Иванов В. - Дионис и прадионисийство (1250010), страница 17
Текст из файла (страница 17)
э чегр1. Аеп. )ч, 301 вччл Она)!з сошшош ехс!ш засов тьу|аз, ны анбио з|опн|ап1 Н)е!епса Вассы огра пос1нгпнзяне часа! с!апюге С|я|весов. 4 Р1ы. де и. 2, 2. 5!оп в позсьег'з му|ь. (лх. 11, 1208. — Об эринии т!)рьбша см. выше гл. Ш, В 5 (стр. 52). з Данные о менадак в мифе и художественньш изображениях подробно изучены Раппом (ПЬе!о. Мнв. ХХЧП и статья <Мапабе» в Мифолог. Лексиконе Рошера, и, 2243 — 2283); к сожалению, под влиянием школы Маннгардта, он придает излишнее значение распнельному характеру первоначальных представлений о менаде.
— Ф. КреЯ- нер чутко воспринял тиков и меланхолическое самозабвение, как основную черту в религиозном типе менады (зушЬо|ж 1Ч, 5. 43: «бег Огнпбзнх рлгез %«аепз ж! «дезе зш!е Ме!апсЬове е!псз 'нв Аьхгнпбе ге!!8!озег АЬпвпхеп впд Севуые з!сь тегдегепИеп нпЬенасшеп Ое!з|ев, бег, епяеши, |п беп Ъ|з|апб (ев|всьег Пазеге! ВЬегзеЫ«).— Места, прославленные женскими оргиями, от древнейшей до самой поздней поры язычества и, судя по многим пережиткам (каково верование в шабаши ведьм), еше в средние века внушали мистический трепет сверхьестесгвенного присутствия. О свете вокруг вершины Парнаса, на которой происходили ночные радения (|ап Ьвксвеншзл О!опузб! Рагпмюп ЬогурЬап — Енпр. 1рь.
Таог. 1239), не раз упоминают драматурги ч века (Зорь. Ап|. 1125; еш|р, 1оп 716. 1125| енг. Р1юеп. 226; Апзюрь. пап. 1112,— причем Е. 26швпнш, сопосшвивший эти места в своем комментарии к Эсхилу, ад Ешп. т. 24, полшнет, что дело идет не о заре|с от факелов или копров: по ею мнению, — ье шза |ез 1ашрзес«|яшек ргоегсье1о еи йз епанмав ьубгозепоп рьо|аепоп КМ апаагупИашбп). С каким улшсом смотрели окрестные жители на Парнас, в пору триетерий, видим из сообшаемого Макробнем (1, ! В, 5) поверья о чудесах и чарах этой шрьс «е| за1угогнш, н| аякпшп1, 1гепненз сепн|нг соеюв, е| р(егншяве и|сев ргорпае ехангвнпшг, иешчне сушЬа|огшв стерпит ад вогез ьош!пнш звере регтепшпв<.
67 Герои-ипостаси Диониса Героями называли эллины смертных (обычно, впрочем, родных по крови богам, если не прямо от богов рожденных смертными женами «сынов божиих» — 1Лебп раЫез), прославленных необычайными деяниями и участью, на земле претерпевших страдание, по смерти же не утративших индивидуальной силы воздействия на живых, особенно на ближних своего рода и племени и своей страны, имеющих свою сферу владычества в подземном царстве ' и умноживших собой неопределенно-огромный сонм подземных царей. В легионе сошедших в недра земли «богоравных» (1зо(Лео1, Леш(1Лео0, «благородных» (хеппа(оо, «огромных» (ре!Ьгоо, «блапюбразных» (епшогрЛо1, — АезсЛ.
Ая. 454), «сильных» ВзсЛуго1, в)упа1о1, кге(ззопез), «священных» (зешпо0 смешались, без сомнения, забытые демоны и развенчанные по недоразумению боги, чье местное имя, прозвание и обличие не выдержало соперничества шире распространенных ознаменований того же или родственного религиозного понятия, — с возвеличенными непрерывным стародавним почитанием родовыми и племенными пращурами, какими помнило их былинное и обрядовое предание заповедных урочищ. Но так как под героями в собственном смысле общенародное словоупотребление разумело именно живших на земле смертных, а не богов бессмертных, то вторая из названных двух категорий определительна для всех героев вообще; ибо существа божественные, утратившие свою божественность, во всем должны были уподобиться освященным предкам и, если даже притязали некогда на олимпийские обители и соответствующие жертвы ((Луша(а), довольствоваться отныне дарами, ниспосылаемыми в жилища усопших, и жертвами только героическими (епая(зша(а), т.
е. надгробными. г Аевсь. сьоерь. 355 вчч. (бе Аваиеапопе иоггпо): ры!ов рбао!в! го!в ехе! ха!гп йаппип вага сьйопов етргербп веипоаиов апамьг ргоро(с«ге гоп иеезвгбп сьгьоп!Ьп еье! гугаппбп. бз Хотя многосмысленное и таинственное имя пегов часто было равносильно оаппбп в неопределенности своего применения к предметам темных народных вер, все же оно неразрывно сочеталось с представлением, что данный объект хтонического культа жил в свое время среди людей, чего нельзя было, однако, утверждать о всех обитателях преисподней, отчего демоны хтонические и герои никогда и не были окончательно отожествлены у эллинов, вопреки мнению Узенера, ни даже в сельских религиях с их епе!пе!з !пео!.
И каковы бы ни были в ЧП и Ч! веках догматические и литургические видоизменения исконного культа героев, как бы ни субтнлизировались понятия о загробной иерархии и о степенях героической канонизации, основы верования остались искони те же но все эпохи эллинства. Обоготворение же предков, только затемненное у Гомера, отрицать невозможно, — хотя еще менее основательно было бы выводить весь героический культ из этого обоготворения, ввиду подавляющего большинства героических имен и образов божественного происхождения, — что свидетельствует, впрочем, лишь о большей живучести религиозной памяти сравнительно с памятью исторической. Мир в глазах древнего человека полон душ разного качества, разной силы; душа и при жизни человека может временно покидать его тело, и в это тело может вселяться другая душа; живущий смертный бывает носителем души сверхчеловеческой; по смерти человека место такой душе в сонме нодземных сильных, а не в толпе безликих теней.
Пусть в переходную эпоху относительного скепсиса н в предрасположенной к нему общественной среде, — когда денежная вира взамен кровавой мести временно заглушает голос пролитой крови, а об очищении от крови еще ничего не слышно, — незавидным представляется живому могущество бесплотных, и Ахиллу приписывается предпочтение рабской доли на земле господству над призраками: все же и тогда осгается душа Ахиллова в Аиде душой подземного сильного, в противоположность бледному множеству подчиненных ему слабейших душ. Но древнейшее представление об этом загробном сонме могучих неотделимо от почитания могилы боготворимого еще при жизни вождя и владыки — и тускнеет по мере удаления от отеческих курганов.
Гомеров эпос был оторван от родимой почвы. Неудивительно, что развитие новой колонизации повело за собою оживление героического культа: последнее стало естественной задачей религиозной политики, стремившейся к укреплению племенных связей и к оздоровлению корней национального самосознания. Как отличительным признаком в понятии «героя», при всем обоготворении его, служит именно его смерть, так истинной основой героического культа — вещественная наличность могилы, со всем, что отсюда следует, до употребительного уже в Ч! веке перенесения священных 69 останков.
«Многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид» вЂ” в этом стихе, несмотря на всю отчужденность создавшей его эпохи и среды от загробной мистики, изначальной в эллинстве и вскоре пышно расцветшей, правильно выражена общая и постоянная основа и культа почивших, и культа героев. Та же черта— смерть героя — с особенной резкостью запечатлевается и в предании. Ибо эта смерть все же нечто большее, чем неизбежный конец любого смертного: недаром герой — полубог; за ним были права на бессмертие, которого ценою стольких трудов достигает один Геракл. Если бы мы сказали: смерть героя «трагична» сама по себе, то выразили бы современной фразеологией подлинно античное переживание героического «пафосам ведь затем, в сущности, и создали эллины свою трагедию, чтобы в религиозно-художественном творчестве дать исход и воплощение именно этому чувству.
Впрочем, то же по существу наблюдение можно представить осязательнее и нагляднее. Поминки — плач по усопшем; героическое предание естественно сосредоточено на скорбной стороне поминаемой участи, поскольку носителем его служит френос (1Ьгбпоз), обрядовый плач; а таковой долго был единственным хранилищем и проводником былинной памяти. «Много было богатырей до Агамемнона, — замечает весьма точно Гораций, — но они забылись, не оплаканные (1ПасгпшаЬ11ез), затем что не нашлось про них вещего певца».
В самом деле, место позднейшего эпоса занимала до Гомера поминальная эполира, плачевные «славы» (к)еа ап1)гоп) и уже своды таковых (сппе). В певцах «слав», поминальщиках и плакальщицах, недостатка, правда, не было; но выселение в чужие края отлучило и мало-помалу отучило переселенцев от отеческих могил с их поминальными обрядами, и перезабылись старинные славы, а те, что еще помнились, изменились до неузнаваемости во всем, что не относилось к существенной характеристике героя и его участи; в устах поколений, родившихся на чужбине. И все же Гомерова Илиада — одна из таких 1апба(юпез (ппеЬгез, чем и объясняется ее «эпизодичность»: замысел поэта вовсе не представить войну с Троей, но лишь Ахиллову обиду с ее последствиями — гибелью Патрокла и гибелью Гектора, как роковыми поводами к гибели самого оплакиваемого героя, Ахилла; Илиада — только первая часть похоронной песни об Ахилловом роке '.
Итак, даже в ионийском эпосе, столь отдалившемся от староотеческого быта, поминальные славы еще сохраняют свой первоначальный смысл и строй. Эти сказания, по своему общему заданию, — распространенный плач (яооз), они родились из печали и сетования (реп(Ьоз, реп!Ьппа). По содержанию, они — страстные были (раФб(1)са), повествующие о «страстях ге- т О репшов и ратлов как о корням «трагического» по своей природе и проискожлению»посв срв. автора «Эпос Гомера» («Библ. европ, классиков — Гомер», М. 19111 70 роических» (Лего%а ра(Ы) .
Неслучайно Аристотель определяет Илиаду как поэму «патетическую», т. е. страстную (в противоположность «этической», т. е. бытоописательной Одиссее), и Малая Илиада начинаегся с упоминания о «страстях»: Град Илнон в пою н Дарданню, пажитей конских Край луговой, где много страстей претерпели Данаи,— (как, впрочем, и первое слово Гомеровой Илиады — шешп — уже знаменовало для древних, по схолиасту, ра(Воз), а Одиссей так определяет дело певца Демодока: Музой лн, дочерью Зевса, наставленный нль Аполлоном, Ладно н стройно поешь ты страдальную участь ахейцев.
Религиозно-историческая особенность отношения к герою — именно скорбь и плач по нем: особенность его участи — «страда», или «страсти». Оба рода объектов религиозного служения тем и разнятся между собой, что бессмертные, «вечно блаженные» боги по существу не подвержены страданию и бесстрастны (ара()те!з), герои же, будучи из рода смертных, по необходимости страстям причастны (евра()зе!з), они — страстотерпцы, лик их — страстной. Прадионисийские культы искали синкретической формы, объединяющей обе религии — олимпийскую и хтоническую; им пред- носился синтез бога и героя. Это был долгий период смутных поисков, глухого брожения умов, алчущих религиозной гармонии, миросозерцания целостного и утешительного.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
