Диссертация (1148857), страница 35
Текст из файла (страница 35)
Э. Идентичность. Идентификация. Образ. С. 87.Там же. С. 88.163результате чего для него становится невыносимой сама мысль о насилии и причинении вреда другим живым существам, а во втором – он имеет дело лишь сосмертью Другого. Обычно человек, не занимающийся целенаправленной духовной практикой, способен испытывать искреннее сострадание лишь в тех случаях,когда беда касается непосредственно его или близких ему людей. Друга или близкого родственника никак нельзя назвать Другим в силу того, что в нашем опытеони предстают неповторимыми индивидуальностями, с которыми связаны яркие иживые переживания.
Другому трудно сострадать. Другой – это образ Самости, то,как она смотрит на себя, сопоставляя себя с коллективными нормами, и в подобного рода деятельность ума вовлечено подавляющее большинство людей. Сочувствие к показанным по телевизору жертвам катастроф, терактов, стихийных бедствий, бесчеловечных действий и т. п. чаще всего представляет собой «бесплатную жалость» и имеет отношение, скорее, к сентиментальности, чем к состраданию.
Оно не требует от индивида актуализации «душевного движения» в поступке, без которого теряет значение всякий этический дискурс. Практика наблюденияза большой бедой и театрализованного сочувствия выступает средством анестезии, единственной целью которого является возвращение к такому же безразличному существованию, что всегда и было. Собственно, этот недолгий эпизод сентиментальности и выписывает обывателю индульгенцию на то, чтобы он продолжил следовать повседневной, укрепленной в собственном эго стратегии, ещебольше уверившись в ее правоте и в несправедливости мира. Система «коллективной боли» выстроена таким образом, что сознание индивидов отвлекается нато, что не имеет к ним прямого отношения, и преуменьшает значение того, что ихнепосредственно окружает и что действительно можно было бы изменить.
Такимобразом, человек не переживает катарсис, но лишь продолжает делать вид, будтоон не осведомлен о своем происхождении и своей судьбе.Когда в данной работе велась речь об абсурде в экзистенциальном измерении, утверждалась его связь с опытом недвойственности, которому соответствуетвременное прекращение какой бы то ни было активности сознания. Отсюда,вполне естественно возникает ассоциация со смертью. Смерть, будучи абсолют-164ным событием, действительно, в этом отношении всегда абсурдна. Хотя до этогомомента мы старались раскрыть опыт абсурда, прежде всего, как состояние, прикотором во «внутренней жизни» сознания более не регистрируется никаких возмущений, следует заметить, что катарсическое значение данного опыта заключается в переживании собственной смерти на символическом уровне.
Вместе с тем,для того, кто испытывает это переживание, нет никакой возможности понять, насамом ли деле он умирает или еще вернется к привычному модусу сознания, ибонедвойственность не предполагает возможности различения. В этом смысле можно утверждать, что в момент переживания символической смерти человек умирает по-настоящему.М. Хайдеггер в качестве одной из наиболее важных тенденций повседневного пространства европейской культуры XX в. называет трусливое заговаривание смерти, уклонение от ясного осознавания собственной смертности и конечности.174 Искусство умирания теряет в цене, и ему на смену приходят ценности сохранения, продления и улучшения качества жизни, в связи с чем смерть предстаетнеудачей или даже неприличным событием.
Западный человек прошлого столетиявоспринимает смерть как «прекращение активного труда и отдыха, как остановкуконвейера потребления и наслаждения».175 Однако полагание собственно человеческими ценностей труда, коммуникации, социальной реализации, развлечения иотторжение всего, что связано с проблемой умирания, не убирают Танатос с горизонта человеческого существования.
Следует согласиться с тем, что «человекмыслит, действует или общается в горизонте культуры лишь постольку, поскольку оказывается способным экзистировать из наличного состояния, выступать изпотока жизни в некоторую область бытия, в которой он не есть, но лишь можетбыть».176 Конечность жизни, без сомнения, добавляет ей важности, но еще важнеете минуты, когда человек умирает. Вернее, когда он замечает, что умирает, поскольку его тело занято этим каждую секунду.
Переживание смерти заключает в174См.: Хайдеггер М. Бытие и время. § 51.Марков Б. В. Мертвое и живое: [Электронный документ]. —(http://anthropology.ru/ru/texts/markov/thanatos04_17.html). Проверено 23.03.2014.176Тищенко П. Д. Смерть и самоидентификация: [Электронный документ]. —(http://anthropology.ru/ru/texts/tischemko/tanatos5.html). Проверено 23.03.2014.175165себе момент подлинности, который заключается в том, что ее нельзя сымитировать. Человеку в буквальном смысле становится «нечем» обманывать и притворяться.Тем не менее, даже те исследователи, которые замечают, что смерть открывает подлинное в человеке в противовес порядку наслаждения и потребления,подчас незаметно для себя вещают от имени этого же порядка. Дело состоит втом, что они не могут отказаться от идеи Самости. Пытаясь объяснить, что подлинного есть в умирании, они связывают его с Самостью, полагая, что она и естьсамое подлинное в человеке.Так, О.
Л. Абышко называет Самость «определяющей основой человеческого существа»,177 и, несмотря на некоторую тавтологичность данного определения,178 мы готовы принять его, если это поможет прояснить проблему соотношения подлинного человеческого содержания и смерти. По мнению автора, Самость,хоть и являет собой «источник проявления человека в мире сущего во всем егомногообразии»,179 всё же остается полностью трансцендентной, неизвестной и недоступной человеку,180 и, в силу этого, она не может быть познана, но может бытьраскрыта. Для этого необходимо познать экзистенцию.
Экзистенция также естьнеизвестная и незримая субстанция человеческого бытия, но всё же «раскрывающаяся в явленных предикатах, с помощью которых мы можем знать, что она есть,но что (курсив авторский — В. Л.) она есть сама по себе – неизвестно».181 Можнобыло бы подумать, что экзистенция является – в противоположность «Я» как совокупности регистрируемых, преходящих качеств конкретной индивидуальности – сверхличностным содержанием в человеке, но автор спешит заметить, что иона имеет личностное начало. Тем не менее, «настоящее рождение Самости происходит лишь после смерти экзистенции… когда единственно возможной формойчеловеческого существования становится форма пробужденной Самости, неза177См.: Абышко О.
Л. Человек: смерть экзистенции как рождение Самости. Опыт онтологического анализа вхождения в неизвестное // Фигуры Танатоса. №3, специальный выпуск: Тема смерти в духовном опыте человечества.Материалы международной конференции, С.-Петербург, 2–4 ноября 1993 г. СПб., 1993. С. 17.178Выходит, что Самость предстает не то «основой основы», не то «существом существа».179Там же.180В связи с этим неизменно должен вставать вопрос, откуда тогда автору вообще что-то известно о Самости.181Там же.166мутненной эмпирическими всплесками сущего».182 Под смертью экзистенции, насколько можно судить, понимается как смерть тела, так и символически переживаемая смерть.
Исходя из этого можно заключить, что Самость, согласноО. Л. Абышко, открывается всем без исключения людям. Разница состоит в том,что некоторые люди готовятся к этому при жизни «посредством преодоления экзистенциального барьера, отделяющего мышление от бытия»,183 а остальные, чьяСамость так и остается непробужденной, по заверению автора, после физическойсмерти обречены на бессознательное существование в подземном «царстве сновидений».Рассмотренная статья О.
Л. Абышко показательна для нас не в смысле недостаточной четкости терминов и строгости определений. В принципе, несмотряна всё это, вполне можно понять, что имеет в виду автор и какой философскойтрадиции он придерживается. Значительно более уязвимой представляется самапозиция, которая предполагает усмотрение за процессом оставления жизни подлинного содержания, но связывает последнее исключительно с Самостью. Катарсические практики различных культур, действительно, связаны с приуготовлением к смерти, и в этом смысле, если довериться Цицерону и М.
Монтеню,184 ихнадлежит считать истинно философскими, поскольку нет существенной разницымежду подготовкой к умиранию и исследованием фундаментальной природы ума.Однако единственное и самое значительное, что может в ходе такого исследования открыться человеку, это понимание того, что у него нет и никогда не былоникакой Самости. Символически переживаемая смерть – это, прежде всего,смерть всего, что человек на неясных основаниях считал всю жизнь собой: эго, Я,Самость, личность и т. п.
Несообразности и лингвистический нонсенс, неизбежновозникающие в тексте при попытке теоретизирования с применением данных понятий, лишь говорят в пользу их несостоятельности. В лучшем случае о них можно говорить, как об именах, относящихся к внутренним процессам сознания. Од182Там же.
С. 18.Там же.184См.: Цицерон. Тускуланские беседы. I, 30; Монтень М. О том, что философствовать – это значит учиться умирать //Монтень М. Опыты. Книги первая и вторая. М., 1979. С. 76–91.183167нако совсем неочевидны две вещи: во-первых, необходимость объединять происходящие процессы под каким бы то ни было именем; во-вторых, то, что и сами посебе, без поименования, они чем-либо объединены.В антропологии есть такое понятие, как «антропологический минимум».Суть его сводится к тому, что есть ряд анатомических и физиологических особенностей (бипедия, противопоставление большого пальца кисти и т. д.), минимальнодостаточных для того, чтобы их носитель мог быть назван человеком.
По аналогии с этим опыт абсурда можно было бы назвать «антропологическим максимумом». Это своего рода экстремум человеческого опыта. Достичь состояния недвойственности, остановив все психические процессы, – это максимум того, чтоспособен сделать человек во внутренней жизни своего сознания. Катарсическоезначение данного опыта состоит, во-первых, в том, что сознание прекращает навремя создавать собственные проекции и, тем самым, очищается от них, аво-вторых, в том, что преодолевается индивидуальная ограниченность эго. На самом деле, это один и тот же процесс, поскольку именно благодаря абсурдномуопыту недвойственности человек впервые начинает ясно сознавать, что то, что онназывал личностью, Самостью, Я, душой и т.
п., также являет собой всего лишьодну из проекций сознания, не имеющей под собой бытийственного основания.Опыт абсурда имеет практические следствия как для индивида, так и дляобщества. На индивидуальном уровне наблюдается успокоение аффектов, ослабление привязанностей, устранение страха смерти, выработка неэгоистической установки. Всё вместе это делает жизнь отдельного человека более гармоничной, апереживание недвойственности дает понимание несущественности различий между собой и Другим, способствуя развитию качеств любви и сострадания, которые являются единственным источником жизненного счастья. В свою очередь, наколлективном уровне катарсические практики имеют своей целью снижение напряженности и конфликтности в обществе. Они объединяют людей на основе понимания, что природа сознания у всех одинаковая, и в этом смысле оказываютсяболее эффективными, чем любые формы социального взаимодействия, осуществляемого в рамках тех или иных институтов.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
