king_istoriya_lizi (522908), страница 31
Текст из файла (страница 31)
Разумеется, Дули. Кто же ещё?
Она собрала волю в кулак, готовясь к новым угрозам, которые озвучит этот спокойный, кажущийся здравомыслящим голос, и нажала клавишу «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ». Мгновением позже молодая женщина, представившаяся Эммой, принялась объяснять, как много денег сможет сэкономить Лизи, воспользовавшись услугами Эм‑си‑ай,77… Лизи выключила сообщение на полуслове, нажала клавишу «СТЕРЕТЬ», подумала: «Вот она, женская интуиция».
И вышла из кабинета, смеясь.
10
Лизи смотрела на спелёнутые контуры бременской кровати, не ощущая ни печали, ни ностальгии, хотя, по её прикидкам, они со Скоттом занимались на ней любовью (во всяком случае, трахались, она не могла вспомнить, как много фактической любви было в период «СКОТТИИЛИЗИВ ГЕРМАНИИ» сотни раз. Сотни? Могло ли такое быть за какие‑то девять месяцев, особенно если бывали дни, а иногда и целые рабочие недели, когда она видела его сначала в семь утра, ещё сонного, бредущего к двери с портфелем, бьющим по колену, а потом в десять вечера (или в четверть одиннадцатого), возвращающегося, волоча ноги, обычно на бровях? Да, она полагала, что возможно, если иной раз они проводили в кровати целые уик‑энды, превращая её, как говорил Скотт, в «тра‑ходром». Так почему же она не питала тёплых чувств к этому укрытому монстру, сколь бы раз они на нём ни кувыркались? У неё была веская причина ненавидеть кровать, потому что она понимала, не интуитивно, а на уровне подсознательной логики («Лизи умна как дьявол, если только не задумывается об этом», – однажды она подслушала эту фразу, произнесённую Скоттом в разговоре с кем‑то на вечеринке, и не знала, гордиться ли ей или стыдиться), что на этой кровати их семья едва не разрушилась. Не надо о том, каким отвратительно‑прекрасным был секс или как он затрахивал её до множественных оргазмов, забрасывал и забрасывал на вершину блаженства, пока она не начинала думать, что сойдёт с ума от этого рвущего нервы наслаждения; не надо о том месте, которое она нашла, которого могла коснуться перед тем, как он кончал, и тогда по его телу просто пробегала дрожь, а иногда он кричал в голос, отчего она покрывалась «гусиной кожей», даже когда он был внутри её, горячий, как… ну, горячий, как долбаная духовка. Лизи думала, как хорошо, что эта чёртова махина покрыта саваном, словно огромный труп, ибо (во всяком случае, в её памяти) всё, что происходило между ними на этой кровати, было неправильным и насильственным, они на пару снова и снова сжимали горло их семейной жизни. Любовь? Заниматься любовью? Возможно. Может, несколько раз. Но прежде всего она помнила мерзотраханье, раз за разом. Придушить… и отпустить. Придушить… и отпустить. И всякий раз тому существу, что звалось Скотт‑и‑Лизи, требовалось больше времени, чтобы снова начать дышать. Наконец они уехали из Германии. В Саутхэмптоне поднялись на борт «Куин Элизабет II» и отплыли в Нью‑Йорк. На второй день она вернулась с прогулки по палубе – и замерла у двери их каюты с ключом в руке, прислушиваясь. Из‑за двери доносился медленный, но устойчивый стрекот пишущей машинки, и Лизи улыбнулась.
Она ещё не позволяла себе поверить, что теперь всё будет хорошо, но стоя под дверью, слушая, как он возвращается к тому, что должен делать, она знала: такое возможно. И не ошиблась. Когда он сказал, что договорился о перевозке в Америку, как он её называл «Mein Gott Bed».78 Лизи никак не прокомментировала его слова, зная, что на ней они больше не будут ни спать, ни заниматься любовью. Если бы Скотт предложил ей такое («Только разок, маленькая Лизи, в память о давно минувших днях»), она бы отказалась. Более того, послала бы куда подальше. Если и существовала мебель, в которую вселился призрак, так это была вот та самая кровать.
Лизи подошла к кровати, опустилась на колени, подняла край чехла и заглянула под неё. И там, в пыльном зазоре между кроватью и полом, куда вернулся запах куриного помёта («Как пёс возвращается к своей блевотине», – подумала Лизи), стояло то, что она искала.
Там, в густой тени, Лизи различила силуэт кедровой шкатулки доброго мамика Дебушер.
Глава 8. ЛИЗИ И СКОТТ. (Под конфетным деревом)
1
Едва она успела зайти в залитую солнцем кухню, сжимая в руках кедровую шкатулку, как затрезвонил телефон. Она поставила шкатулку на стол и ответила рассеянным «алло», больше не боясь голоса Джима Дули. Если бы позвонил он, она бы сказала, что обратилась в полицию, а потом положила бы трубку. В настоящий момент она была слишком занята, чтобы бояться.
В трубке раздался голос Дарлы – не Дули, звонила она из комнаты для посетителей «Гринлауна», и Лизи не особенно удивилась, выяснив, что Дарлу мучает совесть из‑за звонка Канти в Бостон. А если бы всё было наоборот, Канти находилась бы в Мэне, а Дарла в Бостоне? Лизи подумала, что от перемены мест слагаемых ничего бы не изменилось. Она не знала, по‑прежнему ли Дарла и Канти любят друг друга, но связь между ними осталась, как между пьяницей и выпивкой. Когда они были детьми, добрый мамик говорила: если Кантата подхватывает грипп, то у Дарланны тут же поднимается температура.
Лизи пыталась давать правильные ответы, как и в более раннем телефонном разговоре с Канти, и по той же причине – чтобы поскорее закончить с этим берьмом и заняться своими делами. Она полагала, что сможет позаботиться о сёстрах позже (надеялась на это), но здесь и сейчас угрызения совести Дарлы значили для неё так же мало, как и нынешнее состояние Аманды. Так же мало, как и теперешнее местопребывание Дули, при условии, что его нет в одной комнате с ней и он не размахивает ножом.
Нет, нет, заверила она Дарлу, ты поступила правильно, позвонив Канти. И да, Канти совершенно незачем срываться из Бостона и мчаться сюда. И да, конечно, она, Лизи, сегодня обязательно навестит Аманду, только попозже.
– Это ужасно. – И Лизи, пусть и занятая своими мыслями, услышала страдания в голосе сестры. – Она ужасная. – Тут же Дарла затараторила: – Я хотела сказать другое, она не ужасная, разумеется, нет, но это ужасно Р видеть её такой. Там только её оболочка, Лизи. Солнце освещало половину её лица, когда я была там, утреннее солнце, и кожа у неё выглядела такой серой и старой», – Не надо так расстраиваться, милая. – Кончиками пальцев Лизи водила по гладкой лакированной крышке кедровой шкатулки доброго мамика. Даже сейчас, при закрытой крышке, она ощущала идущий изнутри сладкий запах. А уж открыв её, собиралась наклониться и с головой нырнуть в аромат, будто вдохнуть прошлое.
– Они кормят её через трубочку, – говорила Дарла. – Вставляют, а потом вынимают. Если она не начнёт есть сама, полагаю, трубочку оставят насовсем. – Она то ли вздохнула, то ли всхлипнула. – Они кормят её через трубочку, а она уже такая тощая и не говорит, а я поговорила с медсестрой, и та сказала, что иногда они остаются такими на годы, иногда вообще не возвращаются, ох, Лизи, не знаю, как я всё это вынесу!
Последние слова Дарлы вызвали у Лизи лёгкую улыбку, а её пальцы двинулись к петлям на задней стороне шкатулки. Это была улыбка облегчения. Она разговаривала с Дарлой – королевой драмы, Дарлой‑Примадонной, то есть всё вернулось на круги своя, обе сестры играли привычные им роли. На одном конце провода Дарла Впечатлительная. Протяните ей руку помощи, дамы и господа. На другом конце – Маленькая Лизи, маленькая, да удаленькая. Давайте послушаем, что она скажет.
– Я заеду в «Гринлаун» во второй половине дня, Дарла, и ещё раз поговорю с доктором Олбернессом. К тому времени у них сложится более ясная картина относительно её состояния.
– Ты действительно так думаешь? – В голосе Дарлы слышалось сомнение.
На этот счёт у Лизи не было ни малейшего долбаного понятия.
– Абсолютно. А тебе следует поехать домой и отдохнуть. Может, даже поспать.
– Ох, Лизи, – говорила Дарла с драматическими интонациями, – я просто не смогу уснуть.
Лизи было без разницы, будет ли Дарла есть, спать, курить травку или просрется на бегонии. Ей хотелось положить трубку.
– Дорогая, потом ты сможешь приехать, а пока постарайся расслабиться. Слушай, не могу больше говорить. Должна следить за духовкой.
Настроение Дарлы мгновенно переменилось.
– Ой, Лизи! Ты? – Лизи это вопросительное «ты» крайне разозлило. Как будто за свою жизнь она ничего не готовила, кроме… чизбургерного пирога из полуфабриката. – Что ты печёшь? Банановый хлеб?
– Ты почти угадала. Клюквенный хлеб. Я должна проверить, как он там.
– Но позже ты заедешь сюда, чтобы проведать Анду, правда?
Лизи хотелось кричать. Вместо крика она сказала:
– Обязательно. Во второй половине дня.
– Ну, тогда… – Дарла замолчала. «Убеди меня, – просило её молчание. – Поговори со мной ещё минут пятнадцать и убеди меня». – Пожалуй, я могу поехать домой.
– Вот и договорились. Пока, Дарл.
– И ты не считаешь, что я поступила неправильно, позвонив Канти?
Нет! Позвони Брюсу Спрингстину! Позвони Холлу Холбруку! Позвони Конди Долбаной Райс! Только ОТСТАНЬ ОТ МЕНЯ!.79
– Нет, конечно. Я думаю, ты всё сделала правильно. Держи её… – Лизи вдруг подумала о маленьком блокнотике с вычислениями Аманды. – Держи её в курсе.
– Ну… хорошо. До свидания, Лизи. Полагаю, мы скоро увидимся.
– Пока, Дарл. Щелчок отбоя. Наконец‑то.
Лизи закрыла глаза, откинула крышку шкатулки и вдохнула сильный аромат кедра. На мгновение позволила себе вновь стать пятилетней девочкой, одетой в шорты Дарлы, которые стали той малы, и обутой в свои чуть стоптанные, но любимые ковбойские сапожки «Маленькая наездница» с выцветшими розовыми ушками по бокам.
Потом заглянула в шкатулку, чтобы посмотреть, что там лежит и куда это её приведёт.
2
Сверху лежал пакет из фольги длиной шесть или восемь дюймов, шириной в четыре, толщиной в два. В двух местах содержимое пакета выпирало, обтянутое фольгой. Она не знала, что это, но когда подняла, уловила лёгкий запах мяты (собственно, она уловила его и раньше, он накладывался на кедровый аромат шкатулки) и вспомнила ещё до того, как раскрыла пакет и увидела окаменевший кусок свадебного торта. А в нём – две пластмассовые фигурки: кукла‑мальчик во фраке и цилиндре и кукла‑девочка в свадебном платье. Лизи собиралась хранить этот кусок год, а потом съесть на пару со Скоттом на первую годовщину их свадьбы. Это ли не суеверие? Если так, ей следовало положить кусок торта в холодильник. А он оказался в шкатулке.
Лизи ногтем отщипнула кусочек глазури и положила в рот. Вкуса практически не почувствовала, лишь намёк на сладость и едва уловимый, исчезающий вкус мяты. Они поженились в часовне Ньюмана в университете Мэна, на гражданской церемонии. Приехали все её сёстры, даже Джоди. Линкольн, брат папаши Дебушера, прибыл из Саббатуса, чтобы передать жениху невесту. Присутствовали друзья Скотта из Пита и университета Мэна в Ороно, а его литературный агент был шафером. Родственников Скотта, разумеется, не было; родственники Скотта умерли.
Под окаменевшим куском торта лежала пара свадебных приглашений. Они со Скоттом писали их сами для своих приглашённых, и она сохранила два, написанных Скоттом и ею. Тут же лежала сувенирная книжица со спичками. Они обсуждали другой вариант: заказать приглашения и книжицы со спичками в типографии. Могли позволить себе такие расходы, пусть деньги от массового издания в мягкой обложке романа «Голодные дьяволы» ещё не пришли, но в конце концов решили, что приглашения, написанные от руки, более душевные (и, естественно, более прикольные). Она помнила, как купила пятьдесят книжиц со спичками с белой обложкой в супермаркете «ИГА» в Кливс‑Миллс, а потом надписала их сама красной шариковой ручкой. Книжица, которую она держала в руке, наверное, была единственной уцелевшей, и она разглядывала её с любопытством археолога и сердечной болью влюблённой.
Скотт и Лиза Лэндон 19 ноября 1979 г. «Теперь нас двое»
Лизи почувствовала, как слёзы щиплют глаза. Идея «Теперь нас двое» принадлежала Скотту. Он сказал, что это отсылка к «Винни‑Пуху». Она вспомнила эту книгу, как только Скотт её упомянул (очень уж часто уговаривала Джодоту или Аманду чтением перенести её в Дремучий лес), и подумала, что «Теперь нас двое» – блестяще, идеально. За это она его даже поцеловала. А теперь едва могла заставить себя смотреть на спичечную книжицу с этим глупым храбрым девизом. То был другой конец радуги, а теперь она осталась одна, и какая дурацкая цифра эта единица. Лизи сунула книжицу в нагрудный карман блузки, а потом вытерла слёзы со щёк: некоторые всё‑таки выкатились из глаз. Мокрая работа – исследование прошлого.
«Что со мной происходит?»
Она бы дала цену своего дорогого «бумера» да ещё накинула бы, чтобы узнать ответ на этот вопрос. А ведь казалось, что всё у неё в порядке! Она похоронила его и пошла дальше; сняла траурные одежды и пошла дальше. Более двух лет строка из старой песни казалась правдой; «Я прекрасно обхожусь без тебя».80 Она даже начала наводить порядок в его рабочие апартаментах – и разбудила призрака не в каком‑то эфемерном призрачном мире, а в себе. Она даже знала, где и когда это произошло; в конце первого дня, в кабинете, в углу, которьги Скотту нравилось называть «мой мемориальный уголок». Там на стене висели его литературные награды, дипломы, забранные стеклом: Национальная книжная премия, Пулитцеровская за беллетристику, «Лучший роман года в жанре фэнтези» за «Голодных дьяволов», И что случилось?
– Я сломалась, – признала Лизи дрогнувшим, испуганным голосом и запечатала фольгу, в которой лежал кусок ископаемого свадебного торта.
Точнее не скажешь. Она сломалась. Отчётливостью её воспоминания не отличались, но началось всё потому, что ей захотелось пить. За стаканом воды она прошла в эту бестолковую долбаную нишу‑бар (бестолковую, потому что Скотт давно уже не пил, хотя его роман со спиртным затянулся намного дольше, чем роман с куревом), но вода не полилась, ничего не полилось, зато послышалось сводящее с ума урчание в трубах, перекрытых воздушной пробкой. Если бы она подождала, вода со временем, может, и потекла бы, но вместо этого Лизи закрыла кран и вернулась к дверному проёму между нишей‑баром и так называемым мемориальным уголком. Яркость света потолочной лампы регулировалась реостатом, и в тот момент светила она далеко не на полную мощность. При таком свете всё выглядело нормальным… всё выглядело по‑прежнему, ха‑ха. Казалось, в следующее мгновение откроется дверь с наружной лестницы, он войдёт, включит музыку и начнёт писать. Как будто он и не ушёл навсегда. И что ей следовало ощутить? Грусть? Ностальгию? Неужели именно это? Что‑то такое приятное, такое дражайшее, как ностальгию? Как бы не так, потому что в тот момент, вот умора‑то, на неё нахлынула одновременно лихорадочно‑горячая и замораживающе‑холодная…
3
На неё – практичную Лизи, Лизи, которая всегда остаётся хладнокровной (за исключением, возможно, того дня, когда ей пришлось махать серебряной лопатой, да и за тот день она хвалит себя, потому что всё сделала правильно), на маленькую Лизи, которая не теряет головы, когда эта участь постигает всех окружающих, – на неё нахлынула дикая, ослепляющая ярость, божественная ярость, которая, похоже, отталкивает в сторону её разум и захватывает контроль над телом. И однако (она ещё не знает, парадокс это или нет) эта ярость вроде бы вносит ясность в мысли, должна вносить, потому что она наконец‑то понимает. Два года – долгий срок, но всё наконец‑то встаёт на свои места. Она понимает, что к чему. Она видит свет.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
