king_istoriya_lizi (522908), страница 37

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 37)

«Естественно, я же так и не взяла первый, самый важный урок катания на коньках, – подумала она, – а по четвергам на Оксфордском центральном катке вечера одиночников».

Утолив жажду, она протянула стакан Дули. Он его взял, осмотрел.

– Вы действительно не хотите их… двух последних глотков, миссас? – Но и Лизи его уже изучила: войдя в роль хорошего парня, Дули переигрывает. Возможно, сознательно, возможно, сам того не понимая. Имело ли это значение? Вероятно, нет.

– Я напилась.

Дули допил воду, при каждом глотке его адамово яблоко скользило по худой шее. Потом спросил, лучше ли она себя чувствует.

– Я буду чувствовать себя лучше, когда вы уйдёте.

– Это справедливо. Много времени я у вас не отниму. – Он вновь сунул пистолет за брючный ремень, поднялся. Его колени хрустнули, и Лизи вновь подумала (более того, изумилась): «Это не сон. Это действительно происходит со мной». Дули рассеянно пнул стакан, и тот откатился на белый, от стены до стены, ковёр кабинета. Подтянул штаны. – Не могу здесь долго болтаться, миссас. Ваш коп вернётся, он или другой, и, как я понимаю, к вам может заявиться одна из сестёр, или это не так?

Лизи промолчала.

Дули пожал плечами, как бы говоря: «Пусть будет по‑вашему», а потом высунулся из ниши. Лизи просто не верила своим глазам, потому что много раз видела, как Скотт проделывал то же самое: руками упирался в дверную раму, в которой не было двери, ноги оставались на деревянном полу ниши, а голова и корпус всовывались в кабинет. Но Скотт никогда не носил хаки. До самой смерти отдавал предпочтение синим джинсам. И у него не было лысины на макушке. «Мой муж умер до того, как начал лысеть», – подумала она.

– Чертовски красивое место, – сказал он. – Что это? Переделанный сеновал? Должно быть.

Она промолчала.

Дули по‑прежнему высовывался из ниши, теперь ещё и покачивался взад‑вперёд, поглядывая сначала налево. Потом направо. «Владыка всего, что видит перед собой», – подумала Лизи.

– Действительно, милое местечко, – продолжил Дули. – Как я и ожидал. У вас тут три комнаты, если можно назвать это комнатами, и над каждой часть крыши застеклена, так что естественного света предостаточно. В наших местах дома, в которых комнаты идут одна за другой, как здесь, мы называем ружейными домами или ружейными лачугами, но тут ничего лачужного нет, не так ли?

Лизи промолчала.

Он повернулся к ней с серьёзным лицом.

– Не подумайте, что я завидую ему, миссас… или вам, теперь, когда он мёртв. Я провёл какое‑то время в тюрьме «Заросшая гора». Возможно, профессор вам об этом говорил. И именно ваш муж помог мне там пройти через худшее. Я прочитал все его книги, и знаете, какая мне понравилась больше всего?

«Разумеется, – подумала Лизи. – «Голодные дьяволы». Ты, вероятно, прочитал её раз девять». Но Дули её удивил.

– «Дочь Коустера». И мне она не только понравилась, миссас, я в неё влюбился. Я взял за правило перечитывать эту книгу раз в два или три года, после того как нашёл её в тюремной библиотеке, и я могу цитировать длинные абзацы. Знаете, какая часть мне нравится больше всего? Когда Джин находит в себе силы возразить отцу и говорит ему, что уходит, нравится это тому или нет. Вы знаете, что он говорит этому паршивому старому херу, уж простите меня за мой французский.

«Что он никогда не понимал долга любви», – подумала Лизи, но ничего не сказала. Дули не возражал. Он уже перенёсся в книгу.

– Джин говорит своему отцу, что тот никогда не понимал долга любви. Долга любви! Разве это не прекрасно? Сколь многие из нас испытывали это чувство, но никто не сумел найти слова, чтобы выразить его. А ваш муж сумел. Поэтому всем остальным нужно стоять и помалкивать, вот что сказал профессор. Бог, должно быть, любил вашего мужа, миссас, раз дал ему такой язык.

Дули смотрел в потолок. Жилы на его шее вздулись.

– ДОЛГ! ЛЮБВИ! И тех, кого Бог любит больше всего, он и забирает домой раньше, чтобы они были с Ним. Аминь. – Он на несколько мгновений опустил голову. Бумажник выскочил из кармана. На цепочке. Разумеется, на цепочке. Такие, как Джим Дули, всегда носили бумажники на цепочке, закреплённой на лямке пояса. Подняв голову, Дули добавил: – Он заслуживал такого красивого места. Я надеюсь, ему здесь нравилось, когда он не агонизировал над своими творениями.

Лизи подумала о Скотте, сидящем за столом, который он называл Большой Джумбо Думбо, сидящем перед большим экраном «Мака», смеющемся над тем, что только‑только написал. Жующем пластмассовую соломинку или собственные ногти. Иногда поющем под громкую музыку. Издающем звуки, похожие на пердеж, руками, прижимая их к телу, если в жаркий день работал обнажённым по пояс. Вот как он агонизировал над собственными творениями. Но она ничего не сказала. А тем временем старина Хэнк уступил место в динамиках стереосистемы своему сыну. Младший запел «Больше виски – ближе к аду».

– Одариваете меня молчанием? Что ж, воля ваша, миссас, но толку вам от этого не будет. Потому что вас всё равно ждёт наказание. Я не собираюсь говорить вам, что мне это причинит большую боль, чем вам, но скажу, что за короткое время нашего знакомства ваша выдержка мне понравилась, так что будем считать, это причинит боль нам обоим. Я также хочу сказать, что не буду усердствовать, поскольку не хочу ломать ваш характер. Однако… у нас была договорённость, а вы её нарушили.

Договорённость? Лизи почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Впервые она полностью осознала глубину безумия Дули, сложность бреда, в который тот вплёл и её, и Скотта. Серые пологи опять начали застилать глаза, но на этот раз Лизи боролась с ними куда яростнее.

Дули услышал звяканье цепочки наручников (должно быть, он принёс их в одном пакете с банкой из‑под майонеза) и повернулся к ней.

Спокойнее, любимая, спокойнее, пробормотал Скотт. Поговори с парнем – открой свой вечно болтливый рот.

Едва ли Лизи нуждалась в этом совете. Пока продолжался разговор, наказание откладывалось.

– Послушайте меня, мистер Дули. Никакой договорённости у нас не было, в этом вы ошибаетесь… – Она увидела, как его брови начали сдвигаться к переносице, а лицо мрачнеть, и поспешила продолжить: – Иногда трудно сообразить, что к чему, по ходу телефонного разговора, но теперь я готова работать с вами. – Она шумно проглотила слюну, сердце подпрыгнуло чуть ли не до горла. Она бы с удовольствием выпила ещё стакан холодной воды, но чувствовала: сейчас не самый удачный момент для такой просьбы. Наклонилась вперёд, встретилась с ним взглядом, синие глаза всматривались в синие, и заговорила со всей искренностью, на которую в тот момент была способна: – Я хочу сказать, что вы аргументировали свою позицию. И знаете что? Вы как раз смотрели на рукописи, которые ваш… э‑э… ваш коллега более всего хотел заполучить. Вы заметили чёрные папки?

Он продолжал смотреть на неё, однако брови разошлись, губы изогнулись в скептической улыбке… и, возможно, этим он давал понять, что готов на сделку. Лизи позволила себе надеяться на лучшее.

– Мне показалось, что немало коробок стоит и внизу. Судя по всему, там тоже его книги.

– Там… – А стоит ли ему говорить? «Там булы – не книги». Она‑то точно это знала, но Дули бы этого не понял. «Эти коробки – шутка Скотта, вроде порошка, вызывающего зуд, или пластмассовой блевотины». Вот это он бы понял, но скорее всего не поверил бы ей.

Он всё ещё смотрел на неё со скептической улыбкой. Но по лицу уже не чувствовалось, что он готов пойти на сделку. Нет, его лицо говорило о другом: «Продолжайте, миссас, посмотрим, что вы придумаете на этот раз».

– В этих коробках нет ничего, кроме вторых экземпляров, ксерокопий и чистой бумаги. – И слова её прозвучали как ложь, потому что и были ложью, но что ещё она могла сказать. «Вы слишком безумны, мистер Дули, чтобы понять правду?» Вот она и продолжила торопливо: – Материалы, которые нужны Вуддолби, хорошие материалы, они здесь, наверху. Неопубликованные рассказы… копии его писем другим писателям… их письма к нему.

Дули отбросил голову и захохотал.

– Вуддолби! Миссас, вы обращаетесь со словами не хуже вашего мужа. – Смех утих, но, хотя улыбка на губах осталась, из глаз веселье исчезло. Глаза превратились в две льдинки. – Вы думаете, так я и поступлю. Поеду в Оксфорд или Механик‑Фоллс, арендую фургон, потом вернусь назад, чтобы загрузить все эти бумаги? Может, вы ещё и попросите одного из помощников шерифа помочь мне?

– Я…

– Молчать. – Он нацелил на неё палец, улыбка исчезла. – Если я уеду, а потом вернусь, здесь меня будет ждать дюжина полицейских. Они увезут меня с собой, и, миссас, уверяю вас, я получу ещё десять лет за то, что поверил вам.

– Но…

– А кроме того, мы договаривались совсем о другом. Мы договаривались о том, что вы позвоните профессору, старине Вуддолби, миссас, как мне это нравится, и он пошлёт мне электронное письмо с оговорёнными нами словами, а потом заберёт бумаги. Так?

Какая‑то часть его сознания действительно в это верила. Должна была верить, или чего ради он это утверждал даже сейчас, когда они были вдвоём?

– Мэм? – спросил её Дули. Вроде бы успокоившись. – Миссас?

Если какая‑то часть его сознания продолжала лгать, даже когда они были вдвоём, причину, возможно, следовало искать в том, что ложь эта требовалась другой части его сознания. А если такая часть сознания Дули существовала, её задача заключалась в том, чтобы установить с ней контакт. Эта часть сознания Дули могла оставаться здравой.

– Мистер Дули, послушайте меня. – Она понизила голос и говорила медленно. Так она говорила со Скоттом, когда тот был на подходе к тому, чтобы взорваться, независимо по какой причине, начиная от плохой рецензии и заканчивая прорванной трубой. – Профессор Вудбоди никак не может связаться с вами, и где‑то глубоко внутри себя вы это знаете. Но я могу с ним связаться. Уже связывалась. Позвонила ему вчера вечером.

– Вы лжёте – Но на этот раз она не лгала, и он знал, что она не лжёт, отчего по какой‑то причине расстроился. Она‑то хотела добиться прямо противоположной реакции (окончательно его успокоить), но подумала, что должна продолжить, в надежде достучаться до здравой части сознания Дули.

– Я не лгу. Вы оставили мне телефонный номер, и я по нему позвонила. – Она не отрывала взгляда от глаз Дули. Вкладывала в каждое слово максимум искренности, пусть уже и отправилась в Страну лжи. – Я пообещала отдать ему все рукописи и попросила сообщить вам об этом, но он сказал, что не может, поскольку лишён возможности связаться с вами. Он сказал, что первых два электронных письма дошли до указанного вами почтового ящика, а потом они начали возвращаться, потому что…

– Один лжёт, а вторая повторяет, – сказал Дули, а потом всё завертелось с быстротой и жестокостью, в какие Лизи просто не могла поверить, хотя каждый момент избиения и нанесения увечья остались у неё в памяти до конца жизни, как и звук его сухого, быстрого дыхания, вид рубашки цвета хаки, расходившейся между пуговичками, чтобы открыть и тут же закрыть белую майку, когда он бил её по лицу тыльной стороной ладони и потом передней, тыльной и потом передней, тыльной и потом передней, тыльной и потом снова передней. Восемь ударов, один за другим, в быстрой последовательности, звук соприкосновения его кожи с её напоминал хлопки по колену, и хотя на руке, которой он её бил, перстней не было (спасибо и на том), после четвёртого и пятого ударов на губах выступила кровь, после шестого и седьмого уже брызнула и потекла, а последний пришёлся по носу, так что кровь хлынула и из него. К тому времени она уже кричала от боли и страха. Голова ударялась о нижнюю часть раковины, вызывая звон в ушах. Она слышала свои крики, просила его это прекратить, он может брать всё, что хочет, кричала она, но должен это прекратить. После восьмого удара он прекратил, и она услышала собственные слова:

– Я могу дать вам рукопись его нового романа, его последнего романа, готового, он закончил его за месяц перед смертью и не успел внести правку, это настоящее сокровище, Вуддолби будет счастлив.

Она успела подумать: «Всё это выдумки, и что ты будешь делать, если он клюнет?» – но Джим Дули ни на что клевать не собирался. Он стоял перед ней на коленях, тяжело дыша (наверху уже было жарко, и если бы она знала, что её будут избивать в кабинете Скотта, то первым делом включила бы кондиционер), и вновь рылся в коричневом пакете. Под рукавами рубашки расплывались широкие круги пота.

– Миссас, я чертовски сожалею, что приходится это делать, но по крайней мере это не ваша киска. – Услышав эти слова, она успела отметить два момента, прежде чем одним движением левой руки он распахнул её блузку и сломал расположенную спереди застёжку бюстгальтера, отчего её маленькие груди вывалились наружу. Во‑первых, он нисколько не сожалел. Во‑вторых, в правой руке он держал штуковину, которая раньше определённо лежала в её «Ящике для вещей». Скотт называл эту штуковину «церковный ключ для яппи». Консервный нож с ручками, обтянутыми резиной.

Глава 10. ЛИЗИ ДОВОДЫ ПРОТИВ БЕЗУМИЯ. (Хороший брат)

1

Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим звуком.

Эта фраза вертелась в голове Лизи, когда она медленно ползла по длинному кабинету её мужа, оставляя за собой отвратительный след: пятна крови изо рта, носа, изувеченной груди.

«С этого ковра кровь не отойдёт», – подумала она, и тут же, словно в ответ, в голове появилась эта фраза: Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим звуком.

В этой истории было безумие, всё так, да только единственный звук, который она смогла потом вспомнить, был не шуршанием, не жужжанием, не урчанием, а её криками, которые раздались в тот момент, когда Джим Дули установил консервный нож на её левой груди, словно механическую пиявку. Она закричала, отключилась, потом Дули пощёчинами привёл её в чувство, чтобы кое‑что сказать. Потом снова позволил отключиться, но пришпилил записку к её блузке (сначала снял порванный бюстгальтер, а потом застегнул блузку на пуговицы), чтобы она не забыла. Записка ей не требовалась. Она и так всё запомнила.

Характеристики

Список файлов книги