Диссертация (1168724), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Маркузеназывал такую практику «репрессивной толерантностью» [См. 107; 185, С.51].Учитывая «слабые места» в сознании индивида, а именно его изолированность в обществе масс, система предлагает ему «ложную самореализацию», в то время как на самом деле только глубже затягивает его в «омут потребления». Однако, на наш взгляд, если избавиться от тезиса о «репрессивной толерантности», а теорию кооптации лишить аксиологической посылки,присущей критическому дискурсу конформизма/нонконформизма, то самтермин «репрессивность» просто потеряет смысл.Более того, мы также отчасти согласимся с мыслью оппонентов идей контркультуры Дж.
Хизом и Э.Поттером, согласно которой «между контркультурными идеями, вдохновлявшими бунт 1960-х, и идеологическими потребностями капиталистическойсистемы просто-напросто никогда не возникало никаких трений. Хотя нетсомнений в том, что имел место культурный конфликт между представителями контркультуры и защитниками старого американского протестантскогоистеблишмента. Противоречий между ценностями контркультуры и функциональными потребностями капиталистической экономической системы невозникало никогда» [185, С. 15]. Согласимся настолько, насколько данноесуждение подтверждает наш тезис о конфликте внутри общества постмодерна, способствовавшем его избавлению от тех ценностно-нормативных структур и институтов модерна, которые в данном контексте представлены через«старый американский протестантский эстеблишмент».
Мысль о том, что«буржуазный бизнес и антибуржуазный бунт оказались между собой в нестоль антагонистических отношениях» также высказывал также отечественный автор К. Г. Мяло. [123, С. 4]. Более того, некоторые современные контркультурные тенденции лишь стимулируют потребление.
В качестве примераможно привести идеи так называемого альтерглобализма, проповедующиедемонстративный нонконформизм в выборе потребляемых товаров, что, по142жалуй, противоречит одновременной критике консюмеризма [См. 30; 74].Протест против потребления посредством самой практики потребления(пусть и товаров «непопулярных» брендов) едва ли можно отнести к действительному нонконформизму. Кроме того, сам консюмеризм совсем необязательно связан с негативными характеристиками массового общества.Сложность данной ситуации отсылает нас к пониманию конформизма в рамках критического дискурса как следствия однонаправленного процесса манипуляции массовым сознанием при помощи однолинейной схемы передачиинформации: медиум/адресат.
Адепты контркультуры провозглашали принцип свободы информации одной из сторон борьбы с тотальностью системы,пропагандируя необходимость создания условий для возникновения информационного плюрализма. Постулируя концепцию «революции сознания»,они рассчитывали на обратную реакцию «освобождаемых» ими масс, в ситуации информационной свободы. Однако, несмотря на широкие успехи в данной сфере, можно сказать, что отклик масс не имел должного масштаба.Стоит обратить внимание, что такую трактовку природы информационной коммуникации категорически осуждали постмодернисты еще до массового распространения сети Интернет. Например, Ж. Бодрийяр рассматривает массы как образование и асоциальное и аполитичное, в том смысле, чтомассы лишь симулируют социальное, а поглощая политические содержания,принципиально не способны на политическую активность [См.
24]. Массыкуда более склонны к консюмеризму, чем к политической деятельности,независимо от того конформная она или нонконформная.В любом случае, с возникновением Интернета структура и характерсоциальной коммуникации изменились разительным образом. Умберто Экопроводит своеобразную границу между двумя типами организации информационных потоков и типами формируемых ими культурных характеристикличности: «...в ближайшем будущем наше общество расщепится - или ужерасщепилось - на два класса: тех, кто смотрит только телевидение, то естьполучает готовые образы и готовое суждение о мире, без права критического143отбора получаемой информации, и тех, кто смотрит на экран компьютера, тоесть тех, кто способен отбирать и обрабатывать информацию» [195]. Озвученная в 1998 году, эта мысль отчасти актуальна до сих пор.
Она отражаетсерьезный поворот в истории медиа, но всё же временная дистанция придаетей определенную наивность. Современные технологии более сложным образом вплетены в процессы социальной коммуникации. Зачастую не учитываяданной сложности, организации медиа-пространства позднего постмодерна,последователи контркультурного движения воспроизводят нонкононформную модель поведения в качестве мифа, придавая ему романтизм социального протеста «самого-по-себе».Итак, современная контркультура, основанная на демонстративномнонконформизме, скорее представляет собой мифологическую систему, более способствующую практикам потребления, чем им противостоящей. Еслив раннем постмодерне действительно имел место ценностно-нормативныйконфликт между зарождающимися ценностями более свободного обществаэтического плюрализма и устаревающими консервативными институтами,то в позднем постмодерне он теряет свою остроту и актуальность Индивидуализм в крайних формах приобретает черты «нарциссизма» [См.
92]. Отсюдаследует всеобщее стремление к демонстративному нонконформизму, по сутидела являющемуся лишь массовой же конформистской тенденцией. Распространение такой модели поведения обусловлено тем самым нарушением«классической» структуры социальных связей общества модерна, котороепомимо всего затрагивает психологические особенности становления идентичности (в эпоху позднего постмодерна).
О «патологическом нарциссизме»также говорит С. Жижек, описывая индивида, который имеет «те или иные«роли», но не «положительные символические полномочия; он остается свободен от любых обязанностей, которые влекли бы за собой положительнуюсимволическую идентификацию» [61]. Данный социальный тип, порождаемый современной культурой, по мнению Жижека, суть «стопроцентный кон144формист, который парадоксальным образом ощущает себя вне закона» [Тамже].Таким образом, мы можем констатировать в обществе позднего постмодерна сосуществование различных моделей социализации: как конформистской, так и нонконформистской по сути, и парадоксально, что они необнаруживают сущностных противоречий.
Обе данные модели имеют вбольшей степени симулятивный и игровой характер, что наиболее очевидно вслучае с нонконформизмом. В иных формах контркультура как массовое явление современности практически не существует. Причем ее возникновениепредставить затруднительно из-за сопутствующего позднему постмодернумультикультуралистского и ценностно-плюралистического дискурса. Сложность современных социокультурных систем настолько высока, что все ценностно-нормативные конфликты, возникающие в ней, скорее будут иметь локальный характер. А игровая природа идентичности в постмодерне вынуждает нас с серьезными оговорками рассуждать о конформизме и нонконформизме как стратегиях поведения личности, обусловленных ценностнонормативными ориентациями, потому как чаще всего они оказываются именно тактиками.
То есть, риск возникновения конфликта более связан с проблемой границ различных ценностно-нормативных комплексов, чем с проблемой автономии индивида в его сопротивлении «тотальной» ценностнонормативной системе.145ЗаключениеИтак, проблематика социального конформизма и нонконформизма возникает в научно-гуманитарном знании в последней четверти XIX века, тогдаже формируются перспективы исследований: социально-психологическая исоциально-философская. Первоначально эти исследования касались преимущественно поведения субъекта и его психологического состояния. С 30-х годов XX века психологи активно стали изучать феномены конформности инонконформности на уровне взаимодействия индивидов в малых группах.В XX веке в теоретической социологии и социальной философии такжесложились две магистральные линии в изучении феномена конформизма.Одна из них отсылает нас к концепции социальной солидарности и исследованиям формирования и воспроизводства общественного согласия Э.
Дюркгейма. Эти идеи были развиты в структурно-функциональной теории (Т.Парсонс), где феномен конформности рассматривается не только как необходимое условие производства и воспроизводства стабильности, но и как базовый принцип общественной морали. Другая линия восходит к широкой культурологической критике Ф. Ницше, его антинормативистской риторике инегативному отношению к «массам».
Можно сказать, что критический дискурс франкфуртской социологической школы генетически обусловлен именно критической перспективой, открывшейся в произведениях Ницше.Т. Адорно, Э. Фромм и Г. Маркузе также подходили к анализу ценностно-нормативного комплекса современного общества, обращая вниманиена его репрессивный характер и скрытые за ним реальные интересы власти.Именно такой подход к феномену конформизма определил его значение вмассовом сознании – как бездумное, подчас иррациональное воспроизведение шаблонов и стереотипов поведения, как стремление следовать правилам,независимо от их содержания, обоснованности и источника их установления.На наш взгляд, эти две магистральные линии отражают двойственность са146мого феномена социального конформизма.
С одной стороны, она обусловлена сложностью выявления реальных мотиваций индивида в ситуации действия и связана с проблемой социальной ответственности и безответственности, свободы и несвободы. С другой стороны, двойственность продиктованавозможными разночтениями в отношении функциональной природы конформизма и нонконформизма, функций социальных конфликтов в различныхсоциальных системах. Как бы то ни было, но, по нашему мнению, концептуальное содержание понятий конформизм и нонконформизм определяется вовлеченностью этих явлений и типов социального поведения в тот или инойдискурс – нормативный или же критический.Дальнейшее развитие проблематики конформизма и нонконформизмасвязано с идеями франкфуртской школы. Отталкиваясь от негативных представлений о культуре современного общества и фундаменте его социальнойсолидарности, представители критической теории современного индустриального общества Т.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
