачивается на каменных стенах подвала в свете трёх свешивающихся с потолка ламп мощностью по семьдесят пять ватт каждая, которые включаются и выключаются выключателем, закреплённым на стене на верхней площадке лестницы. Руки Пола он связывает у него за спиной так туго, что едва не выворачивает их из плечевых суставов. И Скотт решается подать голос, хотя и боится отца:
– Папа, это слишком туго!
Отец отвечает взглядом. Коротким, но Скотт видит в нём страх. Его это пугает. Более того, вызывает благоговейный трепет. До этого дня он думал, что отец не боится ничего, за исключением школьного совета и их чёртовых заказных писем.
– Ты не знаешь, поэтому заткнись! Я не могу допустить, чтобы он освободил руки. Возможно, ему не удастся убить нас, прежде чем всё закончится, но если такое произойдёт, мне точно придётся его убить. Я знаю, что делаю!
Ты не знаешь, думает Скотт, наблюдая, как отец связывает ноги Пола сначала в коленях, потом в лодыжках. Пол опять начал шевелиться, и из его горла доносятся какие‑то звуки. Ты можешь только догадываться. Но он понимает, что отец действительно любит Пола. Возможно, это ужасная любовь, но она искренняя и сильная. Если бы не эта любовь, отец не стал бы догадываться. Продолжал бы молотить Пола поленом, пока тот бы не умер. На мгновение часть разума Скотта (хладнокровная часть) задаётся вопросом, а пошёл бы отец на такой же риск ради него, ради Скутера, старины Скута, который даже не мог спрыгнуть со скамьи высотой в три фута, пока кровь брата не потекла рекой, а потом загоняет эти мысли в темноту. Дурная кровь взыграла не у него.
Во всяком случае, пока.
Заканчивает отец тем, что усаживает Пола спиной к одному из крашеных металлических столбов, которые поддерживают потолок, и привязывает, обматывая верёвкой грудь и живот.
– Вот так, – говорит он, отступая на шаг, тяжело дыша, словно только что объездил жеребца на арене родео. – Это удержит его на какое‑то время. Ты должен пойти в сарай, Скотт. Возьми лёгкую цепь, она у самой двери, и большую тяжёлую тракторную цепь, которая лежит слева, вместе с запасными частями для пикапа. Ты знаешь, где это?
Привязанный Пол висел на верёвке, наклонившись вперёд. А тут резко вскидывает голову, ударяясь затылком о столб. Удар такой силы, что Скотт кривится, словно больно ему. Пол смотрит на него глазами, которые ещё часом раньше были синими. Он ухмыляется, и уголки губ растягиваются так широко и поднимаются так высоко, что могут… почти достают до мочек ушей.
– Скотт, – говорит его отец.
Но впервые в жизни Скотт не обращает внимания на голос отца. Он зачарован этой хэллоуиновской маской, в которую превратилось лицо его брата. Язык Пола мелькает между разошедшимися верхними и нижними зубами, отплясывает джиттербаг93 в сыром воздухе подвала. И одновременно в промежности появляется тёмное пятно: мочевой пузырь Пола опорожняется в шта…
Удар по макушке отбрасывает Скотта назад, вновь он стукается о стол, на котором стоит ручной печатный станок.
– Не смотри на него, кретин, смотри на меня! Уродливый жук загипнотизирует тебя, как змея – птицу! Тебе лучше очнуться, Скутер… это уже не твой брат.
Скотт таращится на отца. А рядом с ними существо, привязанное к металлическому столбу, словно в подтверждение слов отца издаёт вопль такой громкий, что он не может вырваться из человеческой груди. Но это нормально, потому что в вопле нет ничего человеческого. Совершенно ничего.
– Принеси эти цепи, Скут. Обе. И быстро. Верёвки его не удержат. Я пойду наверх и возьму свой карабин. Если он будет близок к тому, чтобы освободиться до твоего возвращения с цепями…
– Папа, пожалуйста, не стреляй в него! Не стреляй в Пола!
– Принеси цепи. Потом мы посмотрим, что можно сделать.
– Тракторная цепь слишком длинная! Слишком тяжёлая!
– Воспользуйся тачкой, кретин. Большбй тачкой. Иди, давай‑давай.
Скотт оглядывается на ходу и видит, как отец медленно пятится к лестнице. Медленно, будто укротитель, покидающий клетку со львами после завершения представления. Под ним, ярко освещённый одной из трёх ламп, которые свешиваются с потолка, Пол. Он колотится затылком о столб с такой частотой, что у Скотта возникает мысль об отбойном молотке. И одновременно дёргается из стороны в сторону. Скотт не понимает, почему Пол не разбивает затылок в кровь, не теряет сознания, но ничего такого с его братом не происходит. И Скотт видит, что отец прав. Верёвки Пола не удержат. Не удержат, если он продолжит раскачиваться из стороны в сторону, растягивая их.
У него не получится, думает Скотт, когда отец идёт в одну сторону, чтобы достать карабин из стенного шкафа, а он сам – в другую, за сапогами. Он убьёт себя, если будет продолжать в том же духе. Но потом вспоминает нечеловеческий вопль, который вырвался из груди его брата (вопль, обещающий убить всех и вся), и понимает, что может получиться.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
