Диссертация (1148382), страница 47
Текст из файла (страница 47)
А что тогда есть популяризацияфилософии и в каких формах она может происходить, и уж не в публицистическихли?– Публицистика может популяризовать все, что угодно, в том числе философию,и весь цикл гуманитарных дисциплин – социологию, культурологию. Даже естественные науки. Но если не путать популяризацию с внятностью, что сейчас часто происходит.Хотя существует дельный жанр, в английском называемый non-fiction.
Американцы – большие мастера этого жанра. Начиная от Ричарда Докинза, кончая ДэвидомДойче. Они пишут тексты, где опущены трудности доказательства, но сохранена интрига мысли. Довольно странный, гибридный жанр non-fiction можно причислять кнаучно-популярной литературе, можно не причислять.– Кстати, комиксы нынче во Франции становятся формой популяризации.– Современный мир безумные жанровые инновации делает. Особенно в виде визуальности. Какие-нибудь крошечные видеоматериалы Youtube...– …Они могут стать способом популяризовать философию?– Нет, они уже стали новым жанром, хотя не понятно, что они собой представляют – загадочные «караоке» и прочие микровизуальности. Электронная сетевая средапривела к чрезвычайному размыванию жанров.
Поэтому философское эссе, как нистранно, оказалось наиболее устойчивым. Оно очень трудно поддается имитации и достаточно востребовано.216В моей истории уже несколько раз было, когда я начинал писать докторскую диссертацию, но мне становилось стыдно за себя. Поскольку я видел, что эта мысль достойна, например, трех страничек, а надо растягивать ее на десять. Более того, междумыслями не может быть прямой связи, тогда зачем ее притягивать за уши? Я останавливался, и все это рассыпалось на несколько эссе, что представлялось мне более честным. Одновременно я понимаю, что, когда ты пишешь докторскую, тебе нужно весьэтот груз учености привести.
Есть свои оправданные требования. Как сказал один уважаемый человек, когда-то мой научный руководитель: «Если человек смог проделатьэти телодвижения, он, по крайней мере, не идиот». Но, что он ученый или философ –это не факт.– Вы давно пишете докторскую?– Предполагаю, что я ее уже написал и планирую в течение года защитить, но всеравно жалею потерянного времени. Зачем писать то, что никто не будет читать, еслиможно с большей пользой для себя и других время применить?– Какая у вас тема?– Моя последняя книжка, «От Просвещения к Транспарации», можно сказать,написана по мотивам докторской. Она уже издана.– Или докторская написана по мотивам книжки?– Нет, скорее все-таки наоборот. Докторскую нужно, как говорит мой коллегаВалерий Савчук, щедро унавозить цитатами… В ней поднимается проблема радикального упрощения субъектности в современном мире.
То есть столь сложная конфигурация, как субъект, больше не требуется. Тот классический, внутренне противоречивыйсубъект, с которым имел дело Фрейд, встречается все реже. Любопытно посмотреть, чтоприходит ему на смену среди тех, кто говорит о себе «Я».История философской эссеистики: от Платона до квантовой механики– Но – давайте отойдем от современных дел и погрузимся в историю. Когда,с вашей точки зрения, возникло то, что вы называете философской эссеистикой?Ведь Ницше был хотя и ярким, но не первым ее представителем…– Если мы вспомним Платона, мы именно ее и обнаружим.
И вообще гибриднаялитературная форма была свойственна Античности – здесь можно упомянуть и Парменида, и софистов. Особенно Парменида. Своей диалектической изощренностью он и Гегелю не уступает, и Николаю Кузанскому. Так что эти тенденции существовали всегда.Время от времени, действительно, возникала большая форма, близкая к академическомутруду – в поздней схоластике, затем немецкой классической философии. Академическую французскую философию XX столетия тоже отчасти затронула эта тенденция. Всеони, начиная от Бергсона до Жака Деррида, должны были так или иначе идти на уступкитребованиям академического сообщества и предъявлять кирпичи.– На мой вкус, эти «кирпичи» довольно естественно получались у французских постмодернистов.– У кого как.
Многие из них, включая самого Дерриду, признавались, что это былнелегкий аттракцион.– Вспомнив вашу фразу: «Философия – это функция работающего сознания», я вдруг подумала о бытовой философии. Не является ли она той самой эссеистикой в зачаточном состоянии, возникшей, возможно, еще и до Платона?– Она не является философской эссеистикой, но она в некотором смысле является«философией номер один».
Скажем, если мы говорим о психологии, то имеем в видудве вещи: во-первых, психологию как науку, а во-вторых, собственно человеческуюпсихологию, которую эта наука изучает. На самом деле, ровно так же обстоит дело сфилософией. Существует некая философия как функция работающего сознания, кото-217рая может быть сколь угодно доморощенной, дикой, непредсказуемой, почти нетекстуальной, может существовать на уровне идеи-фикс.
Тем не менее она есть, и в этомсмысле «философия два», куда входит академическая философия в целом, опираетсясвоим существованием не только на науку, но и на «философию один».Может быть, до тех пор, пока люди будут находиться в полноте присутствия –ergo cogito – они всегда будут располагать определенной философией, а, стало быть,будут и фигуры высшего пилотажа, которые составляют «философию два».– Когда, по-вашему, ницшеанский период закончится, и что придет ему насмену?– Он уже закончился в том смысле, что закончился литературоцентризм.
Подходит к концу эпоха, когда главной проблемой и предметом был текст, что очевидно дляЛиотара или Деррида. Сейчас квантовая механика, проблемы хаоса и хронопоэзиса выходят на первый план. И в какие формы это выльется, сложно сказать. Но очевидно:проблемы, поставленные на птичьем языке формул математики, должны получить внятное метафизическое выражение. Философия превращается в серию размышлений обэтом.– А более конкретные прогнозы, как новое содержание повлияет на формуфилософии, у вас есть?– Думаю, что, по крайней мере, к невнятным трактатам в духе неокантианства, кРиккертам и Когенам с их косноязычием философия больше не вернется.
По крайнеймере, то, что называется философией, а не академической инфраструктурой. Так же, какк ним не вернулась литература, поскольку пик автороцентризма был достигнут во времена Марселя Пруста, Натали Саррот. Современный писатель, будь он хоть триждыПруст, обязан рассказать историю, иначе его никто читать не будет. Это железное требование времени. Прусту страшно повезло, что он написал «В поисках утраченного времени» именно тогда, а не сейчас. Сегодня другие требования к письменному тексту всилу сокращения отпущенных единиц времени.– А эта самая «квантовая механика» на форму изложения лично у вас меняет?– Может быть, подспудно и да. Надо сказать, что сейчас многие вещи отрабатываются устно – например, на спецкурсах, которые я регулярно читаю.
Если прежде писались, в основном, книги или статьи, то теперь – аудио- и видеолекции.По мотивам моих лекций появилась одна аудиокнига, причем она опубликованабез моего участия. Называется она «Языковые игры», в ней, на мой взгляд, совершенноудачно скомпонованы занятия спецкурсов, которые я вел в течение двух лет. Послеэтого появились кое-какие видеолекции в Интернете. Думаю, может, в будущем самомуподумать над составлением аудиокниг, посвященных другим темам, местами с участием студентов, которые задают вопросы и спорят.
Это пока весьма маргинальныйжанр, хотя я думаю, что значительная часть будущего принадлежит ему.– Давайте порассуждаем о русской философии и эссеистике. Их близость –наша национальная особенность?– Практически вся значимая русская философия, действительно, представлена ввиде эссеистики, хотя она внешне может иметь форму довольно больших текстов.Например, как у Николая Федорова. Кроме того, в России широко представлен гуманитарный историко-философский трактат, такой как «История философии» Шпета, илиисторико-философские исследования. Они могли быть большими, но с таким же успехом они могли бы быть посвящены проблеме истории перспективы в живописи.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
