Раймон Арон - Этапы развития социологической мысли (1158956), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Характеризуя идеальные типы легитимной власти, Вебер, кроме рационального, основанного на вере в законность существующего порядка, выделяет также традиционный и харизматический. Особый интерес для Арона, судя по всему, представляет феномен харизмы. Это и понятно, ведь Вебер не застал тоталитарные режимы, показавшие механизм харизматического влияния на общественные процессы. Вебер стремится примирить рост всесильной бюрократии с верой в свободную конкуренцию при капитализме.
Арон выявляет противоречивость воззрений Вебера. Немецкий социолог, разрабатывая своеобразную концепцию всемирной истории, демонстрирует парадоксальное сочетание увлеченности либеральным индивидуализмом с едва ли не ницшеанским пессимизмом по поводу будущего человеческого рода. Тем не менее Вебер — основоположник современного мировоззрения, в основе которого лежат плюрализм и релятивизм, отказ от монокаузальности в интерпретации исторических феноменов.
Очерки Арона, воссоздающие историю социологической мысли в Европе, интересны не только тем, что они демонстрируют развитие политической философии. В воссоздании этапов прогресса социологии ощутима перекличка времен, исследовательский поиск тех механизмов, которые обусловливают социальную динамику. Французский ученый обратился к ана-
15
лизу идейного наследия крупнейших социологов последних веков. Продвигаясь от Монтескье к Веберу, Арон удерживает в сознании, по существу, одни и те же вопросы. Как развивается общество? Чем скрепляется его единство? Тяготеет оно к унификации или к разнообразию? Какие социальные формы демонстрируют свою стойкость? Куда движется история? Все эти проблемы, разумеется, не получили окончательного решения. Они возникают в новом историческом контексте как вызов времени и острой интеллектуальной мысли.
П.Гуревич, д. ф. н., проф.
ВВЕДЕНИЕ
Вглядимся в прошлое: науки освободили человеческий дух от опеки со стороны теологии и метафизики, опеки, необходимой в детстве, но безмерно затянувшейся. Вглядимся в настоящее: науки должны способствовать или своими методами, или своими выводами реорганизации общественных теорий. Вглядимся в будущее: приведенные в систему, науки станут перманентным духовным основанием общественного порядка, пока будет продолжаться на Земле деятельность рода человеческого.
Огюст Коша
Эта книга — или, может быть, следовало бы говорить о лекциях, лежащих в ее основе, — была подсказана мне практикой проведения Всемирных социологических конгрессов Всемирной социологической ассоциацией. С тех пор как в них стали принимать участие советские коллеги, эти конгрессы предоставляли единственную возможность слышать диалог, который вели, с одной стороны, социологи, отстаивающие учение про шлого века и трактующие его основные идеи как окончательно принятые наукой, и, с другой — социологи, обученные современным методам наблюдения и эксперимента, проведению зон-дажей с помощью анкет, вопросников или интервью. Следовало ли считать советских социологов — тех, кто знает законы истории, — принадлежащими к той же научной профессии, что и западные социологи? Или их следовало считать жертвами режима, неспособного отделить науку от идеологии, так как он трансформировал осадок прошлой науки в государственную истину, которую охранители веры нарекли наукой?
Этот диалог ученых или преподавателей тем больше меня очаровывал, что он одновременно был историко-политическим диалогом и собеседники разными путями приходили к результатам в некотором отношении сопоставимым. Социология марксистской ориентации склонна к интерпретации совокупности современных обществ, занимающих свое определенное место в ходе всеобщей истории. Капитализм следует за феодальным строем, как в свою очередь тот пришел на смену античному
17
хозяйствованию и как социализм сменит капитализм. Прибавочная стоимость извлекалась меньшинством за счет массы трудящихся сначала посредством рабства, затем — крепостничества, сегодня — посредством системы наемного труда, завтра же, вслед за системой наемного труда, исчезнет прибавочная стоимость, а вместе с ней и классовые антагонизмы. Лишь азиатский способ производства, один из пяти перечисленных Марксом в работе «К критике политической экономии. Предисловие», был практически забыт, но, может быть, распри между русскими и китайцами побудят первых признать ту важность понятия азиатского способа производства и «орошаемой экономики», которую уже несколько лет подчеркивают западные социологи? Народный Китай оказался бы более уязвим для критика, если бы тот прибегнул к этому понятию, а СССР никогда его не использовал.
Марксизм наряду с социальной динамикой отражает и социальную статику, если пользоваться терминологией Опоста Конта. Законы исторического развития вытекают из теории социальных структур, анализа производительных сил и производственных отношений; сами же теория и анализ основываются на философии, обычно именуемой диалектическим материализмом.
Такое учение является одновременно синтетическим (или глобальным), историческим и детерминистским. От отдельных общественных наук оно отличается обобщенным подходом, охватывающим каждое общество как систему или целостность, находящуюся в движении. Оно, стало быть, знает, в сущности, как то, что произойдет, так и то, что сейчас происходит. Оно предвещает неизбежный приход определенного способа производства — социализма. Будучи прогрессивным и в то же время детерминистским, оно не сомневается в том, что грядущий строй будет совершеннее прошлых укладов: разве не является развитие производительных сил одновременно движущей силой эволюции и гарантией прогресса?
Большинство западных социологов, в первую очередь американских, с безразличием воспринимают на Всемирных социологических конгрессах это монотонное изложение упрощенных и вульгаризированных марксистских идей. Они почти не обсуждают их больше в своих работах. Они игнорируют законы общества и истории, законы макросоциологии, если иметь в виду в данном случае двойной смысл глагола «игнорировать»: они их не ведают и безразличны к ним. Они не верят в истинность этих законов, не считают, что научная социология способна их формулировать и выявлять и что в поиске этих законов состоит их цель.
Американская социология, оказывавшая с 1945г. господствующее влияние на распространение социологических иссле-
18
дований в Европе и во всех некоммунистических странах, является, по сути дела, аналитической и эмпирической. Она умножает количество анкетных исследований, проводимых посредством вопросников и интервью с целью выявить, как живут, о чем думают, рассуждают, что испытывают люди, или, если хотите, социализированные индивиды. Как граждане голосуют во время разнообразных выборов, какие переменные величины оказывают влияние на поведение выборщиков: возраст, пол, место жительства, социопрофессиональные отличия, уровень дохода, религия и т.д.? В какой степени это поведение определяется или изменяется благодаря пропаганде кандидатов? В какой пропорции в ходе избирательной кампании избиратели меняют свои позиции? Каковы факторы этой вероятной смены позиций избирателями? Таковы некоторые из вопросов, которые поставит социолог, изучающий президентские выборы в США или во Франции, и ответы на которые позволят получить лишь анкеты. Нетрудно было бы привести и другие примеры — исследование жизни индустриальных рабочих, крестьян, анализ супружеских отношений, радио и телевидения, —: а также представить нескончаемый перечень вопросов, с которыми . социолог обращается или может обратиться к разным социализированным индивидам, институциональным или неинституциональным общественным группам. Цель исследования — установить корреляции между социологическими переменными, выявить воздействие каждой из этих величин на поведение той или иной общественной группы, а также дать не априорное, а научное определение реальных групп, совокупностей, проявляющихся как общность, которая отличается от другой общности либо способом поведения, либо совместной приверженностью одинаковым ценностям, либо тенденцией к внезапным изменениям, провоцирующим компенсаторные реакции.
Было бы неверно утверждать, что, поскольку эта разновидность социологии является аналитической и эмпирической, она имеет дело лишь с индивидами, с их намерениями и побуждениями, чувствами и запросами. Напротив, она в состоянии выйти на реальные группы или совокупности, латентные классы, о которых не ведают даже те, кто к ним принадлежит И образует конкретные целостности, Верно то, что коллективистская по своей природе реальность представляется индивидам в меньшей степени трансцендентной, чем имманентной. Объектом социологических наблюдений выступают только социализированные индивиды: есть общества, а не общество, и глобальное общество составлено из множества обществ.
Антитеза синтетической и исторической социологии, в сущности являющейся лишь идеологией, и социологии эмпирической и аналитической, которая в конечном счете пред-
19
ставляет собой социографию, выглядит карикатурной. Таковой она была уже десять лет назад, когда я задумал писать эту книгу; в еще большей степени такова она сегодня, однако на конгрессах научные школы, увлекаемые логикой диалога и полемики, окарикатуривают себя.
Антитеза идеологии и социографии отнюдь не исключает того, что социология в СССР и США выполняет сходную функцию. И здесь и там социология перестала быть критикой в марксистском смысле слова, она не ставит под сомнение фундаментальные принципы общественного строя; марксистская социология — потому что она оправдывает власть партии и государства (или пролетариата, если хотите), аналитическая социология в США — потому что имплицитно признает принципы американского общества.
Марксистская социология XIX в. была революционной: она заблаговременно приветствовала революцию, которая разрушит капиталистический строй. Впоследствии же в Советском Союзе спасительной революции принадлежало уже не будущее, а прошлое. Произошел окончательный разрыв, предсказанный Марксом. С тех пор «за» сменило «против», и это было неизбежно и соответствовало диалектике. Социология, рожденная революционным пафосом, отныне служит оправданию установленного порядка. Конечно, она сохраняет (или считается, что сохраняет) революционную функцию по отношению к обществам, не управляемым марксистско-ленинскими партиями. Будучи консервативной в Советском Союзе, марксистская социология остается революционной или пытается оставаться таковой во Франции или в США. Однако наши коллеги в странах Востока плохо знают (а десять лет назад знали еще хуже) страны, еще не осуществившие свои революции. Обстоятельства вынуждали их оставаться жесткими в отношении тех стран, которые они сами не были в состоянии изучить, и проявлять безграничную снисходительность к собственной социальной среде.
Эмпирическая и аналитическая социология в США не представляет собой государственной идеологии; в еще меньшей степени она служит способом сознательного и добровольного возвеличивания американского общества. Американские социологи, как мне кажется, в большинстве своем либералы в том смысле этого слова, который оно приобрело за океаном: скорее демократы, чем республиканцы; они благосклонно относятся к социальному движению и интеграции чернокожих американцев и враждебно —г- к расовой или религиозной дискриминации. Они критикуют американскую действительность во имя американских идей или идеалов, без колебаний признают ее многочисленные пороки, которые, как головы у легендарной гидры, вновь вырастают в изобилии сразу же после
20
проведения реформ, направленных на устранение или смягчение обсуждаемых накануне реформ недостатков. Чернокожие американцы в состоянии реализовать право голоса, но что значит это право, если молодежь не находит работы? Некоторые чернокожие поступают в университеты, но что значат эти символические случаи, если в огромном большинстве школы, посещаемые чернокожими, более низкого уровня?
Короче говоря, советские социологи — консерваторы в отношении собственной страны и революционеры в отношении других стран. Американские социологи — реформисты, когда речь идет об их собственной стране и, по крайней мере имплицитно, в отношении других стран. Это противоречие между ними в 1966 г. уже не столь заметно, как в 1 959 г. С того времени количество эмпирических исследований в американском стиле, проводимых в Восточной Европе, возросло: по сравнению с СССР больше всего их, наверное, в Венгрии и Польше. Экспериментальные и количественные исследования четко ограниченных проблем получили развитие и там. Нельзя не представить себе в относительно близком будущем советскую социологию, также ставшую реформистской, по крайней мере в отношении СССР, в которой сочетается согласие по глобальным проблемам со спорами по частным вопросам. Такое сочетание сложнее осуществить в советском обществе, чем в американском или западном, по двум причинам. Марксистская идеология — более четкая, чем неявная идеология господствующей школы американской социологии; она требует, чтобы социологи следовали ей, а это гораздо труднее совместить с демократическими идеалами, чем приятие американскими социологами политического строя США. Кроме того, критика частностей не может заходить слишком далеко, не подрывая основ самой идеологии. В самом деле, идеология утверждает, что решительный разрыв исторического процесса произошел в 1917 г., когда взятие власти пролетариатом, или партией, позволило осуществить национализацию всех средств производства. Если после этого разрыва обычный ход вещей продолжается без заметных изменений, то как сохранить догму спасительной революции? Здесь мне представляется уместным повторить ироническое замечание, прозвучавшее после прочтения двух докладов — профессора П.Н. Федосеева и профессора Б. Барбера: советские социологи больше удовлетворены своим обществом, чем своей наукой, зато американские социологи более удовлетворены своей наукой, чем своим обществом.
В европейских странах, как и в странах «третьего мира», одновременно действуют две влиятельные силы: идеологическая и революционная, с одной стороны, эмпирическая и ре-
21