Диссертация (1154422), страница 17
Текст из файла (страница 17)
Обращение к образуребенка позволяет использовать эффект «остранения», когда глазами ребенкаразличные факты воспринимаются не так, как видит их взрослый, его ум ичувства устроены иначе. Л.Н. Андреев пытается проникнуть в психологиюребенка, описывая, например, глазами приемного ребенка борьбу между егоприемными родителями и настоящей матерью («Валя»).
В.Я. Брюсовпрактически не углубляется в психологию ребенка – в том единственномтексте, в котором ребенок является главным героем (девочка Катя в «Дитя ибезумец»), ему скорее необходим некий символ ребенка, чем истинныйвзгляд живого, настоящего ребенка.Важным представляется и тот факт, что для ребенка актуальны иныеоппозиции и иные аксиологические категории, чем для взрослого: так,чрезвычайно важным для ребенка представляется понятие «дома» какзнакомого и защищенного пространства, в представлении ребенка иначепротекает время, вещное наполнение пространство также наполнено инымсмыслом, чем для взрослого.«Начальная точка» жизни человека, его детство, освещено внескольких новеллах Л.Н. Андреева («Валя», «Кусака», «Петька на даче», «ВСабурове» и др.). Обращение к другой границе – «конечной точке» втворчествеАндрееваполучаетгораздоболеемасштабное ияркоевоплощение. Практически в каждой новелле Л.Н. Андреева герои ожидаютскорой неминуемой смерти («Губернатор», «Рассказ о семи повешенных» ипр.), близки к ней («Гостинец», «Жили-были» и пр.), переживают смертьблизких («Молчание», «Великан» и пр.).
В рассказах Брюсова подробноеописание смерти и «предсмертного» состояния практически отсутствует: о90смерти героев упоминается как бы между прочим, как о свершившемсяфакте. Более того, среди героев рассказов Брюсова отсутствуют больные истарые люди (постепенно приближающиеся к смерти), а подробноисследованный Леонидом Андреевым страх смерти у Брюсова практическине находит воплощения.Миромоделирующий модус Андреева – это представление о временичеловеческой жизни как о «жизненном порыве» (по А.Бергсону), о процессе,совокупности переходов от одного жизненного состояния в другое. Ижизненный процесс, по Андрееву,имеет свои точки бифуркации(рождение/детство и смерть).
С этим связана подробная разработка в еготворчестве ювенальных и танатологических мотивов. Отсюда особый статусвремени: его мера – жизнь человека, длительность его самоощущения, егосуществования. Это время – не столько внешнее, сколько внутреннее,экзистенциальное, с пиками и провалами, с прустовским замедлением и скатастрофическим убыстрением. Близость Андреева экзистенциализмуотмечает В.А. Мескин: «Многие персонажи Л.
Андреева мучаются от своейобособленности, экзистенциального мироощущения»148Первая точка бифуркации в течении времени у Андреева – это переходот состояния детства (неведения) – к взрослению, к состоянию знания,ведения (своего рода момент инициации). Не случайно основой многихрассказов Андреева о детях является описание перехода от незнания кзнанию: мальчик Валя из одноименного рассказа узнает о том, что егородители не являются ему родными, мальчик Юра из рассказа «Цветок подногою» узнает о том, что мама изменяет отцу, мальчик Петька из рассказа«Петька на даче» узнает о существовании другого мира – отличного отнадоевшего мира парикмахерской и пр.148Мескин В.А.
История русской литературы «серебряного века». – М.: Юрайт,2014. – С. 314.91Вторая точка бифуркации – это граница жизни и смерти, точкапредсмертиясосвоимидостаточножесткимиивтожевремяпарадоксальными закономерностями. В этом моменте также активизируетсяоппозиция знания – незнания: большинство героев, мучимых страхом смерти(«Губернатор», «Весна», «Рассказ о семи повешенных», «Жили-были» и пр.),испытываютужасименнопереднеизвестностьюпредстоящегоимпереживания. Герои, уже побывавшие «по ту сторону» и обретшие знание(Елеазар из одноименного рассказа, например), этим знанием наводят ужасна все живое (незнающее).Функцией художественной модели мира становится в данном случаеоппозиция мужского – женского: подавляющее большинство героев,скованных страхом смерти, - это мужчины.
В одном из самых известныхрассказов Андреева, «Рассказе о семи повешенных», среди приговоренных ксмерти есть две женщины – Муся и Таня, и их полное равнодушие кпредстоящейсмертипоказанокакконтрастное,эксплицитнопротивопоставленное многообразным формам «мужского» страха смерти.Эта антитеза также вытекает из тесного взаимодействия ювенальной итанатологической семантики у Андреева: женщина как дающая жизнь стоиту истоков начала жизни – следовательно, у нее отсутствует страх передконцом жизни.Миромоделирующий модус у Брюсова – тотальный агностицизм,сомнение в реальности как иного бытия (см. его послание «Младшим»), так иреального,поэтомуипространственныекоординатырасплываются,зыблются, и четкая граница между мирами исчезает.
Отсюда отождествлениереальной действительности со сном, бредом (больного, алкоголика),мистическим видением, экстатическим прозрением, мечтой и пр. Иперсонажи и их поступки (складывающиеся в сюжетное повествование)выступают как «функции» этого двойного пространства, все времяменяющего свои модальности (реальное превращается в ирреальное по92принципузеркальныхотражений).Отсутствиеювенальнойитанатологической семантики, выступающее как минус-прием в малой прозеБрюсова, является прямым следствием модуса агностицизма: если персонажиАндреева не знают, что находится за порогом смерти, то персонажи Брюсоване знают, реален ли окружающий их мир и что/кто сейчас перед ними –прежняя или новая возлюбленная, вымышленные или реальные существа ипр.
Показательно, что и в этом мире активизируется оппозиция «мужскогонезнания и женского знания», однако Брюсов решает ее принципиальноиначе. В большинстве рассказов, где мужчина запутывается в различныхслоях реальности и сам не понимает, где он сейчас находится, женщинавсегда обладает точным знанием. В рассказе «За себя или за другую» героиняточно знает, Свиблова она или Садикова, а герой так и не узнает этого, в«Только утро любви хорошо…» Вале с самого начала была известна причинаее странных появлений в Москве, взаимоотношений с пожилым мужчиной, аКонстантину пришлось с боем добывать знание об этих фактах и пр.Герой Андреева движется от незнания к знанию (это не обязательносвязано с детством: многие взрослые герои также переживают понимание,катарсис, чаще всего связанный с моментом какого-либо религиозногопраздника – как, например, пришедшее к городовому Баргамоту состраданиек бродяге Гараське в день Пасхи) и затем к еще большему, всеобъемлющемунезнанию – неизвестности на пороге смерти.
Малая проза Андреевафиксирует позицию героя в этом потоке, а время часто имеет субъективноетечение в зависимости от внутреннего состояния героя.У Андреева пространство зависит от экзистенции времени. А уБрюсова, напротив, время зависит от пространственных эманаций. ГероиБрюсова существуют в множащемся мире сомнения, в котором смерть неболее и не менее реальна, чем любой предмет окружающего мира.
Границамежду мирами проницаема, ее можно множество раз преодолевать в одну и вдругую сторону.93Игнорирование Танатоса Брюсовым, еще более выпукло выступающеена фоне подробной танатологии Андреева, тем более интересно, что Брюсовэксплицитно декларировал ориентацию на «рассказы положений» (впротивопоставление «рассказам характеров») и утверждал, что в поискахобразцовдлятакихрассказовобратилсякмировойлитературнойтрадиции149.Обращение к танатологическим мотивам имеет богатейшую историю вмировой литературе.
Тема смерти в литературе и культуре человечествасуществует так же давно, как существует сам человек. Зигмунд Фрейдговорил об Эросе и Танатосе как основных составляющих человеческойжизни и основных ее стремлениях.Интерес к теме смерти проявляется в ее персонификации иметафоризации. Две наиболее значимых метафоры европейской культуры –смерть как уход (путешествие) и смерть как сон. Первая метафоравостребована в рамках христианской культуры, в которой существуетподробное описание посмертных хождений души, ее перемещений взагробном мире и т.д.
Значимые для христиан даты после смерти человека –3 дня, 9 дней, 40 дней и пр., - символизируют перемещения души в загробноммире.Метафора смерти-сна восходит к еще более древним верованиям: умногих племен считалось, что во время смерти, как и во время сна, душауходит из тела человека. Спящего нельзя было внезапно будить: его душамогла не успеть вернуться в тело. В языке эти метафоры закрепились в видевыражений «уснуть вечным сном», «почить в бозе», наименованиемпокойника словом «усопший» и пр.В целом, в восприятии и описании смерти европейцем превалируетужас перед неизвестностью: обилие версий о посмертной судьбе человека149Гречишкин С.С., Лавров А.В.
Брюсов-новеллист // Брюсов В.Я. Повести ирассказы. – М.: Советская Россия, 1983. – С. 6.94приводит к страху, и с XIX века в литературе и в культуре начинаетпроявляться материалистическое понимание смерти, в соответствии скоторым смерть является абсолютным концом и тела, и духа человека. Геройромана «Отцы и дети» И.С. Тургенева Базаров говорит, что после его смерти«из него лопух будет расти». Философия позитивизма, проповедовавшаяотсутствие души, чувств и вообще всего нематериального пополнилаварианты восприятия смерти и таким.Витоге,диверсификацияевропейскоговевропейскойвосприятиячеловека:влитературесмерти,вариантахкакаяпредставленахарактернаописаниясмертитакаяжедляжизниестьиееперсонификация в образе мужчины или женщины, и описание смерти какухода или засыпания, и подробная передача скитаний души, и описаниепосмертных появлений человека, и материалистическое описание смерти какабсолютного конца.Смерть всегда волновала человека, и ее воплощение в литературепоявилось тогда же, когда появилась сама литература.
В каждомпроизведении мировой литературы герои умирают, и их смерть взависимости от особенностей данной культуры предстает как благое или какгорестное событие, живые скорбят либо радуются, дух умершего посещаетих после смерти и пр.Эволюцию представлений о смерти в европейской и мировойлитературы целесообразно начинать с древнегреческой культуры. Жизньпредставлялась древним грекам цикличной: человек проживал циклрождения и смерти, подобно зерну, умирающему, чтобы родиться колосом.Для человека таким возрождением было появление потомков, а литературапомогала потомкам помнить о предках.