Диссертация (1173336), страница 43
Текст из файла (страница 43)
Кроме этого, такие жанры, как утопия, фэнтези,научная фантастика могут реализовывать категорию инакости по параметрамопределенности – неопределенности, нормативности – ненормативности,реальности–гипотетичности.Приотборематериаламыучитывалиразножанровую представленность текстов, но специальное изучение жанровостилистических особенностей текстов, в которых репрезентирована категорияинакости, должно быть отдельным, полномасштабным исследованием, котороемы выносим на перспективу.219Обращаясь к рассмотрению категории инакости в данном разделе, следуетотметить необходимость анализа языковых и стилистических средств выраженияданной категории в художественной коммуникации.Категория инакости может иметь эксплицитное языковое выражение.Например, в одном из романов Джулиана Барнса описывается ситуация захватазаложников террористами исламской веры.
Один из главных героев, ФранклинХьюз, вынужден вступить в переговоры с главным террористом, чтобыинформировать заложников о планах и мотивах захватчиков. В итоге Франклинузнает о том, что террористы намерены убивать заложников согласно ихнациональнойпринадлежности,начинаяспредставителейполитическиагрессивных наций. Как прогрессивный научный и общественный деятель,известный историк, Франклин не приемлет такого жестокого, варварскогоотношения к людям, но его личное «Я» подвергается страху, поддается желаниюспасти, в первую очередь, свою собственную жизнь:Part of Franklin Hughes could not believe he was having this conversation.Another part wanted to say he had always supported the cause of his captors –whatever that cause might be – and by the way the Gaelic on his passport meant that hewas a member of the IRA, and for Christ’s sake could he please go to his cabin and liedown and forget all about it [Barnes, 2005, p. 58].В данном примере категория инакости эксплицитна, поскольку в романе вкачестве доминантной темы затронута проблема социального неравенства инесправедливости.
В контексте инакость получает свое выражение посредствомлексемы another – «другой», при этом другой Франклин представлен болеерельефно, эмотивно (вследствие вкрапления в авторский нарратив разговорногофразеологизма for Christ’s sake, указывающий на внутренний возглас главногогероя), более стремящимся изменить своим принципам. В этом случае геройпроизведения готов конструировать Ино-образ террориста, с которым он вступаетв общение, и в чем-то принимать его позицию, хотя она противоречит егоглубиннымубеждениям.Такимобразом,вконтекстекатегориальный конкретизатор другой как причина измены.обнаруживается220Данный пример эксплицирует категориальный признак инакости сразу понескольким параметрам: единство – множественность (Part of Franklin Hughes,another part), сходство – различие (the Gaelic on his passport meant that he was amember of the IRA), свойственность – чуждость (his captors), нормативность –ненормативность (wanted to say he had always supported the cause of his captors).Террорист как коммуникативный партрнер в позиции Другого и вызванныевследствие этого трансформации Я героя влияют на коммуникативную структуруих взаимодействия: происходит ценностная переориентация интенций героя,инициальное устремление отличаться от экстремистов заменяется желаниемпоходить на них.
Актуализация категории инакости в коммуникативном сознаниигероя заставляет его варьировать собственное коммуникативное поведение,выбирать иные коммуникативные стратегии и тактики, а также языковые средстваобщения с Другим.Одним из примеров из русскоязычной прозы, в котором объективированакатегория инакости, является роман Владимира Набокова «Машенька». Сама посебе сюжетная линия романа выстраивается вокруг нового мира российскихэмигрантов в неприветливом, деловитом Берлине, где все чуждо русскому сердцу,тоскующему по родине. Каждая изломанная судьба, описанная в романе, – этопример инакости на первом уровне отношения «Я – Другой», в рамках которогоосуществляется формирование самоидентификации личности и ее встраивание вновую коммуникативную ситуацию.
При этом категориальный признак «ДругойЯ» уточняется новыми контекстуальными конкретизаторами. Рассмотрим вкачестве примера следующие фрагменты:Пансион был русский и притом неприятный.Меж тем тоска по новой чужбине особенно мучила его именно весной[Набоков, 1990, с. 5, 8].Данные примеры свидетельствуют об измененном статусе Ганина, чтоотражается в его отношении к своему и чужому.
Полностью переменившаясяжизнь, в которой родное оказалось эклектично замкнутым в другой стране, вином укладе и иных порядках, заставляет русское выглядеть в отрицательном221свете, поскольку в первом контексте это прилагательное встает в один эмотивныйряд с пейоративом «неприятный».Во втором примере подчеркивается невозможность возвращения на родину,тоску по которой обычно испытывают люди, находящиеся в изгнании. Дорогойсердцу становится чужбина, причем каждый раз новая, поскольку она позволяетразвеять подлинную тоску и томление по России. Поэтому в данном примерелексема «чужбина» оценивается больше положительно, чем отрицательно.Следовательно,категориальныйпризнакинакости«ДругойЯ»конкретизируется по параметру свойственность – чуждость как «необходимоечужое», «ранящее родное».Вромане«Машенька»инакостьрепрезентированаспомощьюпротивопоставления двух эмоциональных состояний Ганина, анализ которыхпозволяет увидеть его характер в динамике, в измененном состоянии.В начале романа мы находим Ганина в подавленном, удрученномнастроении, которое усиливается за счет таких стилистических средств, какметафора, синтаксические повторы и эпитеты: ...
На него нашло то, что онназывал «рассеянье воли». Он сидел не шевелясь перед столом и не мог решить,что ему делать: переменить ли положение тела, встать ли, чтобы пойтивымыть руки, отворить ли окно, за которым пасмурный день уже переходил всумерки…. Так и Ганин чувствовал, что мутные сумерки, которыми постепенноналивалась комната, заполняют его всего, претворяют самую кровь в туман,что нет у него сил пресечь сумеречное наважденье [Набоков, 1990, с. 13]. Вконце романа мы читаем: Солнце поднималось все выше, равномерно озарялсягород, и улица оживала, теряла свое странное теневое очарование.
Ганин шелпосреди мостовой, слегка раскачивая в руках плотные чемоданы, и думал о том,что давно не чувствовал себя таким здоровым, сильным, готовым на всякуюборьбу. И то, что он все замечал с какой-то свежей любовью, – и тележки, чтокатили на базар, и тонкие, еще сморщенные листики, и разноцветные рекламы,которые человек в фартуке клеил по окату будки, – это и было тайнымповоротом, пробужденьем его [Набоков, 1990, с. 81]. Переживания Ганина,222которые он испытал за четыре дня, вспоминая Родину и Машеньку, сотворилииного, нового человека, полностью исчерпавшего свои прежние эмоции.Категориальный признак инакости «Другой Я» конкретизируется смыслом другойкак воскреший, воспрявший духом посредством антонимических смыслов,вербализованных с помощью таких слов и словосочетаний, как сумерки – солнце,сидел не шевелясь – шел…слегка покачивая в руках плотные чемоданы, нет у негосил – здоровый, сильный, готовый на всякую борьбу.Инакость как скрытая категория репрезентируется в языковом знакеблагодаря эмотивной валентности [Шаховский, 1984], позволяющей словурасширять границы своего семантического согласования.
Если бы словозаключало в себе только жесткую схему конвенциональных смыслов, егомоделирующая функция была бы нарушена, потенции слова в его будущихприменениях были бы ограничены. Однако этого не происходит, так какчеловеческий разум пытается уловить аналогии в истинном соотношении вещей[Сараджева, 2004].Приведем следующий пример:‘The rabbi knew he couldn’t hope to begin on his sermon until he’d read theletter. He had been sitting at his desk in front of a blank sheet of paper for over an hourand still couldn’t come up with a first sentence. Lately he had been unable toconcentrate on a task he had carried out every Friday evening for the last thirty years.They must have realized by now that he was no longer up to it’ [Archer, 1989, p.
245].Почтенный раввин, отдавший своему делу всю свою жизнь, не находит, какпрежде, необходимых знаний и воли для того, чтобы выйти к своей пастве спроповедью. После потери сына раввин не теряет веры, но он начинает по-иномуоценивать религиозные догмы, что становится известным из целостногоконтекста произведения. В его душе имеет место постоянный конфликт междуортодоксальным воспитанием и личными переживаниями своего горя, котороезаставляет поставить под сомнение постулаты, на которых зиждилась его вера.Приведенная цитата прямо не указывает на это, но употребление такихсловосочетаний, как unable to concentrate, no longer up to it по отношению к223человеку особого призвания, позволяет сделать вывод о том, что номинация rabbiимплицирует иное, неортодоксальное Я героя, которое в процессе самоанализараввина выявляется из контекстуального окружения данного слова (The rabbi …couldn’t hope to begin on his sermon).Взаимодействие Я и Другого так или иначе связано с эмотивной сторонойкоммуникации.Вязыкеивпроцессеобщениявсепереживаетсяиинтерпретируется не только на уровне ratio, но и на эмоциональном уровне: «мыпонимаем и чувствуем одновременно, т.к.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
