Диссертация (1145198), страница 65
Текст из файла (страница 65)
В своейосноведанностьопределяетсяэффектом,которыйлучшевсегодемонстрирует живопись: она делает нечто видимым, оставаясь саманевидимой1, так же как икона в пределе делает видимой саму невидимость.Данность становится отношением, лишающим интенциональность претензийна то, чтобы, говоря языком Делёза, заключать в себе все другое.НапутикабсолютнойнасыщенностиМарионавдохновляютфеноменологическое преодоление онто-теологических категорий мира исамости, совершенное, соответственно, Гуссерлем и Левинасом2. И онсчитает, что нет препятствий для распространения феноменологическогометода за пределы theologia universalis на специальную теологию, говорящуюо Боге. Если в первом случае речь идет о предельных данностях, то в12Marion J.-L.
Being given: toward a phenomenology of givenness, p. 52.Марион Ж.-Л. Метафизика и феноменология – на смену теологии, с. 138.291последнем – о данности как таковой, которая на своей вершине становится«отданностью».«Отданность» означает, что весь порядок мира определен отношениемдара, который невозможен в экономике обмена и потому является границейтрансцендентного. Это отношение расходится с эманацией (настолько жеукрепляя творение из ничего философски, насколько разрушая еготеологически), но в отличие от нирваны или деконструктивной хоры оно непротиворечит апофазе Единого. Главное же заключается в том, что«отданность»становитсяудостоверяющимсебязнанием,имеющимфеноменологическое основание. Это удостоверение по своей сущностиповторяет via eminentiae, поскольку совершается как восхождение кнасыщенности от феноменальной «бедности».
Марион вводит различиемежду частотой и банальностью явлений1, чтобы продемонстрироватьсокрытость «насыщенности», подобную той, что возникает, по Хайдеггеру, вотношении бытия из нашей озабоченности сущим. Тем самым меняетсяконтекст, в котором происходит деструкция трансцендентального субъекта,как и критика технологического отношения к миру (агрессивного обеднениямира, как говорит Марион, заставляя подозревать, что сам он не чужднынешней страсти к пролиферации жизненного многообразия, позабывшей о«суете сует»), но наиболее существенным для нас является здесь то, что«невозможное» теряет характер неосуществимого или недостижимого уже впосюстороннем бытии. Чаянием экзистенции как бы становится то, чтобынасыщенность вытеснила бедность, переведя ее в бездействие, подобноетому бездействию, в которое, по Плотину, погружается низшая часть душипри ее восхождении к Единому.
Тем самым «гипер-трансцендентность»,утверждаемая Марионом, разрушается в самом своем основании, посколькуее отличие от имманентного еще более явно проступает как отличие встепени, а не по существу.1Marion J.-L. The visible and the revealed. NY: Fordham University Press, 2008. P. 125.292Таким образом, следуя путеводной нити насыщенного феномена,феноменология достигает своей решающей возможности: это не тольковозможность, которая превосходит действительность, но и возможность,котораяпревосходитнеограниченнойсамыевозможностиусловия–возможности,другимисловами,возможностивозможностиневозможного, насыщенного явления. Несмотря на парадоксальность, иливследствие нее самой, насыщенное явление никоим образом не должно бытьпонятокакчрезвычайный,неопределенноиррациональный(говоряоткровенно, – «теологический») случай феноменальности.
Скорее онодоводит до конца последовательное и рациональное развитие наиболеерабочей дефиниции феномена: оно одно поистине появляется как оно само,из себя, и посредством себя, поскольку оно одно не ограничено горизонтомили редукцией к [трансцендентальному] Я1.Вновь приходится наблюдать, как апофазис мешает Марионусохранить теологическую сущность трансцендентного. Виной тому – вера,которая страшится своей «иррациональности», а на самом деле –абсурдности, из-за которой она не может умереть ни в рациональной, ни виррациональной уверенности.По Мариону, вера не служит компенсированию дефектной интуиции, анаходится в некоем противостоянии ее избытку. Трудно сказать, как в такомпротивостоянии она может реализовать свою сущность, если только непосредством трансцендирования избытка, чтобы он предстал свидетельствомБожественности.
Однако Вэстфэл и Скрийверс полагают, что вера как случайнасыщенного феномена не несет в себе никакого удостоверения, посколькусохраняет нетронутой феноменологическую редукцию. В живом опыте мыможем испытать нечто чудесное, но оно будет действительностью лишьсамого опыта, а не того, что в нем дано2. Тем самым они возражают Капуто,который считает, что вместо пустоты веры Марион говорит о ярком блеске12Marion J.-L. Being given..., p. 218-219.Schrijvers J. Op. cit., p.
83-84. Westphal M. Transfiguration as Saturated Phenomenon, p. 28.293Славы, вследствие чего вера у него заменяется видением. Очевидно, что егодовод опирается на пустоту «веры без веры», которая только и можетпретендовать на то, чтобы хранить неуверенность, тогда как воскресениемертвых или Преображение, понятые буквально, не оставляют выбора междутем, чтобы быть во всем этом уверенным или не верить вовсе.Здесь, на наш взгляд, перепутаны две вещи. Одно дело – опыт, вкотором я перформативно уверен, и другое дело –то, как я этот опыт толкую.Если я считаю насыщенность, которая мне дана, доказательством будущейжизни, то я уже не верю. Но если я толкую всякий предмет веры какзаведомо недействительный, то и в этом случае я редуцирую веру, поскольку«воздерживаюсь» от решения экзистенциального парадокса.
Стало быть дляверы и насыщенный феномен, и хора имеют значение способов, какими онапытается покончить с собой либо экзистенциально (в первом случае), либофеноменологически (во втором).Учитывая упомянутую близость хоры и дистанции в апофатическомотношении, можно заметить, что дискурс избытка феноменологическитрансформирует via eminentiae, сохраняя его сущность. Но, как справедливозаметил Дж.
Капуто1, феноменология играет с превосходством злую шутку,поскольку то, что вызывает смятение, не может быть феноменологически жеквалифицировано именно как избыток, а не дефект. В частности, почемубесконечность, которая, по мнению Мариона, выводит мысль Декарта запределы метафизики, означает избыток, а не пустыню хоры? Разве хора неявляется таким же «концептуальным безумием», как и конечные определениябесконечности? И, если уж на то пошло, почему бы Богу не оказатьсяэффектом абсолютной нищеты дистанции, – метафорой силы, в одиночкутворящей мир в бездонном лоне хоры? Превосходству самому по себе всеравно, служит ли оно избытку мощи или совершенной нищете, Поросу илиПении.1О Даре: Дискуссия между Жаком Деррида и Жан-Люком Марионом, с.
171.294Различение апофазиса и негативной теологии показывает, чтоединственнымнадежнымприбежищемтрансцендентногоявляетсяпарадоксальность экзистенции. Марион справедливо говорит, что отрицаниекак перевернутое утверждение остается идолатрически наивным1. Но еслипознание незнания стремится не к пустоте предикации, а к тому, что онназывает«отсечениемлишнего»,тодляапофатическогоАбсолюта«лишним» является всё. Поэтому всегда существует момент, когда, какговорил В.В. Бибихин, богословие должно уйти из философии, точно так же,как существует момент, когда экзистенция обнаруживает, что она непринадлежит без остатка Бытию. Этот отход богословия и начинаетнегативную теологию, которой Марион не чужд.В качестве примера этому можно привести его размышления о лике, вкоторых соединяются мотивы иконы и другого.
До определенного моментаМарион, следуя в том числе Левинасу, говорит о бесконечном потокезначений, в которых тонет лик другого. Но затем он прерывает этуапофатическую инаковость, теологически завершая герменевтику другого ввидении Бога лицом к лицу (1 Иоанн 3:2; 1 Кор.
13:12). Это прерывание, посправедливому замечанию Хорнера, «может быть ясно сформулированотолько с точки зрения христианской надежды, а не философскойуверенности»2.То же происходит с апофатическим дискурсом Мариона, ведущим кБогу от откровений через Откровение: «Даже Откровение с заглавной буквыне защищено от игры differance или, выражаясь более категорически,абсолютная другость Бога защищена от наших ссылок на Бога»3. Здесьвесьма показательно замечание Капуто о том, что для Мариона Бог все жеостается пленником данности, тогда как для Деррида, который далек отхристианского неоплатонизма, стрела концептуальности не достигает Бога нев силу того, что Божественная данность бесконечна, а потому что Бог1Марион Ж.-Л. Идол и дистанция, с. 178-179.Horner R. Jean-Luc Marion: A Theo-logical Introduction, p.
132.3Ibid., p. 133-134.2295отсутствуетнетольковконцепте,ноивДанности1.Дерридапоследовательно подчинял всякую возможную теологию апофазе Иного,главными именами которого сегодня (для западной мысли) все еще остаютсяdifferance и хора. Конечно, это было не то подчинение Бога Бытию, скоторого эта апофаза начала завоевывать западную философскую мысльпосле более чем двух тысяч лет господства Единого, – деконструктивное«невозможное» не есть «Последний Бог», завещанный «Вкладами вфилософию».
Но, как и его предшественник, этот дискурс был толькоапофазисом, принципиально исключавшим негативную теологию и потомувынужденным очищать веру от догмы. Противостояние Данности и хорыневозможнониразрешить,ниотменить никакими апофатическимисредствами.Последнийпример,накоторыймысошлемся,заключенвпротивопоставлении Марионом знания и любви. Любовь, по его мнению,уверяет, но не как знание, – не в «бедной» объективности, а в «насыщенной»феноменальности. Но утвердиться в любви невозможно без того, чтобыоставаться уязвимым и зависимым, поскольку в отличие от знания она негарантирует тождество эго. Отсюда вытекает еще одно квази-доказательствобытия Того, кто, как я надеюсь, любит меня. Как уже ясно, эта надежда неможет быть подтверждена апофатически, хотя именно в этой перспективеона становится возможной (уверение в любви недействительно безутверждения его в бесконечности). Здесь апофазис показал себя тем, чтодолжно быть прервано теологической «любвеспособностью» (1 Иоанн 4:10),вследствие чего «феноменологическое было закончено переутверждениемтеологического»2.Эти теологические разрывы говорят о том, что экзистенциальнаярешимость является последней инстанцией для определения того «лишнего»,которое требуется отсечь, поэтому когда Марион разоблачает идолатризм1Caputo J.D.
Apostles of the Impossible: On God and the Gift in Derrida and Marion / God, the Gift, andPostmodernism, p. 198-199.2Horner R. Op. cit., p. 142.296Бытия, становящегося в Боге чем-то более радикальным, чем сам «Бог»1, онсопротивляется апофатизму «фундаментальной онтологии», но ни один изего аргументов не может поколебать веру, имплицированную в этомапофатизме и прерывающую его точно так же, как христианство прерываетнеоплатонизм (в конечном счете любая апофатическая «языковая игра»служит утверждению «миров» ее участников2). Мы уже отмечали, чтоконечностьнестольковыводитсяизаналитикиDasein,сколькопредопределяет ее, реализуя чаяние экзистенции, которая не верит всобственное бессмертие, но верит (хотя думает, что уверена) в абсолютнуюсмерть.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
