Диссертация (1168736), страница 28
Текст из файла (страница 28)
Но в топосе берега колдовство утрачиваетсвою силу. В то же время колдовской крик птицы в пространстве лужайки Саймонатакже меняется, следовательно, лужайка становится островом внутри острова, чтоактуализирует семантику береговости, проступающую в описании лужайки какморского дна.(Немаловаженактуализируемыйанализируемымзвукообразомшекспировский код, о котором уже было сказано выше, когда мы рассматривали«Бурю» У.
Шекспира как один из претекстов романа «Повелитель мух». Пьеса«Макбет» открывается совещанием трех ведьм, ключевой для прочтения всей пьесыстановится фраза “so fair and foul a day” [15, с. 1051], полностью соответствующаяобразу острова в романе «Повелитель мух». Первой главой формируется образволшебного, прекрасного места, который далее полностью отрицается.
Создаетсяамбивалентная ситуация, остров, с одной стороны, словно набрасывает на детейсвои чары. Семантика колдовства присутствует: вобразах колдовского крикаптицы; в охватившей Ральфа дремоте, лишающей желания отвечать на вопросы,вспоминать прежний мир; в словах “glamour”, ”mirage” [10, c. 5].
Одновременноактуализируется и противоположная семантика, островоткрывает Ральфу таящееся внутри человека зло.рассеивает иллюзии,137Шекспировский код, подключенный фразой о ведьминском вскрике птицы,формирует читательские ожидания. В глобальном контексте романа «Повелительмух» актуализируются и мотивы стремления к власти, и мотивы обольщения злом, имотивы утраты человечности вследствие этого. Можно усмотреть определеннуюсвязь между образами Банко и Саймона, которые по мере своих сил пытаютсяразоблачить силы зла и терпят бедствие, гибнут.)Примечателенэпитет«волшебный»,произнесенныйДжекомприисследовании Замка (“a wizard fort” [10, c.
128]). Замок становится локусом смерти,когда там убивают Хрюшу. Слова лексико-семантической группы «колдовство» висследуемом романе, таким образом, служат средством развертывания не толькомотивов обмана и деформации (предметов и детей), в них появляетсяконтекстуальная семантика «агрессия».ОтсутствиевышеназванныхсловвописаниилужайкиСаймонаподчеркивает отсутствие агрессии и деформации в данном локусе, превращая этоттопос в пространство жизни, противостоящее пространству смерти, в том числе и нааудиальном уровне. Так, все рассмотренные выше звуки проникают на лужайкуСаймона извне, с острова.
Сама лужайка маркируется тишиной,но данныйзвукообраз не эксплицируется лексемой “still”, являющейся рекуррентной дляописания молчания джунглей, молчания лужайки Повелителя мух и молчаниямертвецаистановящейсяконтекстуальнымсинонимомсмерти.Звуки,проникающие на лужайку Саймона, насыщены семантикой дома, уюта, покоя.Следовательно, аудиальный код лужайки Саймона формирует образ тишины,насыщенной жизнью, которая вступает в оппозицию образу молчаниянаполненности смертью.какК тому же вновь актуализируется семантика берега,лужайка Саймона становится своего рода береговой линией между звуками островаи молчанием лужайки Зверя.В заключение следует отметить, что лужайка Саймона является такжеграницей между светом и тьмой.
Когда остров заливает ночная тьма, на лужайкераспускаются ночные цветы, как отмечалось выше при анализе образа звезд в«Повелителе мух» [10, c. 65].1384.3. Пространственно-аудиальное воплощение оппозиции «речь — молчание»Берег становится локацией предельного обострения одной из центральныхоппозиций романа — «речь — молчание». Тема молчания как монологическойзамкнутости, неспособности на общение с Другим, а, значит, отказa от подлинногобытия (как заметил К.С.
Льюис, погибшая душа бесконечно мала, замкнулась в себенеспособна слышать [3, c. 172]) является центральной для антиутопических текстов,в силу того, что антиутопия исследует проблему бытийственности человека. Крометого, тема ложного диалога, тесно смыкаясь с темой иллюзорности, формируетодну из базовых констант антиутопии — пространство лжи.Категория коммуникации, подлинного и неподлинного диалога, несетсверхнагрузку в романе У. Голдинга «Повелитель мух». Одним из центральныхэпизодов романаявляется диалог Саймона с головой свиньи, в котором островстановится участником данной коммуникации.
Одновременно остров являетсялишающим имен пространством. И, наконец, в структуре пространства островавыделяются подпространства звука и подпространства молчания, причем семантикамолчания под влиянием как локального, так и глобального контекстов сближается ссемантикой смерти. Аудиальный код, таким образом, становитсярелевантныммаркеромгипотезупространства,чтодоказываетпространственно-аудиальном кодевыдвинутуюнамиокак жанровообразующем коде английскойклассической антиутопии.Молчание острова эксплицируется как невступление в коммуникацию(“uncommunicativeforest” [10, с.45]).Междупространствомджунглейипространством взрослых устанавливаются отношения параллелизма именно черезданный маркер.
Взрослые не отвечают детям, просящим о помощи, их мир являетсяпо отношению к выброшенным на остров детям миром молчания. Ральф осознаетэто нарушение коммуникации, и, веря, что сигнал из мира взрослых может спастидетей, просит взрослых о сигнале (“if they could only send a message to us”[10,с.110]).139Сообщение, посланное детям из мира взрослых, представляет собой тотальноемолчание мертвеца, то есть между миром детей и миром взрослых устанавливаетсякоммуникация, но место речи в этом акте коммуникациизанимает молчание.Молчание мира взрослых становится качественно иным.
Если в начале романа оновызвано невозможностью выйти на связь, то теперь молчание приобретаетонтологическую наполненность, оно является посланием, которое дети пытаютсяраскодировать. Кроме того, в образе мертвого парашютиста молчание семантическисближается со смертью.Примечательно, что между Ральфом и Хрюшей устанавливается молчаниев момент предательства Ральфа и обиды Хрюши: “stillness descended on them” [10, c.26]. В то же время общим маркером речевого поведения Джека и Ральфа являетсякоманда “shut up” [10, c.
27]. Правда, со стороны Ральфа данная фраза чаще всеголишена агрессивности (“Ralph spoke absently”[10, c. 59]),он произносит еерассеянно, как бы автоматически.Молчание объединяется с темой смерти в вынесенном в сильную позицию(финал первой главы) эпизоде пожара: “the crowd was as silent as death” [10, c. 52].Известие о смерти мальчика с пятном на лице, который первым заговорил о Звере иисчез, встречается молчанием, и само молчание уподобляется смерти.Молчание,наступившеепослетого,какдетиупустилидолгожданный корабль, нарушается лишь пощелкиванием костра истольшипениемжарящегося мяса (“click of the fire and the soft hiss of the frying meat” [10, c.
27, 86]).Звук костра и жарящегося мяса оттеняется тишиной. Так в молчании детейпроступает семантика отказа от спасения.Bследующей микрогруппе (“making pig-dying noises and shouting” [10, c. 27,86]) нечленораздельныйщум (“noises”) занимает место членораздельной речи.Слово-образ “noises” представляет собой рамочный знак, выдвинутый в сильнуюпозицию, финальную фразу текста.
В анализируемой фразе им актуализируетсямотив смерти(“pig-dying”).Таким образом, молчание и аудиальная деталь «шум»объединяются общим контекстуальным сближением с мотивом смерти и в данномкачестве противопоставляются речи как насыщенной семантикой жизни.140В синтагме “the noises of the fire merged into a drum-roll that seemed toshake the mountain” [10, c. 50] звукообраз «шум» объединяется также созвукообразом барабанного боя, интенсифицируя семантику агрессии.В анализируемом тексте выделяются два типа молчания: молчание какнебытие и молчание как речевое поведение\альтернативный акт.В начале эпизода джунгли беззвучны (“the forest was still” [10, c.
27; 59]).Лексема “still” способна в данном контексте поддерживать несколько значений:«беззвучность», «неподвижность» и «безжизненность» [144, c. 1665].значениезаложено,вчастности,впроизводнойлексеме(Последнее“still-born” —«мертворожденный» [144, c. 1025].)Лексема “still” («тишина»)трансформируется в(«молчание»): “silence accepted the gift” [10, c.165].единицу “silence”Данная трансформациясемантически значима. В лексеме “silence” отсутствует сема «неподвижность»,наличествующая в лексеме “stillness”. Следовательно, сменой лексем моделируетсяпереход от недеятельности к активности, к речевому поведению, поддерживаемый иактом принятия жертвы, совершаемым молчанием (персонифицирующим остров).Важно отметить, что пространственно-аудиальный код «лужайка Зверя –молчание» семантизирует активность зла на острове.
Остров, как воплощение зла,становится актантом.Молчание становитсясовершаемым локусом лужайки,обретающей статус актанта, альтернативным коммуникационным актом (“the silenceaccepted the gift”[10, c.165]).Пространственно-аудиальный код семантизируетактивный захват злом территории как физической (лужайка), так и метафизической(души детей).Как убедительно демонстрирует в своем исследовании Н.Д. Арутюнова, взначение глагола «молчать» и его производных входит отрицание, что являетсяважным фактором.приравниваетВнутреннее отрицание маркирует отклонение от нормы,неслучившеесякслучившемуся,несказанноексказанному.Недействие становится полноценным эквивалентом действия (антидействием)[20].В анализируемом романе ситуация запроса ответа повторяется дважды.Ральф обращается к миру взрослых, Саймон обращается как к авторитетному141собеседнику к пространству лужайки, наделяя ее чертами топоперсонажа.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
