king_istoriya_lizi (522908), страница 35
Текст из файла (страница 35)
– Да.
– Только в тот день ему пришлось вырвать две, а может, и три странички, Лизи, таким длинным был тот бул! – В этом радостном воспоминании Лизи видит, каким он был ребёнком. – На полоске бумаги, что лежала на столе, я прочитал: «БУЛ» – на первой и на последних полосках обязательно присутствовало это слово, а ниже, под этим словом…
10
Прямо под словом «БУЛ» ещё одна строчка, большими заглавными буквами, аккуратно выведенными Полом:
1 НАЙДИ МЕНЯ БЛИЗКО В ЧЕМ‑ТО СЛАДКОМ! 16
Но прежде чем думать над этой загадкой, Скотт смотрит на последнее число, 16, смакуя его. Он переполнен радостным волнением. Прежде всего он знает, что Пол никогда не обманывает. Если он обещает шестнадцать станций, значит, будет пятнадцать загадок. Если Скотт не сможет с какой‑то справиться, Пол поможет. Крикнет из того места, где будет прятаться, жутко пугающим голосом (это отцеголос, хотя Скотт поймёт это лишь много лет спустя, когда будет писать жутко пугающую историю, «Голодных дьяволов»), и его подсказки обязательно позволят Скотту сообразить, чего от него хотят.
Найди меня близко в чём‑то сладком.
Скотт оглядывается и тут же задерживает взгляд на большой белой сахарнице, которая стоит на столе в полосе солнечного света. Ему нужно встать на стул, чтобы дотянуться до неё, и он смеётся, когда Пол кричит своим жутким отцеголосом: «Не просыпь его, неумеха!»
Скотт поднимает крышку, и на сахаре лежит ещё одна полоска бумаги, с ещё одной загадкой‑указанием, написанной заглавными, аккуратными буквами:
2 Я ТАМ ГДЕ КЛАЙД ИГРАЛ С КЛУБКАМИ НА COЛHЦE
До весны Клайд был их котом, и оба мальчика любили его, но отец не любил, потому что Клайд протяжно мяукал, когда его не впускали в дом или не выпускали из него, и хотя мальчики не говорят об этом вслух, они знают, что кто‑то, куда больше и злее, чем лиса или бродячий пёс, расправился с Клайдом. Но, так или иначе, Скотт знает, где Клайд играл на солнце, и торопится туда по коридору, не удостоив пятна крови под ногами или ужасную скамью даже взглядом (ну, может, только одним). На заднем крыльце стоит большой просиженный диван, из которого идут странные запахи, если сесть на него («Он пахнет как жареный пердеж», – как‑то сказал Пол, и Скотт смеялся, пока не надул в штаны. Случись это при отце, надуть в штаны означало БОЛЬШУЮ БЕДУ, но отец был на работе). Скотт прямиком направляется к дивану, где Клайд обычно лежал на спине и играл с клубочками шерсти, которые Пол и Скотт трясли над ним. Клайд, пытаясь схватить клубки передними лапами, отбрасывал на стену гигантскую тень кота‑боксёра. Там Скотт встаёт на колени, одну за другой приподнимает просиженные диванные подушки и заглядывает под них, пока не находит третью полоску бумаги, третью станцию була, которая направляет его…
Не важно, куда она его направляет. Важно другое – день, заполненный предстоящими долгими поисками. И вот два мальчика проводят утро, бегая по осевшему, неухоженному фермерскому дому и вокруг него, тогда как солнце медленно поднимается к не отбрасывающему тени зениту. Это безыскусный рассказ о криках и смехе, и пыли во дворе, и носках, медленно слзающих, пока они не лягут складками вокруг грязных лодыжек; это история двух мальчиков, которые слишком заняты, чтобы пойти по малой нужде в туалет, вот почему моча орошает южную стену дома. Это история о маленьком мальчике, который совсем недавно избавился от подгузников, собирающем полоски бумаги: у подножия лестницы, ведущей на чердак амбара, из‑под ступеней заднего крыльца, из‑за выброшенной во двор сломавшейся стиральной машины «мейтаг», из‑под камня, лежащего рядом с высохшим старым колодцем. («Не свались в него, ты, маленький недотёпа!» – слышится жуткий отцеголос, доносящийся из высоких сорняков, что растут на краю бобового поля, которое в этом году оставили под паром.) И наконец Скотт получает последнее указание:
15 Я ПОД КАЖДОЙ ТВОЕЙ МИЧТОЙ
«Под каждой моей мечтой, – думает он. – Под каждой моей мечтой… Где же это?»
– Нужна помощь, ты, маленький недотёпа? – вопрошает жуткий голос. – Потому что я проголодался и жду не дождусь ленча.
Скотт тоже проголодался. Уже вторая половина дня, он так давно идёт по следу, но просит ещё минуту. Жутко пугающий отцеголос даёт ему тридцать секунд.
Скотт лихорадочно соображает. Под каждой моей мечтой… под каждой моей мечтой.
Слава Богу, он ещё понятия не имеет, что такое подсознание или ид, но он уже начал мыслить метафорически, и ответ приходит к нему чудесной, радостной вспышкой. Он взбегает по ступенькам с той скоростью, на которую способны его маленькие ножки, волосы разлетаются с его загорелого грязного лба. В комнате, которую делит с Полом, спешит к своей кровати, заглядывает под подушку, и да, конечно, там лежит его бутылка «Ар‑си колы» (высокая бутылка!) вместе с полоской бумаги. Надпись такая же, что и всегда:
16 БУЛ! КОНЕЦ!
Он поднимает бутылку, почти так же, как много лет спустя вскинет вверх серебряную лопату (герой, вот кем он в тот момент себя чувствует), потом оборачивается. Пол входит в дверь со своей бутылкой «Ар‑си» и держит в руке «церковный ключ» из «Ящика для всего» на кухне.
– Неплохо, Скотт. Потребовалось, конечно, время, ноты сюда добрался.
Пол открывает свою бутылку, потом Скотта. Они чокаются длинными горлышками. Пол говорит, что это «поднять хост», а когда ты это делаешь, нужно загадать желание.
– Какое у тебя желание, Скотт?
– Я хочу, чтобы этим летом приехал «Книгомобиль» 86 – А что загадаешь ты, Пол?
Его брат только смотрит на него. Потом спускается вниз и делает им обоим сандвичи с ореховым маслом и желе, берёт табуретку с заднего крыльца, где когда‑то спал и играл их, на свою беду, слишком шумный кот, для того чтобы достать с верхней полки в кладовой новую банку орехового масла. А потом говорит…
11
Но здесь Скотт умолкает. Смотрит на бутылку вина, но бутылка пуста. Он и Лизи уже сняли куртки и отложили в сторону. Под конфетным деревом стало не просто тепло; там жарко, просто какая‑то парилка, и Лизи думает: «Мы должны скоренько уйти. Если не уйдём, снег, который лежит на ветвях с листвой, станет таким рыхлым, что обрушится на нас».
12
Сидя на кухне с меню из «Оленьих рогов» в руках Лизи думает: «Я тоже должна скоренько уйти от этих воспоминаний. Если я этого не сделаю, что‑то гораздо более тяжёлое, чем снег, обрушится на меня».
Но разве не этого хотел Скотт? Разве не это спланировал? И разве охота на була – не её шанс со всем справиться?
«Ох, но я боюсь. Потому что я уже совсем близко».
Близко к чему? Близко к чему?
– Заткнись, – шепчет она и дрожит, как на холодном ветру. Который, возможно, долетел от самого Йеллоунайфа. И тут же, потому что у неё сейчас два разума, два сердца: – Ещё чуть‑чуть.
Это опасно. Опасно, маленькая Лизи.
Она знает, что опасно, уже видит искорки правды сквозь дыры в её пурпурном занавесе. Сверкающие, как глаза. Может слышать голоса, шепчущие, что были причины, по которым ты не смотрелась в зеркало без крайней на то надобности (особенно с наступлением темноты и никогда – в сумерки), а также не ела свежих фруктов после заката солнца и постилась между полуночью и шестью часами утра.
Причины не вытаскивать мертвецов из могил.
Но она не хочет уходить из‑под конфетного дерева. Пока не хочет.
Не хочет уходить от него.
Он пожелал «Книгомобиль», даже в три года загадал очень Скоттовское желание. А Пол? Пол‑то что…
13
– Что, Скотт? – спрашивает она его. – Что загадал Пол?
– Он сказал: «Я хочу, чтобы отец умер на работе. Пусть его пробьёт электрическим током, и он умрёт».
Она смотрит на него, онемев от ужаса и жалости.
Скотт резко начинает собирать вещи в рюкзак. Пошли отсюда, пока мы ещё не поджарились. Я думал, что смогу рассказать тебе гораздо больше, Лизи, но не могу. И не говори, что я не такой, как мой старик, потому что не в этом дело, понимаешь? Дело в том, что у каждого в моей семье есть толика этого.
– И у Пола тоже?
– Не знаю, смогу ли я сейчас говорить о Поле.
– Хорошо, – кивает она – Давай вернёмся, поспим, а потом слепим снеговика или что‑нибудь эдакое.
Взгляд безмерной благодарности, которым он её одаривает, вгоняет Лизи в стыд, потому что на самом деле ей хотелось, чтобы он замолчал: она и так услышала слишком много, большего бы просто не выдержала, во всяком случае, на тот момент. Другими словами, она сыта по горло рассказом Скотта. Но при этом не может перевернуть страницу, потому что представляет себе остаток его истории. Даже думает, что может сама закончить её за него. Но сначала ей нужно задать вопрос.
– Скотт, когда твой брат в то утро пошёл в магазин за «Ар‑си колой»… призом за хороший бул…
Он кивает, улыбаясь:
– Отличный бул.
– Да, да. Когда он пошёл в этот маленький магазинчик… «Мюли»… никто не подумал, как это странно – шестилетний мальчик, у которого руки в порезах? Даже если порезы залеплены пластырем?
Он отрывается от рюкзака, смотрит на неё очень серьёзно. Всё ещё улыбается, но румянец со щёк исчез практически полностью. Кожа выглядит бледной, почти восковой.
– У Лэндонов всё заживает быстро. Разве я тебе этого не говорил?
– Да, – соглашается она. – Говорил. – А потом продолжает, пусть и сыта рассказом Скотта по горло: – Ещё семь лет.
– Семь, да. – Он смотрит на неё, сидящую с рюкзаком между обтянутых синей джинсой коленей. Его глаза спрашивают, как много она хочет знать? Как много она решится узнать?
– И Полу было тринадцать, когда он умер?
– Тринадцать, да. – Голос достаточно спокоен, но от румянца на щеках не осталось ни следа, хотя она видит капельки пота, ползущие по коже, влажные волосы. – Почти четырнадцать.
– И твой отец… он убил его ножом?
– Нет. – Голос Скотта всё так же спокоен. – Из карабина. Своего,30–06. В подвале. Но, Лизи, это не то, что ты думаешь.
Не в ярости, вот что он пытается ей сказать. Она в этом уверена. Не в ярости, а хладнокровно. Вот о чём она думает под конфетным деревом, когда всё ещё представляет себе третью часть истории своего жениха под названием «Убийство святого старшего брата».
14
Хватит, Лизи, хватит, маленькая Лизи, говорит она себе на кухне, теперь очень испуганная, и не потому, что так сильно ошибалась, представляя себе смерть Пола Лэндона. Она испугана, осознав (слишком поздно, слишком поздно), что сделанного вернуть нельзя и отныне придётся жить с тем, что она вспомнила.
Даже если воспоминания безумны.
– Я не должна это вспоминать. – Она сворачивала и разворачивала меню. – Я не должна это вспоминать, не должна; не должна, не должна вытаскивать мертвецов из могил, должна обойтись без этого безумного берьма, должна…
15
– Это не то, что ты думаешь.
Она и дальше будет думать как думала. Она может любить Скотта Лэндона, но не привязана к колесу его ужасного прошлого и будет думать как думала. Будет знать что знает.
– И тебе было десять лет, когда это произошло? Когда твой отец?…
– Да.
Всего десять лет, когда его отец убил его любимого старшего брата. Когда его отец убил его любимого старшего брата. И четвёртая часть его истории имеет собственную тёмную неизбежность, не так ли? Для неё сомнений в этом нет. Она знает то, что знает. И тот факт, что ему было только десять лет, ничего не меняет. В другом, в конце концов, он тоже был вундеркиндом.
– И ты его убил, Скотт? Ты убил своего отца? Убил, не так ли?
Он опускает голову. Волосы висят патлами, закрывая лицо. Потом из‑за тёмного полога волос доносится единственное сухое рыдание. За ним следует молчание, но она видит, как тяжело вздымается его грудь, понимает, что горло перехватило. Потом:
– Я ударил его киркой по голове, когда он спал, а потом сбросил в старый сухой колодец. Это было в марте, шёл сильный дождь вперемешку со снегом. Я вытащил его наружу за ноги. Попытался взять его туда, где похоронил Пола, но не смог.
Пыталься, пыталься и пытался, но, Лизи, он не желал отправляться туда. Ничего у меня с ним не выходило. Поэтому я сбросил его в колодец. Насколько мне известно, он и сейчас там, поэтому, когда они продавали дом, я… я… Лизи… я… я… я боялся…
Он слепо тянется к ней, и не будь её там, он бы ткнулся лицом в траву, но она есть, и затем они… Они…
Каким‑то образом они…
16
– Нет! – рявкнула Лизи. Бросила меню, которое свернула чуть ли не в трубочку, в кедровую шкатулку и захлопнула крышку. Но уже поздно. Она зашла слишком далеко. Уже поздно, потому что…
17
Каким‑то образом они уже снаружи, под валящим снегом. Она обняла его под конфетным деревом, а потом (бум! бул!) они снаружи, в снегу.
18
Лизи сидела на кухне с закрытыми глазами. Кедровая шкатулка стояла перед ней на столе. Солнечный свет, вливавшийся в восточное окно, пробивал веки, превращаясь в тёмно‑красный свекольник, который двигался в ритме её сердца – очень уж быстром ритме.
Она подумала: «Ладно, это воспоминание прорвалось. Но, полагаю, только с ним одним я смогу жить. Только оно одно меня не убьёт».
Я пыталься и пыталься.
Она открыла глаза и посмотрела на кедровую шкатулку, которая стояла перед ней на столе. Шкатулку, которую она так усердно искала. И подумала о словах, сказанных Скотту его отцом: «Лэндоны (а до них Ландро) делятся на два типа: тупаки и пускающие дурную кровь».
Пускающих дурную кровь среди прочего отличало желание убивать.
А тупаки? Тем вечером Скотт рассказал ей и о них. Тупаками он называл растениеподобных кататоников вроде её сестры, которая лежала сейчас в «Гринлауне».
– Если всё это для того, чтобы спасти Аманду, Скотт, – прошептала Лизи, – забудь об этом. Она – моя сестра, и я её люблю, но не настолько. Я бы вернулась туда… в этот яд… для тебя, Скотт, но не для неё или кого‑то ещё.
В гостиной зазвонил телефон. Лизи подпрыгнула, словно ей ткнули в одно место шилом, и закричала.
Глава 9. ЛИЗИ И ЧЁРНЫЙ ПРИНЦ ИНКНКОВ. (Долг любви)
1
Если Лизи и заговорила не своим голосом, Дарла этого не заметила. Она испытывала слишком уж сильное чувство вины. Но при этом радость и облегчение. Канти возвращалась из Бостона, чтобы «помочь с Анди». Как будто она могла. Как будто кто‑нибудь мог, включая доктора Хью Олбернесса и весь персонал «Гринлауна, думала Лизи, слушая, как тараторит Дарла.
Ты можешь помочь, – прошептал Скотт, который всегда находил, что сказать. Даже смерть, похоже, не могла его остановить. – Ты можешь, любимая.
– …на все сто процентов её собственная идея, – уверяла Дарла.
– Да, да, – прокомментировала Лизи. Она могла бы указать, что Канти и сейчас наслаждалась бы пребыванием в Бостоне в компании мужа, понятия не имея о проблемах, возникших с Амандой, если бы у Дарлы не возникло насущной потребности позвонить сестре (как говорится, «чтоб жизнь мёдом не казалась»), но меньше всего ей хотелось затевать ссору с Дарлой. А чего ей хотелось, так это поставить эту чёртову кедровую шкатулку под meingottскую кровать и посмотреть, сможет ли она забыть, где нашла это «сокровище». Пока она говорила с Дарлой, в голову пришла ещё одна из старых аксиом Скотта: чем больше тебе приходится возиться, открывая посылку, тем меньше тебя волнует, что в ней. Лизи полагала, что аксиома эта применима ко всем пропавшим вещам, в частности, к кедровым шкатулкам.
– Её самолёт приземлится в аэропорту Портленда вскоре после полудня, – продолжала тараторить Дарла. – Она собиралась взять напрокат автомобиль, но я сказала, нет, это глупо, я смогу заехать в аэропорт и забрать тебя. – Пауза, предшествующая последней очереди. – Ты могла бы встретиться там с нами, Лизи, если хочешь. Мы бы завернули на ленч в «Снежный шквал»… только мы, девочки, как в добрые прежние времена. А потом поехали бы к Аманде.
«И о каких добрых прежних временах идёт речь? Тех, когда ты дёргала меня за волосы, или о других, когда Канти гонялась за мной и дразнила «Губки‑сиськи у маленькой Лизьки»?» Но сказала другое:
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
