Диссертация (1173455), страница 22
Текст из файла (страница 22)
Не является способ их изображения и аллегорией,поскольку очевиден процесс сближения идеи «добродетельной женщины» и ееобразного, индивидуального воплощения, в то время как в аллегории «смыслявляется господствующим и наглядные черты… абстрактно подчинены ему»203.Действительно, сестры и Ульяния отнюдь не являются образцами святости(образной иллюстрацией которой было аллегорическое описание женскихперсонажей в литературе XVI века).
Авторы, как может показаться, допускают«погрешности» в изображении основной идеи, религиозного идеала. Ульянияреализуется лишь в бытовых делах, она крайне редко присутствует набогослужениях (с разницей в десятилетия), не участвует в Священных Таинствах,202Демин А.С.
Русская литература второй половины XVII – начала XVIII века. Новые художественныепредставления о мире, природе, человеке. М.: Наука, 1977. С. 55, 62, 63.203Гегель Г.В.Ф. Эстетика. В 4 т. Т. 2. М.: Искусство, 1969. С. 109.103не читает важнейшую для христианина литературу, порой лжет родственникам.Сестры Марфа и Мария наивны (они радуются воссоединению друг с другом,произошедшему благодаря смерти супругов), нет свидетельств их молитвенныхили иных духовных подвигов.Однако изображение персонажей не имеет целью создание идеала. Скорее,писатели сознательно или бессознательно, интуитивно создают художественныйобраз, который диктует собственные, индивидуальные и вместе с тем типическиечерты, отчего так явно «страдает» идеал праведности. В рассматриваемыхдуховныхповестяхмынаблюдаемрождениевымышленногомирахудожественных образов в его зачаточной форме.
Этот процесс не столь очевиденв житийном жанре, как в жанрах новеллы, демократической сатиры и мирскойповести, о которых речь пойдет ниже, однако трансформация схемы «добройжены», аллегории высокого героического идеала в художественный образпростой, всегда разной, индивидуальной и вместе с тем столь знакомой итипически узнаваемой женщины показателен.Религиозные повести и их героини XVII века отличаются от произведенийжитийного жанра XV, XVI веков: назидательные темы отчасти становятсяповодом для написания увлекательного произведения с «амбивалентным»сюжетом, «жития сменяются… сказаниями и легендами, в создании которыхскрестилась народная поэзия с церковною»204.
Изменяется женский образрассматриваемого жанра: простые, бесхитростные героини вышеописанныхповестей XVII века изрядно различаются с дерзостными, самоотверженными,неординарными женскими персонажами литературы XVI века. При этомположительный женский образ все так же обусловлен влиянием на негорелигиозной аксиологии, что соответствует закону агиографии.
Снижениеидеализирующего пафоса, который становится иным, «менее сложным и отнюдьне вознесенным над бытом»205, приводит к тому, что в центре повествованияоказывается обыкновенная женщина, описанная образно, которая «отличалась от204Русскiя повѣсти. XVII–XVIII вв. / Под редакцией и с предисловием В.В. Сиповского. СПб.: Издание А.С.Суворина, 1905. С. XI.205Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси.
М., 1970. С. 105.104других разве только тем, что жалость к бедному и убогому, – чувство, с которымрусская женщина на свете родится, – в ней была тоньше и глубже,обнаруживалась напряженнее»206. Итак, серьезной древнерусской литературестановится доступен все более обширный жизненный материал, что позволяетназвать XVII век – веком перехода к литературе Нового времени, а изображениеженского персонажа – художественным образом.3.2. Формирование женского литературного характера в оригинальнойи переводной мирской повести XVII векаВ древнерусской словесности переходного XVII века сосуществуютэлементы средневекового синкретического метода и художественные элементы,присущие литературе Нового времени.
Это справедливо для памятниковоригинальной и переводной литературы. Так, понимание сущности брака и ролиженщины в нем рознится в произведениях одного и того же периода. На фоне«добрых жен», изображенных схематично или аллегорически, появляютсяпротиворечивые женские характеры, которые сложно разделить на безусловно«положительные» или «отрицательные», хотя, без сомнения, «образ всегдаокрашен отношением к нему автора, даже тогда, когда автор хочет остаться втени»207. В данном пункте будут рассмотрены различные способы изображенияженского персонажа в мирской повести XVII века, что позволит нагляднопроследить процессзарожденияистановленияженскоголитературногохарактера.Оригинальная «Повесть о царе Казарине» XVII века знакомит читателя сглавной героиней, первой супругой царя, которая обладает типологическимичертами«добройжены»:смиреннымпринятиемсложныхжизненныхобстоятельств, отсутствием злобы, молитвенным настроем, твердой верой,бесконечной любовью к супругу.
Идеализированный женский персонаж создан с206Ключевский В.О. Литературные портреты. М., 1991. С. 262.Словарь литературоведческих терминов / Редакторы-составители Л.И. Тимофеев, С.В. Тураев. М., 1974. С. 245.207105учетом христианских ценностей и опирается на средневековую литературнуютрадицию. Заточенная в чужих краях царица узнает об освобождении мужа,вернувшего царство и женившегося второй раз. Мудрая жена забывает обиду ипредательство супруга, спешит в прежнее царство, чтобы воссоединиться свозлюбленным. Глубокое понимание брака, покоящееся на заветах Евангельскогоблаговествования, видно в ее решении.
Она стремится к супругу, прощает его,готова вместе с ним разделить горечь его необдуманной измены, ее любовь«долготерпит,<…>всепокрывает,всемуверит,всегонадеется,всепереносит <…> «никогда не перестает» (1 Кор. 13:4, 7, 8).Одинокая и забытая всеми, она возвращается в свое царство, где остаетсянеузнанной. Единственное, на что может надеяться оставленная царица, – напомощь Бога: «Иде едина, не имущи помощника, токмо Бога и ПречистуюБогородицу» [Русская бытовая повесть XV–XVII вв.; 221]. Трогательный женскийперсонаж данной повести XVII века реализует знакомую схему «доброй жены».Так же схематично изображена вторая жена царя. Она смиренно уступает местопервой супруге, постригаясь в монахини.Супруга Еруслана Настасия, героиня условно переводной «Повести оЕрусланеЛазаревиче»,такжевстраиваетсявтрадициюсхематичногоизображения «доброй жены».
Царевна скромна и бескорыстно честна. Во времябрачной ночи она, не скрывая, отвечает на вопрос любимого супруга, что имеетсоперницу в красоте, которая значительно краше ее, после чего Еруслан покидаетжену в поисках прекраснейшей царевны Понарии. Верность Настасии супругу,которого она знала так мало, проверяется временем: «И живетъ НастасияВарфоломѣевна без Еруслона пять лѣтъ, по вся дни лице свое умываетъ слезами,ждучи своего мужа» [ПЛДР; XVII (1); 320]. По возвращении изменника-супругане ожидает и слово укора – напротив, автор передает безграничную радость женыи ее признание мужнина авторитета: «И выскочила противо ево стречатипрекрасная царевна Настасия, и ниско мужу своему поклоняетца <…> и обнялаего, и взяла за руку, и целовала его, <…> и прижимала ево к своему сердцуретивому, и повела ево во хоромы царские» [Там же; 322].
Полный любви106монолог героини также традиционен для древнерусской словесности XV–XVIвеков: «Солце мое равитцкое! Откуду взошло и меня обогрѣло? Отколе мя свѣтъосвѣтил, и отколя зоря возсияла?» [ПЛДР; XVII (1); 322]. К этому величаниюреминисцирует автор рассмотренной выше «Повести о купце Григории»: «Откудумне солнце возсия и от печалныя зимы обогрело» [Там же; 369].Аллегорическое изображение «доброй жены» встречаем в переводной«Повести о купце, заложившемся о добродетели жены своей». Главная героиняФлорентия противопоставляется внесценическим отрицательным персонажамкупеческих жен, которые «показуютъ при юношахъ мяхкая глаголания иплясания, и радостны ся творят о похотной вещы» [Там же; 81].
Это происходитот праздной жизни в изобилии: «Жены во младости и во всяком изобилииоставлшиися, по своей воли живущия» [Там же]. Нередко в произведенияхоригинальной и переводной литературы схема или аллегория «доброй жены»изображается на фоне типа «злой жены», поскольку данная антитеза позволяет снаибольшей наглядностью акцентировать важнейшуюдляСредневековьядихотомию «добра» и «зла», «Бога» и «дьявола».
Е.И. Сулица видит впротивопоставлении данных женских типов реализацию двух сторон прообразаветхозаветной Евы, «помощницы мужа (что дано от Бога и, по сути, определяетземной (светский) женский идеал) и искусительницы и пособницы нечистой силы(обретено после грехопадения и определяет худшие черты женского пола)»208.Автор новеллы указывает на взаимовлияние характеров мужа и жены,соответствие облика супруги природе мужа.
«Непостоянный и блудолюбивый»[Там же; 79] Амбросий имеет жену неверную, «добронравный и благоразумный»Викентий живет с супругой «добродѣтелной… милостивной и рассудителной»[Там же; 80]. Эта идея органична и оригинальной литературе: Михаил Тверской иМария, Дмитрий Донской и Евдокия, царь Феодор и Ирина – образцыблагочестивых семей. Примеры небогоугодных союзов в древнерусской208Сулица Е.И.
Женские типы «искусительницы» и «злой жены» в русской повести конца XVII – начала XVIII в. //М.: Вестник славянских культур, 2014. № 4 (34). С. 168–169.107литературе чрезвычайно редки (самозванец и Марина Мнишек – едва ли неединственный литературный пример).Флорентия, как и положительные женские персонажи древнерусскойповести, хранит традиционный уклад жизни. Ее моральные принципы имеют воснове религиозную систему ценностей: она «во всем благонравна и благочестиваесть, понеже и крѣпкожителна» [ПЛДР; XVII (1); 82]. Люди говорят о ней как о«благочестивой и боящейся Бога» [Там же], дети зовут ее «любезной матерью»[Там же; 87], слуги – «премилостивой госпожой» [Там же; 87]. Викентий такжебогопослушен: он негодует на непотребную беседу Амбросия о похотливостикупеческих жен: «Кая ваша смѣхотворная словеса слышю и недоумѣваюся, и късердцу ихъ не прилагаю» [Там же; 80]. Именно такое отношение к грехувосхваляет апостол Павел: «А блуд и всякая нечистота и любостяжание недолжны даже именоваться у вас» (Ефес.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
