Иванов В. - Дионис и прадионисийство (1250010), страница 57
Текст из файла (страница 57)
Религиозное происхождение имеет, наконец, и мысль о том, что трагические аффекты, подлежащие очищению, суть именно жалость и страх. Аристотелево «сострадание» (е!еоз) выросло из оргиастичсского плача о божественной гибели, разрешением которого была ликующая радость; на принадлежность этого рода «пафоса» к дионисийскому кругу указывает предание об основании афинского алтаря «Элеосу» — Милосердию — Эпимснидом критским т. Ужас оргий, который снимался лишь погружением в их стихию (срв. рйоЪего! пиво! в отрывке из «Эдонов» Эсхила), вот корень трагического «страха» (рйоЪоз). В другом месте (Ро(ри 1. 1.) Аристотель, перечисляя «страсти», нуждающиеся в «очищении>, называет, кроме упомянутых двух, еще «Энтузиазм» (еп(Ъпз!азшоз): речь идет там о действии музыкальной лирики; в рассуждении о трагедии упоминание о состоянии энтузиазма было бы неуместно, потому что Аристотель имеет в виду «зрнтеля» (1Ъеа(ез) — «только зрителя», каким был он в 1Ч веке, когда уже нс чувствовал себя болсс прямым участником действа, — и задачей теоретика искусства стало определение канона современной ему трагедии, столь оторвавшейся от своих религиозных и дифирамбических корней, что сам Аристотель склонен — ЪогпЪ|1е сйс1ц! — предпочитать чтение трагедий их переживанию в театре.
Итак, в учении Аристотеля эстетика еще не определилась как самостоятельная доктрина и только дифференцируется от религии. Этого не учел в должной мере Бернайс; и потому его односторонняя, медицинская (или «патологическая») интерпретация знаменитого определения трагедии не может быть признана достаточной. Ведь и медицина еше только отчленяется от катартнки. Альтернатива, представляющаяся Бернайсу (В. 42): «катарсис Аристотеля — или люстрация, или лечение», — конечно, несостоятельна. Аристотельэстстик столько же вращается в круге медицинских, сколько сакраментальных представлений; он хочет сказать независимое от той и другой области слово, быть только эстетиком и психологом; из той и другой области он почерпает лишь аналогии ', — но для этой цели он равно и нераздельно пользуется обеими, по той простой ' Вегпауз, Оп|ппхйве Пег тег1огпеп Аььапп(ппв Оез Апз|о|е1ез йЬег й|1ганпя Пег тгаззше. т Мнение древних о Крите как родине катартики, где сам Аполлон очистился от крови Пифона (Допде, Рзусье, и', 3.
96, А. 1>, знаменательно и, согласно нашему признанию определяющего влияния критских культов на развитие дионисовой религии, представляется нам достоверным. Оно связано с преданием о роли критян в основании дслзфийекого прприцалища и указывает на прадионисийские корни очистительных таинств жречЕскОЙ мантики. з срв. прим, 5, стр. 213: ьдзрег (а|ге!аз 1усьопшз аа| аашашеоз 21« причине, что они, в особенности поскольку дело шло о психиатрических моментах катарсиса, вовсе не были разделены: недаром наш философ, в своей «Политике», предписывает, как средство душевной гигиены общества, «катартические» (в религиозном смысле) песнопения (1гагйаг1йа ше1е).
С другой стороны, противник Бернайса, Шпенгель ', конечно, неправ, делая попытку придать понятию катарсиса у Аристотеля значение этическое. Этическим является религиозно-врачебное понятие — лишь поскольку под этикой мы согласимся понимать гигиену души; но в этом смысле все эллинское по существу этично.
Аристотель чужд стремления усвоить искусству задачи воспитательные, каковые налагал на него Платон; искусство для Аристотеля нормативно в отношении психологическом, но не моральном. Что же касается нормативности психологической, Аристотель, как и все почти эллинские философы, обнаруживает склонность ограничить в человеке элемент «патетический», и эта борьба с патетизмом позволяет нам заключать о степени природной общеэллинской шогЬ(детка.
По крайней мере, Аристотель описывает целые типические категории людей, предрасположенных к экзальтации, боящихся жизни, или страдающих угнетенностью настроения, болезнснно-жалостливых (ра(Ье(йо1, рЬоЬб(йо!, е!еешопез), — чего мы уже коснулись выше (З 2) и что имеет немалое значение для уразумения общей душевной подосновы изучаемых нами явлений 'религиозной жизни. В Аристотелевом определении трагедии нет полной ясности. Это происходит оттого,что первоначальное конкретное содержание понятий, принадлежащих чисто религиозной сфере (как все древнейшее эллинское искусство), полузабыто и сглажено. Словесные термины, определявшие это содержание, стали только символами; в них осталась прежняя действенность и древняя правда; они не перестали соответствовать переживанию, но уже затемненному и ослабленному; внерелигиозная эстетика оказалась только субтилизацией религиозных пережитков.
Тем не менее, сбивчивая в своей зиЬ(Й1аз теория легла в основу позднейшей античной поэтики. Первый вопрос, который задает себе древний истолкователь Гомера, есть вопрос: почему Илиада начинается словом «гнев»? И ответ, удовлетворяющий схолиаста, найден им по Аристотелю: Гомер начинает поэму с возбуждения «пафоса», долженствующего разрсшиться в «катарсис» и т.
д. Ведь гнев именно «кратковременное безумие», — о11яосЬгоп(оз шапга'. Спокойное и почти радостное выражение лица ватиканской трагической музы Гельбнг склонен ' ЛЬЬапо1»пзеп пег Ьауег. Акапепг1ег 1В63. а сра нога1. ер1»1. 1, 2, 62: )га рагог ьгег)в евг. обьяснять влиянием Аристотелева учения о катарсисе на развитие художественного типа Мельпомены '. Но важнейшее для нашей цели в произведенном выше анализе— не истолкование или критика Аристотелева определения, но подготовленный его разбором исторический вывод. Самос побуждение приложить к трагедии мерила, заимствованные из телестики и катартики, свидетельствует о том, что в глазах Аристотеля она была, прежде всего, действом энтузиастическим и патетическим, т.
е. дионисийским. Очевидно, философ был предрасположен к этому перенесению на изучаемый род поэзии гетерономных ему, с чисто-эстетической точки зрения, понятий некоторой традицией, в которую, так как он не решается отвергнуть ее формально, ему остаегся вложить своеобразный смысл. Это значило бы, что трагедия издавна признавалась самодовлеющим по элементам возбуждаемого ею пафоса и достигаемого катарсиса обрядом страстнбй рели."ии. Где же появляется в ткани «Поэтики» нить этой традиции? Мы бы думали, там, где ее автор говорит о развитии трагедии из дифирамба, т. е. из дионисийского богослужения.
Итак, Аристотель косвенно утверждает ее сакральное начало и позднейшее обмирщение. В ту эпоху, когда уже существовала трагедия как искусство— правда, религиозное, но все же искусство, а не прямое богослужение, — религия божественных страстей, из обряда которой это искусство выросло, определенно отделилась от состава всенародного богопочитания и сосредоточиласгк в повременных женских оргиях, учреждаемых постоянными сакральными организациями (фиасами менад); в богослужебном чине многочисленных и разнообразных мсстных торжеств, отданных в ведение родового жречества; наконец, в обрядовой практике и вероучении широко распространенных и влиятельных мистических общин.
Кроме того, седалищем ее являются некоторые храмы и оракулы, в особенности оракул дельфийский, с их сокровенным догматическим и литургическим преданием, и, отчасти, общеэллинские мистерии как великие таинства Элевсина ~. рг 11е1ЫЗ, рбьгег П, 271; МйПег-97!езйег, Репам П, Т 59, 747, Вапше1з!сг, Репка.
и, Б. 97!. В какой мере целостное постижение всего дионисийства как религии страстей чуждо самим тем, чье самобытное исследование осветило отдельные и, быть может, темнейшие части священного лабиринта эллинской веры в бога страдающего, можно усмотреть иэ следующих размышлений Эрвина Родс «Чгоьег сяе Згозве 1пЬгнпз! 'нп мупепепх1аньеп? Р!е со!щеь \нп, апоегв (?) а1з !ш зевбьп1юьеп с!аньеп нпо Мушнз, а!з е!пе 1егаепйе ан1 гв!г 1еиае, тегганЬсг1, пн! !Ьг, в!е ши нпз Раз !еысп ггб Тайнодейственные общины жречески обособлялись и заграждались от жизни; местные обряды были часто непонятны в их устарелой и порою странной уставности; а в повседневных и общепринятых формах Дионисова культа, по преимуществу пиршественных и праздничных, жертвенный облик бога страдающего был затемнен и как бы замалеван.
Дельфийское жречество усиленно поддерживало и насаждало дионисийскую обрядность; путем прямых и косвенных воздействий оио продолжало воспитывать эллин- ство своим таинственным откровением о двуипостасном, нераздельном и неслиянном единстве дельфийских сопрестольников, Аполлона и Диониса. Но влиять на общую культуру только извне ее, из сферы чисто религиозной, было недостаточно: нужно было открыть в самой культуре живые родники дионисийского творчества. Страстнйя идея исконного дионисийства и героического культа, с ним слитого и им объединенного, не могла бы непосредственно претворяться в жизнь, если бы выразительницею этой идеи и могущественной посредницей между мистическими глубинами религиозного опыта и миросозерцанием всенародным не сделалась трагедия, еще наполовину богослужебная, но уже расцветшая Дионисовым художеством.
Став искусством, она осталась верной своим корням и взяла на себя задачу истолковать в духе Диониса, как бога страстей божественных и героических, всю священную историю отеческих богов и героев. С той своеобразной отчетливостью, с какой в развитии эллинской поэзии разделены эпохи последовательных господств поэзии эпической, лирической и драматической, трагедия с конца тЬ века сменяет своим общекультурным владычеством уже отжившую гегемонию лирики и собирает в одном фокусе все лучи эллинской духовной жизни. Искусство всенародное по своей организации, подсудное народу, осуществляемое с согласия его ответственных представителей и зависящее, в последнем счете, от его непосредственного одобрения,— искусство трагиков достойно и мудро сочетало свою руководительную власть, простиравшуюся до существенных перемен и нововвелсний в области мифа и учения о божестве, с истинной верностью древнейшим заветам, религиозный консерватизм — с чуткостью к запросам нового сознания и потребностям изменяющейся жизни.
Этого сочетания и требовал от него народ. Полнота мифотворческой свободы признавалась неотъемлемым достоянием и отличием музы трагическои: Оег 'твен Всю !п о па е!п, )аотег! нпв топ опвегсю Рг)тавсвшегх. Г)гвргнпз Оег Тгазос где? .. Шоз)гага Ка 80, — Сгов)пв' «И. вовсе», Б. 250). А. Дитерих гЕпвгеьнпз Оег Тгазоггие, Агсв.