Иванов В. - Дионис и прадионисийство (1250010), страница 52
Текст из файла (страница 52)
Обычай карийцев в Египте наносить себе головные раны ножами при всенародных плачах по Осирису отмечен Геродотом (и, 6!). 194 эстетизировала и рационализировала народное верование. Будучи, исторически, эманацией нового феодального строя, она придала новой системе богов характер аристократический. Между семьей прекрасных, «бессмертных» и «вечно-блаженных» олимпийцев и родом смертных утверждена была непереходимая пропасть. Все стремления школы, представляющей собою уже «век просвещения», — направленные к развитию морального чувства, к насаждению и упрочению идеи нравственного миропорядка, к освобождению человека от запугивающих его представлений слепого фатализма,— были сосредоточены на выработке возвышенного понятия о Зевсе как «отце богов и людей», обеспечивающем высшую разумность темных решений.
Рока печатью своей согласной с ними «воли», она же является выражением его верховного промысла, его дальновидной благости. И тем не менее, в силу коренных основоположений народной религии, которая, при всей своей пластичности, была неизменна в своем существе, в своей природной органической субстанции, все эти попытки приблизить Зевса к идеалу божества абсолютного должны были останавливаться на полдороге. Патетический характер эллинских богов был неистребим.
В самом деле, олимпийское владычество не могло представляться не чем иным, как только моментом космогонического процесса, намеченного уже у Гомера, по которому Океан есть рождающее лоно божеств Пйебп Вепез1з). Итак, не извечен новый вседержитель; позади него зияют сумерки былых, низверженных богов. Будущее непроницаемо; возможны и роковые случайности: ведь только своевременная помощь Фетиды спасает Зевса от уз, которыми готовы были связать его Гера, Посейдон и Афина.
Чтобы представить могущество Зевсово несокрушимым, Гомер принужден настаивать на несравненном превосходстве его силы над совокупной силой остальных небожителей: все они вместе не стянут Зевса вниз, схватившись за нижний конец золотой цепи, которую он свесит с неба, он же подымет их всех на цепи, и с ними землю и море, н обвязав верхний конец вокруг вершины Олимпа, оставит их качаться на ней в пространстве со всей землей и морем. Возвеличивая Зевса, аэды, как видим, ограничивают мощь остальных богов; вознося его на высоту неприступную, приближают их к мере бытия более человекоподобного.
Боги Гомера испытывают то, что в сакральной терминологии именуется рашоз'ом. Гера, прогневившая Зевса, повешена им на золотой цепи. Гефест, сброшенный отцом с Олимпа, падает через день на Лемнос и с тех пор остается хромцом. Герой Диомед ранит в битве Афродиту и Арея. Таковы уступки Гомера народному верованию, которое знало о страстях бога огня — не Гефеста только, но н старейшего, Прометея, о страстях Солнца, об исконных страстях многострадальной матери Деметры, — которое, когда оно заговорило устами Гесиодовой шко- лы, разоблачило патетическую природу всех божеств вообще.
Понятие божественного «бессмертия» в народном восприятии весьма относительно, и первое соприкосновение с обрядами оргиастичсских сонмов, распространение коих в Элладе прйметно уже в эпоху Гомерову (Лин), служит импульсом к перенесению героического плача на лики божеств, что делает возможным почитание божественных могил, где божества хотя бы временной смертью умершие, мыслятся погребенными.
Но, со стороны Гомера признание отдельных и исключительных случаев божественного ра!)юз'а, повторяем,— только вынужденная уступка всенародному мнению: его тенденции — представить бессмертных олимпийцев безусловно иноприродными роду смертных, оградить их как бы некоей эфирно-огненной стеной от хаотических призраков народной дсмонологии, отмежевать непереступаемой чертой их область от сферы действия сил хтонических. Одному Гермию предоставлено быть посредником между олимпийскими обителями и царством подземным.
Покровитель Гомеровой общины, Аполлон, является верховным принципом этого разделения. Торжествуют в свете «новые», или «юнейшне» (псо!его0, боги; «старшие» погребены в сумрак. Так возник своеобразный обрядовой дуализм, на долгие века определяющий собой весь строй эллинской религии.
Служения богам олимпийским и богам хтоническим (к последнему культу причислен и культ героический) строго разграничены по месту и времени; соединение элементов того и другого в общем молитвенном действии беэусловно воспрещено (срв. Ил. ХХ!Ч, 91): установлено в культовой сфере как бы некое двоеславие.
«Раздельно должны быть чтимы боги» (сйбпз яаг )ге (ппс !)тсбп), говорит вестник в Эсхиловой трагедии «Агамемнон» (стр. 637): он разумеет запрет смсшсния молитвословий, возносимых небожителям, с таковыми жс, обращенными к обитателям земных недр. Глашатай удачи и победы, он не осмеливается сквернить (ппа(пе(п) день благословения (епр)!ешоп ешаг) дурной вестью: плач о погибших есть служение божествам мрака, «пэан Эриниям» (стр. б45).
То, что принадлежит области снл подземных и душ предела загробного, есть нечто нечистое (ппазша, ппагоп) в обрядовом круге, посвященном Олимпу. Плачевный вопль Кассандры, зовущей Аполлона, — вовлечение Феба в ночной предел состояний патетических — представляется ужаснувшимся старцам хора той же трагедии преступным кощунством: Опнть ааплачкой кличст бопткульною 'Гого, кто отнрагчаст лик от ноплснин. Описанная обрядовая схизма была чревата последствиями.
Каковы были эти последние в круге мусичсских искусств, увидим ниже (й 9). В религиозной психологии народа она послужила 196 ближайшим поводом к исканию новой синтетической религиозной формы, которая в лице бога патетического по преимуществу, небожителя и героя вместе, равно могущественього на Олимпе и в обители мертвых, близкого людям и почти богочеловека, должна была стать соединительным звеном между противоположными господствами, от которых одинаково зависел и которых одинаково трепетал равно подчиненный обоим и равно обоим чуждый человек. Наконец, в обрядовой сфере та же схизма, отказав всему страстному и страсгнбму в доступе к светлым служениям, постулировала то разрешение всякого пафоса завершительным освобождением от него, которое еще в прадионисийскую эпоху, под именем «катарсиса» ()са(багз!з, (са()таппоз), становится необходимым «очистительным» условием восстановления правильных отношений между участниками патетического священнодействия и вышними богами.
Отсюда вырабатывается система «очищений» вЂ” катартика и телесгика, ставящая себе ближайшей целью (очищения от пролитой крови представляются нам вторичным и производным образованием)— ввести гармонически пафос в общую связь религиозной жизни, снимая присущую ему хтоническую «скверну» (ш!аяша) перед лицом небесных богов.
Чтобы психологически понять религию страстей и ее расцвет в трагедии, необходимо почувствовать общий «патетический» (по выражению Аристотеля> строй эллинской души, повышенная впечатлительность которой была источником болезненных реакций на воспринимаемое и меланхолической сосредоточенности как основного тона душевной жизни. Ренан, со свойственной ему склонностью к сентиментальным иллюзиям, еще решается повторять общее место о младенческой ясности духа и наивной жизнерадостности эллинов; зато Жирар справедливо замечает, что в эллине боязливая забота о себе, своем положении и своей будущности, пробудилась одновременно с его блестящей фантазией и сообщила первым творениям эллинского гения, несмотря на всю жизненную энергию, которой они проникнуты, тон жалобы, патетическая сила которой никогда не была превзойдена у народов новой истории '.
Так как в древнейшие эпохи религия всецело определяет сознательное отношение человека к миру и личности, к участи близких 1 3. Сагагб, 1е зепг!аепг г«1!з!епх гп с»гесс, р. 5: — «пп ассепг бе р1а1п!е, болг псп слез !ез юобегпез и'а ббрамб !а 1огсе раже!тяпе». — сго)зег, яо введении к Истории греч. Литературы, подчиняется авторитету Ренана. яков Буркхардт а своей «Греческой Культуре», под испытанным им впечатлением от теорий молодого Ницше, собрал значительное число саидетельста, освещающих «пессимизм» эллинов. 197 и своему жребию, так как нет еще тогда для человека ни нравственных, ни собственно эстетических ценностей, не обусловленных прямо или косвенно обрядом или верованием, — естественно предположить, что основной меланхолический строй эллинской души в период эпический зависит от общего строя ее религиозных представлений.
Стих: «смертный, силе, нас гнетущей, покоряйся и терпи», — в самом деле, точно передает господствующее настроение поры аэдов и первых рапсодов. Как личные особенности и предрасположения людей (Ил. П1, 65), так и перемены в их судьбе (Од. ХЧ1П, 142), суть, по Гомеру, «дары» богов. Это выражение (ббга ())ебп) имеет для эллина двойственное и жуткое значение. Оно по преимуществу — термин эвфемистический ' и слишком часто знаменуег роковые «посещения» божественных сил, горести и страдания, перед неизбежностью которых должно смириться, ибо несравненно сильнее смертных людей бессмертные боги. Так, в гомерическом гимне к Деметре читаем (146 сл.): Матерь! бессмертных дары мы терпеть, и страдая, повинны; Клонит под иго нужда: небожителей нам не осилить. И в том же гимне, ниже (216 сл.): Мы же бессмертных дары претерпеть, и страдая, повинны: Нудит к тому нас нужда, иам ярмо тяготеет на вые.
Богатые «податели» природных «благостынь» (()о(егез еадп— ()а(агйз чазйпаш в Ведах), как славили богов первоначальные арийские гимны, обратились в раздавателей роковых «даров». Ясно, что совершился какой-то кризис в народных верованиях. Перед нами феномен религии поработителей, отразившей земные общественные отношения в олимпийской проекции. Народные религии были подавлены и сведены к скудным сельским культам хтонических демонов. Демоны эти часто были благодетельными помощниками в нужде и, во всяком случае, не были недоступными и деспотическими владыками, довольствовались малым, отвечали простым потребностям жизни, не играли жребиями племен, не мирились, насыщая друг в друге ревнивую ярость взаимной выдачей своих верных. Мы решаемся высказать мнение, что даже человеческие жертвы, в Гомеровом эпосе полузабытые, не оказывали на народ столь угнетающего нравственного влияния, как религия высокого Олимпа, с ее холодной и как бы иронической отчужденностью от насущных потребностей простого существования.